Далее по плану следовало навестить Патту. Войдя в его новую приемную, Брунетти обомлел. В течение многих лет здесь обитала только допотопная вешалка и стол со старыми журналами, вроде тех, что обычно находишь в приемной дантиста. Теперь журналы исчезли, а вместо них появился компьютер и принтер на металлической подставке слева от стола. У окна, где раньше была вешалка, возник миниатюрный деревянный столик, а на нем огромный букет оранжевых и желтых гладиолусов в высокой стеклянной вазе.
Либо Патта заказал репортаж о себе ежемесячнику «Дизайн и интерьер», либо его новая секретарша решила, что приемная должна догнать по роскоши кабинет шефа. Не успел Брунетти так подумать, как появилась сама синьорина Дзорци, груженная очередной порцией документов.
— Очень мило, — одобрил Брунетти, поводя рукой вокруг.
Она положила бумаги на стол и сказала:
— Я рада, что вам понравилось, комиссар. Если бы тут все осталось как раньше, было бы просто невозможно работать. А эти ужасные журналы… — Она поежилась.
— Какой красивый букет. Это в честь вашего прибытия?
— О нет. — Она с улыбкой покачала головой. — Цветы будут теперь регулярно привозить от Фантена. Два раза в неделю, по понедельникам и четвергам. — Фантен: владелец самого дорогого цветочного магазина в городе. Два раза в неделю. Сотня букетов в год? — Если уж вице-квесторе поручил мне составлять финансовый отчет, то я включила эту статью в раздел обязательных расходов.
— И ему в кабинет станут доставлять цветы от Фантена?
— Боже мой, нет, конечно, — воскликнула она — похоже, с неподдельным удивлением. — Вице-квесторе сможет сам купить себе цветов, если захочет. Не годится тратить на это деньги налогоплательщиков. — Она уселась за стол и включила компьютер. — У вас будут ко мне поручения, комиссар? — Вопрос о цветах был для нее явно исчерпан.
— Не сейчас, синьорина.
Вполне удовлетворившись его ответом, она забарабанила по клавиатуре.
Брунетти постучался и вошел, когда Патта крикнул: войдите. Патта по-прежнему восседал на своем месте за столом, но все вокруг переменилось. Стол, на котором обычно не было ничего относящегося к работе, сейчас был завален папками и бумажками. С краю лежала скомканная газета, но не «Л'Оссерваторе Романо», которую Брунетти привык видеть у шефа, а «Ла Нуова», газета демократического толка для любителей сплетен и скандалов, каковых, судя по огромным тиражам, в Италии водилось предостаточно. Даже кондиционер, достояние лишь нескольких кабинетов квестуры, сегодня был выключен.
— Садитесь, Брунетти, — скомандовал Патта.
Будто опасаясь, как бы взгляд Брунетти не измарал его бумаг, Патта быстро сгреб все, что валялось на столе, кое-как уложил в одну стопку, прикрыл ее рукой и лишь затем поинтересовался:
— Что у вас в Местре?
— Нам пока не удалось установить личность убитого, синьор. Мы показывали его портрет многим людям в городе, о которых известно, что они трансвеститы, но никто его не опознал. — Патта сидел молча. — Правда, один из тех, кого опрашивал я, сказал, что лицо на портрете кажется ему знакомым, однако чего-либо конкретного он припомнить не смог. Похоже, что другой из опрошенных, по фамилии Креспо, узнал его, хоть и утверждал обратное. Мне хотелось бы снова поговорить с ним, но, боюсь, возникнут проблемы.
— Сантомауро помешает? — спросил Патта.
Впервые за все годы, что они работали вместе, Патта сумел удивить Брунетти.
— Откуда вы знаете? — выпалил он и, спохватившись, добавил: — Синьор?
— Он мне три раза звонил. — Патта выдержал паузу и добавил очень тихо, но отчетливо, чтобы Брунетти расслышал: — Мерзавец.
После этой якобы непрошено сорвавшейся с языка грубости Брунетти насторожился и пустился, точно паук, проверять паутинки, которые у него в памяти соединяли этих двоих. Сантомауро — знаменитый адвокат, его клиенты — бизнесмены и политики со всей области Венето. Одного этого было бы достаточно, чтобы Патта ползал перед ним на брюхе. Потом Брунетти вспомнил: Матерь наша Святая Церковь и Сантомаурова Лига по защите нравственности, женским отделением которой руководит ныне отсутствующая Мария Лукреция Патта. Нетрудно вообразить, что за проповедь о браке, священности его уз и обязанностей довелось выслушать Патте по телефону от Сантомауро.
— Правильно, он адвокат Креспо, — сказал Брунетти, не пожалев для пользы дела половины собранной информации. Если Патта поверит, что комиссар полиции не находит ничего странного в том, что юрист ранга Сантомауро якшается с кем-то вроде Креспо, то пусть себе верит на здоровье. Так будет лучше. — Что же он вам сказал, синьор?
— Он сказал, что вы шантажировали и запугивали его клиента. Говоря его словами, вы проявляли «неумеренную жестокость», чтобы заставить этого Креспо говорить. — Патта провел ладонью по щеке, и Брунетти вдруг заметил, что он сегодня не брит.
— Я ему, конечно, ответил, что не потерплю безосновательных обвинений в адрес комиссара полиции, и если он хочет, то пусть подает официальную жалобу. — В любом другом случае Патта в ответ наверняка пообещал бы влепить негодяю дисциплинарное взыскание, а то и упечь на три года в Палермо. И в любом другом случае Патта наверняка выполнил бы свое обещание, не вдаваясь в суть дела. Теперь же он продолжал разыгрывать роль поборника всеобщего равенства перед законом. — Я сказал, что гражданские лица не имеют права напрямую вмешиваться в работу государственных служб. — А это, рассудил про себя Брунетти, примерно означает, что Патта имеет тайный зуб на Сантомауро и будет рад любой возможности его унизить.
— То есть вы считаете, что мне следует повторно расспросить Креспо?
Каковы бы ни были чувства Патты к Сантомауро, было бы слишком наивным ожидать, что он, забыв осторожность, отдаст приказ, который ущемляет интересы столь влиятельной фигуры.
— Действуйте по своему усмотрению, Брунетти.
— Еще что-нибудь, синьор?
Патта молчал.
— Послушайте, комиссар, — сказал Патта, когда Брунетти поднялся, чтобы идти.
— Да, синьор?
— Вы, кажется, говорили, что у вас есть знакомые газетчики, так? — Неужели Патта собрался просить его помощи? Этого еще не хватало. — Брунетти вяло кивнул, глядя в сторону. — Не могли бы вы с ними связаться? — Брунетти кашлянул и потупился. — У меня сейчас неприятности, Брунетти, и надо с этим что-то делать. — Тут Патта замолчал.
— Я сделаю все, что в моих силах, синьор, — без тени воодушевления пообещал Брунетти, вспоминая своих знакомых газетчиков: два журналиста, пишущие на экономические темы, один искусствовед и один политолог.
— Хорошо, — сказал Патта. — Я дал поручение новой секретарше навести справки о его налогах. — Чьи налоги имелись в виду, было ясно и без слов. — Все, что она найдет, она станет отдавать тебе.
От удивления Брунетти смог лишь кивнуть.
Видя, что Патта склонился над бумагами, Брунетти понял, что аудиенция окончена, и вышел.
Синьорины Эллетры на месте уже не было. Брунетти быстро нацарапал записку и оставил ей на столе: «Посмотрите, что там есть в вашем компьютере о деятельности адвоката Джанкарло Сантомауро».
Он шел наверх к себе в кабинет, а жара тем временем растекалась по зданию, лезла во все закоулки и щели; толстые стены и пол из мрамора были ей нипочем, и вместе с жарой густо валила душная сырость, от которой листы бумаги заворачивались по углам и липли к рукам. Окна в его кабинете стояли настежь. От этого, впрочем, жары и духоты только прибывало. К прочим неприятностям примешивалась вонь. Запах гнили всегда витал над городскими каналами, но теперь, в отлив, воняло даже здесь, вблизи Сан-Марко и открытой воды. Брунетти стоял у окна. Его рубашка и брюки отсырели. Сухим оставался разве что ремень. Он вспоминал горы в Больцано и толстые пуховые спальные мешки, в которые они забирались на ночь в прошлом августе.
Подойдя к столу, он нажал кнопку на коммутаторе и приказал дежурному прислать к нему Вьянелло. Вьянелло явился через пару минут. Обычно к этому времени он успевал забронзоветь от загара и напоминал кусок bresaola, вяленой говяжьей вырезки, которую обожала Кьяра. Но в этом году Вьянелло носил свою зимнюю шкуру. Подобно многим итальянцам своего возраста и происхождения, сержант всегда был уверен в том, что застрахован от болезней и несчастных случаев. Курильщики умирали от рака легких, обжоры умирали от инфарктов и инсультов, а он только читал статистику смертей в разделе «Здоровье» газеты «Коррьере делла Сера», хоть и знал, что это его не касается.
Однако прошедшей весной из его спины и плеч вырезали пять предраковых меланом, и врачи запретили ему загорать. Вьянелло переменился подобно апостолу Павлу, который на пути в Дамаск был ослеплен Господом, чтобы прозреть затем для веры истинной, и, как Павел, стал истовым ее проповедником. Однако до тех пор он не подозревал, что итальянцы по природе всезнайки и любой итальянец — сам себе Павел. Стоило ему заговорить с кем-нибудь, как тут же оказывалось, что собеседник гораздо более его осведомлен в вопросах профилактики рака, озоновых дыр, ультрафиолетового излучения и его влияния на атмосферу. Более того, все до единого были убеждены, что эти разговоры о вреде солнечного света не что иное, как очередная химера, обман, надувательство, хотя никто и не понимал, кому и какая от этого надувательства выгода.
