Фредерик Дар - Я боюсь мошек

Я двинулся вперед, насколько возможно, а потом мне пришлось вернуться под прикрытие болота, иначе я рисковал получить в пузо горсть свинцовых слив.

Я пробирался в камышах, но бесконечно медленно. Каждый мой шаг производил такой шум, будто шагает слон. Я продвинулся еще на пятьдесят метров, и это исчерпало мои силы. Теперь я был на расстоянии ружейного выстрела от поста. Нельзя было пожелать лучшего. Я выбрал местечко и устроился там, чтобы оглядеться.

Я безумно устал, однако заметил, что дышать становится легче. Вакцина герра Шнурка начала действовать. Из моего гнездышка я наблюдал деятельность на посту. Все солдаты вышли из здания, их было, вероятно, около пятнадцати. Они окружили командира, отдававшего им приказания. Потом четверо из них сели в приехавшую машину и направились к городу. Другие продолжали разглагольствовать посреди дороги.

У меня был выбор: либо отсидеться и ждать, либо попытаться прорваться любой ценой. Первый вариант был более благоразумен, но только, принимая его, я рисковал застрять здесь на неопределенное время. Явятся подкрепления. Весь район будет на осадном положении. А если я окопаюсь надолго, в конце концов обнаружат моего бедного Ларье.

А потом, вы знаете, неподвижность не соответствует моей активной натуре. Я не способен быть йогом, как хотите! Я должен двигаться! Мой стиль — это Аркольский мост.[17] В трудных случаях меня всегда спасало мое нахальство. И если завоеванными мною сердцами прекрасных дам можно доверху нагрузить тележку для свеклы, то этим я обязан своей решительности.

Конечно, есть субъекты, которые покоряют сестричек серенадами под балконом или вздохами. Есть другие, которые пишут им хромым александрийским стихом или же удивляют их, рассказывая, как они выиграли в одной тридцать второй финала кубка департамента по футболу! Все это глупости, господа!

Что нужно настоящей женщине, к кому стремится все ее существо — это какой-нибудь Жюль, который говорит ей то, что нужно, лаская ее там, где нужно.

Никаких излишеств, только главное. Искусство, это прежде всего умеренность. Писать короткими фразами, рисовать определенные черты, ласкать, как надо, чтобы обольщать! Как говорил Дантон, дважды переходивший на сторону врага; чтобы победить, не обязательно увозить Францию на подошвах своих башмаков!

Это верно, надо действовать! Я снова вылез из болота и пополз по краю дороги. Вот и конец освещенной зоны — значит, метров двадцать до этих ребят. У меня оставалась граната и шесть пуль в магазине моей железки. Этого достаточно, если случай вам благоприятствует; но маловато, чтоб покончить с одиннадцатью людьми, особенно если вы трусите.

К счастью, они стояли все вместе. Неожиданная удача! Мне тяжело было, конечно, прерывать таким образом их беседу, но бывают обстоятельства, которые мешают предаваться сантиментам. Я вырвал зубами чеку и бросил гранату в середину группы. На нашей маленькой бирже охраны произошел большой бум! Ребята повалились, как костяшки домино.

Жребий брошен, как говаривал Цицерон! Теперь я больше не колебался, выбор был сделан. Я бросился на дорогу. Повсюду была кровь. Еще вился дым от взрыва. Одни солдаты кричали, другие валялись на дороге. В пороховом дыму и суматохе мое присутствие должно было остаться незамеченным. Я не собирался использовать оставшееся у меня оружие. Я перешагнул через этих господ с какой-то кашей вместо голов и бросился бежать во все лопатки прямо, куда глаза глядят.

Что до пешего хождения этой необыкновенной ночью, у меня его было довольно. После такого режима я мог представляться Жану Буэну[18].

Задыхаясь, я остановился, чтобы прислушаться. В мире царило молчание! Как же мне найти Ларье?

Я очень приблизительно представлял себе, где я его оставил. Если бы у меня была хоть моя рация! Я мог бы с ним поговорить. Теперь же я мог двигаться только наугад. А время поджимало! Когда прибудут подкрепления и найдут охрану, раскиданную по шоссе, меня ожидают жестокие битвы.

Между нами, я задавал себе вопрос, как я смогу выпутаться из этой истории, имея при себе попутчика, который не может двигаться! Но у меня есть хороший принцип, который годится и деятельным людям и инвалидам: никогда не заглядывать слишком далеко! Учитывать только настоящее; да прекрасное настоящее, единственное благо для живых; теплое, реальное, неистовое настоящее.

Я дрожал с головы до ног, как желе под вибро-массажем. Усталость, нервное напряжение были так сильны, что я с трудом передвигал ноги. Однако нужно было делать дело. Большие облака, плававшие под луной, в конце концов закрыли ее совсем, теперь было черно, как в коварных замыслах садиста. Там и сям упало несколько капель дождя. В воздухе чувствовалось электричество. Чертовски заразная штука, скажу я вам! Ко мне можно было подвести напряжение 220 вольт, и я бы не перегорел. «Включите меня», — как сказал один парень, когда его сажали на электрический стул.

Я остановился на минуту, чтоб передохнуть. Но воздух, который я вдыхал, тут же испарялся. Едва мне удавалось наполнить им грудь, как он утекал из легких.

Я чуть-чуть высунулся, опершись о затекшие члены. Слева виднелись руины башни, торчавшие на вершине холма, справа — коварное болото, со своими цепкими растениями, запахом смерти и таинственной фауной. Ларье находился где-то посредине. Я оставил его под деревом. Он не мог уйти далеко со сломанной ногой. Я окликнул бы его, но опасался себя обнаружить. Я привлек бы внимание патруля и — «прощай, парень!», получил бы вливание свинцового сиропа!

Я еле тащился, в буквальном смысле слова. Ах, как мне все это надоело, не могу сказать! Я хотел бы добраться до деревенской кровати с простынями, пахнущими лавандой! А потом дрыхнуть, дрыхнуть до самых петухов!

Очень тихо, как будто говоря только себе, я позвал:

— Эй! Ларье! Лааарьеее!

Но никто не ответил на этот призыв, слышался только звук моего затрудненного дыхания. Я нашел труп задушенной мной собаки. Ларье нигде не было.

Тогда мной овладела мрачная злоба. Я готов был его убить. Я велел ему спрятаться. Но теперь-то, почему он не вылезает? Почему не отвечает своему дружку Сан-Антонио? Я понимал, что сам он спрятался в темноте, но меня-то видно, не правда ли? Такой экземпляр, как я, заметен издалека, даже ночью… Значит…

Я шепотом проклинал его.

— Ну, и олух! Почему ты прячешься? Ты же губишь себя ты, балда! Думаешь, сейчас время играть в прятки? Ты же слышал звук выстрела. Ты включил свою рацию и, когда я тебе не ответил, ты вообразил, что я разлетелся на куски вместе с пробирками. Ты почувствовал, что тебя бросили, ты…

Моя обвинительная речь разом прервалась. Я вдруг обнаружил Ларье. Увидев его, я понял, почему не нашел его раньше. Я искал кого-то, кто лежит, он же стоял. Да, стоял, опершись на ствол дерева. Но при этом его ноги не касались земли! Он повесился на веревке, которой была подвязана сломанная нога. Повесился! Видя, что я не отвечаю на его вызовы, и думая, что я погиб, он не вынес этого удара. Жизнь стала невыносима для него, и он решил уйти в страну вечной ночи.

Я поспешил перерезать веревку. Ларье упал на влажную траву. Я стал на колени и приложил руку к его сердцу. Полное молчание. Кончено, свободен, финиш!

Мной снова овладел гнев. Я ощупал свой карман, полный ампул. Я принес ему лекарство, спасение… Если бы он продержался еще час, он был бы спасен. Вот шутки случая! Мы забыли сверить время на часах наших судеб!

Я почувствовал слезы на ресницах. Все это было слишком глупо, идиотски чудовищно!

— Ларье! Ты слишком настрадался, бедняга… Это несправедливо! Кто оценит это теперь, скажи?

Безжизненное тело было еще теплым. Лицо было скрыто темнотой. Теперь-то он знал, бедный парень! Да, он знал все! И это помогало ему схватить суть ситуации. Он должен видеть вакцину у меня в кармане и оценить юмор случившегося.

Я постоял с минуту неподвижно, не зная, как поступить. Потом я сказал себе, что должен оставить труп моего приятеля там, где он есть. Его, конечно, найдут еще до рассвета. Если я буду достаточно ловок, то нашедшие поверят, что это он виновник покушения! Достаточно унести костыли и кусочки дерева, которые поддерживали его сломанную ногу.

Все подумают, что он сломал ногу, убегая, и повесился, что-бы избежать поимки.

Да, черт бы меня подрал! А в это время драгоценный Сан-Антонио возьмет ноги в руки и прогуляется в сторону Запада!

Я собрал все деревяшки, помогавшие несчастному, и пошел, держа их под мышкой как фагот. Потом я, поразмыслив, пришел к заключению, что рация докажет следователям, что Ларье был не один, и вернулся за ней. Нагруженный всем этим, я направился к охотничьему домику. Но что-то не давало мне покоя. У меня как бы испортилось зажигание, а, может, это барахлила свеча в моторе?

Я сказал себе, что труп Ларье опознают. Поймут, что это французский секретный агент, и предпримут ответные действия. Нет! Я плохо все рассчитал. Нельзя, чтобы его нашли.