На этом обмене любезностями мы останавливаемся перед входом в редакцию, она выходит из машины, а я еду в Контору.
* * *
Лавуан как раз заканчивает рисовать сексапильную брюнетку с разрезом глаз под Софи Лорен, когда я врываюсь в свой кабинет.
— Что, уже? — вскрикиваю я от радости, что есть с кем поговорить о деле.
— Да, патрон.
— Что-нибудь раскопал?
— Вот.
Он протягивает мне листок, вырванный из блокнота. На нем печатными буквами значится: «Раминагробис», улица Мартир, хозяин Анж Равиоли.
— Это тот, кто снимал дом в Маньи?
— Да, господин комиссар. У него стриптиз-бар. Дом снимал в течение трех лет, а затем дом пустовал.
— Есть данные на Равиоли?
— Мелкий мошенник. Сидел два года за злоупотребление доверием, потом три года усиленного режима за вооруженное нападение. С тех пор ничего… Занимался всякого рода спекуляциями… Ведет себя тихо.
— Женат?
— Замечен в сожительстве с бывшей танцовщицей из клуба «Мемен».
Все эти сведения я отмечаю про себя с большим удовлетворением. Не удивлюсь, если Анжело Равиоли принимал самое активное участие в этом дельце.
— Хорошая работа, Лавуан.
Он конфузится и краснеет от удовольствия.
— Надо признаться, мне просто повезло. Я позвонил в агентство недвижимости Маньи-ан-Вексен и напал на парня, который мне все выдал.
— Браво!
Когда он выходит из кабинета, внутренний телефон на моем столе начинает верещать, будто его режут. Звонит Матиас, чтобы узнать, вернулся ли я.
— Подруливай ко мне, сынок!
Его не надо долго просить — через минуту он у меня.
— Какие результаты с распространением нашего рекламного проспекта?
— Честно говоря, немного! Но, может, по поводу мужчины поступят новости из Германии.
— Выкладывай!
— Расплюснутые пальцы напомнили кое-кого нашим коллегам в Лилле. Подозревается один немец, торговец наркотиками. Был известен в Гамбурге несколько лет назад. Я послал в тамошнюю полицию телекс и жду ответа.
— Очень хорошо.
Я доволен работой своих людей и доволен собой. Протягиваю фотоаппарат Матиасу.
— Отнеси в лабораторию. На пленке всего два снимка, да и то наверняка плохого качества, поскольку снимали в помещении, без вспышки, без наводки — считай, навскидку. Словом, постарайтесь выжать максимум, ага?
— Ладно…
— Есть что-нибудь от Пино и Риголье?
— Нет пока… Но еще только без двадцати шесть, и Маньи тоже ведь не в двух шагах.
Матиас ретируется. Мое напряжение спадает, я успокаиваюсь, как кухарка, у которой все запущено в готовку. Варево булькает на плите, остается только подождать, когда оно дойдет до полной кондиции.
Сообщив о своем местонахождении дежурному, я спускаюсь в кафе напротив проглотить порцию спагетти с соусом. В моей высокоинтеллектуальной тыкве полно всяких странных на первый взгляд мыслей, и каждая ищет свое место ближе к выходу. Но главная мысль, из которой родится решение, придет — я верю. В ожидании новостей обмениваюсь пустыми репликами с хозяином кафе. Поскольку у меня хорошее настроение, я дважды предлагаю ему выпить со мной. Это поправляет макароннику настроение, он предлагает от себя еще по одной, но в это время дверь открывается и в зал входит Пинуччио. Доходяга загадочно улыбается, я бы даже сказал таинственно, а усы уставшей крысы провисли до подбородка. Я встаю ему навстречу и тащу за свой столик.
— Что это ты такой радостный?
— Есть от чего!
— Давай рассказывай, я внимательно слушаю…
Его нервная улыбка пропадает, а из оловянных глаз сыплются радужные искры.
— Что сказать? Я страшно рад, что из моего дома убрали… этих… мертвецов. Сразу почувствовал себя уютнее.
— Ты разговаривал с соседями?
— Да, со многими.
— Ну и?..
— Ну и ничего! Похоже, жильцы, обосновавшиеся после смерти мамаши Планкебле, таскали туда массу народа. Но ничего конкретного местные не видели. По воскресеньям приезжали какие-то люди, только из дома не выходили.
— То есть ты хочешь сказать, что приехал с пустыми руками, так? — задаю я прямой вопрос в лоб.
— С руками, но не с карманами! — многозначительно шутит Пино и начинает инвентаризацию потаенных недр своей одежды.
Наступает та самая пауза, которая в кинострашилках называется «саспенс» — подвешенное состояние. В карманах Пино, похоже, можно найти даже автомобильную подвеску. Поочередно он вынимает связку ключей, надорванный пакет табака, полупустую пачку жвачки, моток шнурков, коробочку с рыболовными крючками всех номеров и, наконец, смятый кусок пергаментной бумаги, который начинает осторожно разворачивать.
— Вот что я нашел в подвале, — гордо произносит Пинюш.
В пергаменте оказывается раздавленная гильза револьверного патрона калибра 7,65 мм, а также обрывок счета из немецкого вагона-ресторана.
Старик Развалина победно смотрит на меня, продолжая часто моргать.
— Тебя это интересует, Тонио?
Я хлопаю его по плечу.
— Ну ты молодец! Пошли ко мне в кабинет!
— Я бы выпил стаканчик…
— Хорошо, и потом сразу приходи! А где Риголье?
— Он наверху.
— Есть новости?
— Абсолютно ничего! — докладывает Пинюшет с нескрываемым самодовольством в голосе.
Часть вторая
В которой я вам расскажу, как забыть латынь, никогда ее не зная
Глава первая
В которой я ловлю рыбку в мутной воде
Часов в десять с небольшим я вваливаюсь в стрип-бар «Раминагробис». Заведение выше средней руки, можно даже сказать, с претензией на шик, словом, бойкое местечко. Лохов нет и не предвидится. Клиенты в основной массе бизнесмены, приволокшие сюда своих иностранных партнеров, чтоб те воочию увидели, что такое французский стриптиз.
Поскольку я в одиночестве, то прохожу прямо в бар и сажусь за стойку, где становлюсь желанной добычей косяка девиц, декольтированных одна глубже другой. Приятно, что косяк разномастный: есть рыжие, брюнетки, блондинки, одна с синим отливом, парочка серебряных, одна апельсиновая и одна радужная — наверное, ее любимое блюдо — форель.
С трудом отбиваюсь от натиска разнокалиберных бюстов.
— Да ладно вам, хватайтесь за лохов, — советую я дружелюбно, — не за тем пришел.
Они для приличия делают вид, что обиделись, и оставляют меня, давая возможность перевести дух. Я заказываю виски и настраиваюсь на представление, чтобы немного привыкнуть к атмосфере.
На сцене выкручивается красотка в черных чулках. Классно, ей удается почесать себе правое ухо мизинцем левой ноги. Но это не воодушевляет зал, поскольку у малышки слабовато с бюстом. Вообще, как я заметил, мужчины в начале подобных спектаклей ведут себя индифферентно. Для них существует три породы женщин: актрисы, умные и все прочие. Заметьте, что и двух категорий было бы достаточно.
Мужчина требует от женщины, чтобы она была умной, если она дура. Если она умная, он обращает внимание на другую. От актрисы мужчина не требует ума, поскольку понимает, что бессмысленно требовать невозможного. Но у нее непременно должны быть формы. На талант ему наплевать, потому что он путает талант и грудь. Вы начнете протестовать — мол, извивающаяся на сцене девушка не актриса! Ошибаетесь: для мужчины — актриса, да! При условии, конечно, что у нее приличный балкон спереди.
В соответствии с приведенными мной выше объяснениями той, в черных чулках, и хлопают жидко, так просто, чтоб не обидеть. Розовое пятно прожектора стремительно бежит по сцене и выхватывает милое создание, одетое лишь в шляпку-ведро. Она внятно (в зале полно иностранцев) объявляет, что сейчас-то и начнется стриптиз.
Во время короткого перерыва я оглядываю окрестности. Досконально изучив фотографию Анжело Равиоли в архивном отделе, я держу в напряжении свой зрительный нерв, чтобы не пропустить его, но пока безуспешно. Может, патрон «Раминагробиса» решил взять отпуск? Кто знает?
Поворачиваюсь к бармену, чей корсиканский загар, не утерянный в темном помещении бара, способен вызвать острую зависть белых северных красоток, целыми днями подставляющих свои целлюлитные прелести под палящее южное солнце. Тот выкладывается на совесть. Кажется, что парень держит в руках не шейкер, а пулемет.
— Плесните-ка мне еще виски!
Здесь доверие не в моде, поэтому он, наполнив стакан, объявляет грозно:
— Тысяча франков!
Я пододвигаю ему бумажку с портретом Ришелье, сверху подбрасываю мелочи на подкормку его корсиканской семьи и спрашиваю будто бы безо всякого интереса:
— Анж еще не пришел?
— Придет попозже, — отвечает виночерпий, засовывая деньги в карман штанов.
Значит, надо подождать. Скашиваю глаза на свои говорящие часы — они кукуют без двадцати одиннадцать. Дым ест глаза. А может, мне просто хочется спать? Хорошо бы сейчас рухнуть на стойку на пару минут, чтоб перебить сон, но народ может не понять. И вообще, у меня большой опыт подобных бдений. Столько лет вечерних занятий — нет ничего более закаляющего в нашей профессии.
