На них уже обращали внимание, черный джип остановился неподалеку, одетые в кожу “быки” тупо смотрели, но не смели подойти.
— Ты уйдешь — меня зарежут, — равнодушно произнес старик.
— Не тронут, не бойся, но всем я помочь не могу, — задумчиво сказал Николай. — Блядская жизнь. — Он махнул рукой водителю джипа, крикнул: — Подойди!
Парень в коже с трудом выгрузился из огромной машины, шлепая по осенней жиже массивными ботинками.
— Слушаю тебя, Акула.
— Кто улицу держит? — осведомился Николай.
— Косой.
— Давай его сюда.
— Момент! — Бандит снова тяжело зашлепал по грязи.
— Тебя как зовут, отец? — спросил Николай.
— Трофим Иванович, — ответил старик. — Не надо, Акула, мне хуже будет.
— Ты, Трофим Иванович, меня пацаном из лука стрелять учил, плавать в пруду обучал. Понял? Меня Николай зовут.
Подбежал выпивший малый лет двадцати, утерся рукавом, сказал:
— Звали, Николай Николаевич?
— Звал. Понимаешь, какое дело, парень, — начал Николай. — Вот Трофим Иванович меня малолеткой жизни учил, сейчас его жизнь с дороги выбила. Он хочет станок точильный поставить.
— Понял...
— Не перебивай. — Николай сдвинул брови, дал нищему пачку денег. — Я желаю, чтобы он работал на себя. А если тебе такой расход невмоготу, зайди ко мне, я оплачу. Доехало?
— Доехало. — Парень снова вытер вспотевшую физиономию.
— И еще. — Николай улыбаться перестал. — Если с моим крестником что случится, ты ответишь.
Авторитет поднялся, отряхнул полы длинного зеленого кашемирового пальто и ушел.
Робин Гуд гребаный, ругал себя он, торопливо шагая через лужи, и тут почувствовал, что за ним следят. Он резко свернул за палатку и сквозь стеклянные стенки увидел мужчину лет под сорок, в кожаном пальто — эфэсбэшник. Акула обогнул две палатки, зашел к потерявшему его наблюдателю со спины и носком ботинка ударил под колено.
Джип еще не уехал, стоял неподалеку, но Николаю помощи не требовалось, парни это понимали и с интересом наблюдали за происходящим.
Чекист упал на колени. Акула схватил его за воротник, резким рывком поставил на ноги, спросил очень вежливо:
— У господина ко мне дела имеются? — Сунул руку ему за пазуху, достал “Макаров” и положил в карман. — Чего так херово работаете, капитан?
— Майор, — кашляя, ответил тот и покраснел. — У меня к вам действительно разговор.
— Брюки оботри, парень. — Николай огляделся, увидел чебуречную, пошел вперед, занял стол, усадил рядом майора.
В чебуречной стало тихо, кто-то, давясь, доедал свои чебуреки, кто-то заворачивал еду в газету. Подбежал хозяин, поклонился.
— Чего желаете? Чебуреки не рекомендую, попробуйте заливное из осетрины с хреном, бутылку отдам свою. — Хозяин был бледен, вытирал несвежим фартуком потное лицо.
— Чего такой трус, я людей не ем. — Николай брезгливо провел пальцем по жирному столу.
Подлетела девчонка, накинула скатерть, проворно расставила приборы. В стекляшке уже никого не было, на двери болталась табличка “Перерыв”.
Николай оглядел скромное заведение, нечистый пол, поднял глаза на эфэсбэшника, сказал:
— Ну? Выкладывай.
— Вы мне разрешите в туалет отойти?
— Отойди!
Эфэсбэшник взглянул недоверчиво, поднялся, повернул за угол. Но далеко не ушел и явился под конвоем, с вывороченными за спину руками.
— Бежать собрался, сука! — сказал Николаю начальник охраны.
— Спасибо, парень. Хорошо службу несешь. Но ему действительно в сортир требуется. Пропусти.
— Как скажешь. — Громила в коже неохотно отпустил майора. — Но там выход во двор имеется.
— Ништяк. — Николай не любил блатных слов, но и без них обходиться было невозможно. — Он вернется, а у меня к нему базар есть.
Через некоторое время тот вернулся. Николай положил на стол его табельный “Макаров”, зацепил вилкой кусок заливной рыбы, проглотил, выпил рюмку водки.
— Мне говорили, что вы тут человек значительный. — Эфэсбэшник спрятал пистолет. — Из Москвы прибыл большой начальник, ищет с вами встречи.
— Позвонили бы, — недовольно сказал Николай. — Себя дураком выказываешь, и я не лучшим образом выгляжу. Скажи москвичу: я вечером дома, пусть позвонит и является, я парней предупрежу.
— Спасибо, — пробормотал эфэсбэшник, выпил, закусил и поднялся.
Николай проводил его до двери и махнул охране рукой. Настроение было паскудное. Черт дернул с нищим связаться — теперь братва начнет сказки рассказывать, — и еще этот объявился неизвестно зачем.
Возвратившись домой, он переоделся. Настя, которая с ним не расставалась с первой ночи, проведенной вместе, ушла в дальнюю горницу: она всегда чувствовала, когда можно появиться, а когда лучше исчезнуть.
В горницу пришла Варвара, женщина, которая выполняла в доме роль хозяйки, — готовила, следила за порядком. Эта пятидесятилетняя дородная матрона не боялась Николая, в чем-то была даже главнее его. Он никогда не спрашивал, но не сомневался, что за Варварой были ходки в зону и в молодости была она воровкой неординарной. Приставил ее к дому Мефодий. Николай чуял, что между ними некогда была любовь, а может, чего и осталось, не допытывался. За его сдержанность и отсутствие праздного любопытства Варвара хозяина уважала, хотя и осуждала за то, что он людей распускает, позволяет воровать по мелочи. Варвара, грубая матерщинница, скорая на руку, любила Настю, а к Николаю относилась с почтением, но чуяла в нем чужого, считала слабаком, хотя физически он был атлетом. Узнав о случае в кафе, когда он отнял автомат у парня из группировки Кастро, Варвара сплюнула на пол и, не таясь, заявила:
— Не вор ты — барин! Вместо дела театр устроил. Не вор.
Николай услышал, вспылил:
— Да, не вор! Барин! Позволь уж мне жить и умереть, как хочу. У тебя сын в Питере в университете учится, ты ему денежки каждый месяц шлешь. Я об этом второй год знаю. Как бы настоящий вор на моем месте поступил? Знаешь? Ведь ты, матушка, шлешь мои деньги.
Варвара двинулась на хозяина, как львица или медведица. Николай схватил ее за запястье, подсек тяжелую ногу, бросил на тахту.
— Еще раз руку на меня подымешь — лапу сломаю, саму выгоню.
Сидевший в доме Мефодий закричал:
— Варька, стерва! Уйди от греха. Зашибут.
Казалось бы, после такой расправы Варвара должна была к хозяину помягчеть, она ж, наоборот, вела себя с ним как мать-наставница. Пару раз он так ей по заднице, врезал, что неделю сесть не могла, но нрава своего все равно не меняла.
— Вы чего, барин, на сироте характер выказываете? За девку вступиться некому. Она вас настоящей любовью любит, вы и пользуетесь, — выговаривала ему Варвара, появляясь в горнице.
— Разберемся. Я ей и слова не сказал, — возразил Николай. — Позвони-ка Мефодию, у меня к нему разговор имеется.
— Вот и позвоните. Думаете, коли я вас барином зову...
— Заткнись. Позвони, говорю.
Варвара взглянула испытующе, она, как зверь, чуяла, где грань дозволенного лежит, вынула из кармана сотовый телефон и, тыкая толстым, словно сарделька, пальцем, набрала номер.
— Але. Это ты?
— Нет, со двора зашедший, — ответил Мефодий. Такой разговор у них происходил всякий раз, когда Варвара звонила старому вору.
Николай подошел, забрал у женщины трубку.
— Здравствуй, старина, мне надобно тебя видеть.
— Привет, барчук. Тебе надо, ты и подъезжай.
— Не могу, ко мне человек из Москвы прибыл, я без твоего совета с ним говорить не хочу, — ответил Николай.
— Сторговались, выезжаю.
Николай одернул черный роскошный пиджак, поправил бабочку, повернулся и чуть не налетел на серебряный поднос с серебряной же чеканной чаркой водки, который держала Настя.
Николай выпил водку, нагнулся к душистой голове девушки, шумно втянул пряный аромат, будто закусил.
— Колдуешь меня, Настасья, а я чужой власти не люблю.
— А своей не имеешь, — словно гукнула из другой комнаты Варвара.
— Повязали бабы доброго молодца, шагу не дают ступить, — хотел пошутить Николай, но получилось чересчур жалобно.
— Не плачь, герой, — по-доброму прогудела Варвара. — А девчонку люби, второй такой не будет.
— На стол накройте скромно, но достойно. Гости у меня. — Николай прошелся по комнате, достал из кармана пистолет, подумал, сунул обратно.
— По-русски накрыть или по-западному? — спросила Варвара. — Прислуживать или уйти?
— Уйдите. Надо будет — позову, — ответил Николай и пошел открывать дверь.
Мефодий вошел быстро, сказал недовольно:
— Я тебя тыщу раз предупреждал: дверь самому не открывать. Машина твоя заграничная, словно танк, поперек дороги стоит. Я сейчас вокруг дома обошел — только ветер хлещет. Сопляк ты, крестник, ни за грош погибнешь. Сколько себя помню, всегда друзья убивают.
— А от них не схоронишься. — Николай помог Мефодию раздеться, подал чарку водки, кусок черного хлебца.
