Кресла стояли боками к залу, который можно было наблюдать, слегка повернув голову. Капитан, устроившись, хорошо видел лица и видел, как некоторые его сотрудники, склоняясь к дамам, показывают на него глазами, объясняя кто это такой.
Ручные часы показывали тридцать одну минуту девятого, а когда капитан снова повернул голову, Коннерс уже ступил в зал.
Прежнего начальника заметили, несколько голосов произнесли его имя. Тот, двинувшись по проходу, сразу же принялся тормозиться, вынужденный отвечать в разные стороны на приветствия.
А кульминация наступила, едва он достиг середины — люди начали аплодировать.
И под эти аплодисменты ветеран прошествовал к столику, где его встретил Дункан.
Конечно, в городе Коннерса знали не одни полицейские, а по фотографиям местных газет знали, наверное, все.
С возвышения он еще раз поблагодарил публику улыбками и поклонами.
Но когда сел за столик, чуть опустил голову и некоторое время молчал, только раздавались небольшие покашливания и рука несколько раз объясняюще качнулась в сторону зала.
Официант тихо спросил, можно ли принять заказ или ему подойти чуть позже.
— Можно, — встрепенулся гость, — зачем тянуть с правильным делом?
И попросил виски.
Дункан, по совету официанта, выбрал для начала крабовые салаты и свежие овощи.
— Ах, хорошо, дорогой, на людях, — Коннерс откинулся в кресле, посмотрел в зал и еще раз кивнул там кому-то. — Жена последние годы болела, и мне, глядя на нее, тоже ничего не хотелось.
Дункан обратил внимание, что к синему костюму с белой сорочкой Коннерс приделал цветастый золотом галстук, и странное дело, вид получился праздничный и без кича.
— Вот вы умеете одеваться, — уловив внимание к галстуку, произнес тот, — поучили бы и меня.
— Да вы в полном порядке, — стало смешно от того, как он полчаса назад мучился гардеробными поисками. — Знаете, мы с женой с первых лет жили по-разному. Она часто ездила к друзьям, общалась. А я уставал и в свободные вечера больше с книжкой сидел или у телевизора.
Им что-то уже принесли, поставили виски.
— Мы оба жили правильно, дорогой, — Коннерс поднял стакан. — За веру в себя!
Вкусно, светло… приятно от мелодичной французской музыки и чего-то такого внутри, говорившего, что в жизни немало радостей, нужно только к ним повернуться.
Болтали о разном, а о деле начали перед десертом.
Коннерс весь день провел в городской библиотеке и — следовало отдать должное его настырности — получил интернет-консультацию и от медиков, и от специалистов Массачусетского технологического института.
— В той физической статье, помните, после серии медицинских, доктор наш, как мне объяснили, пробовал выдвинуть идею объемного волнового контура.
— Что это такое?
— Нечто каверзное, некая структура из силовых линий и энергетических сгустков, и вот эта шкода передвигается в пространстве.
— Зачем?
— Но все ведь движется, дорогой.
Дункану пришлось согласиться.
— Кроме того, доктор утверждал, что узловые энергетические сгустки сами по себе держатся очень малое время, но, посаженные на источник питания, существуют неограниченно долго, — Коннерс чуть помолчал. — Я добавлю уже своими словами: получается, например, переносная информосистема.
— Вы уже клоните к его биологическим экспериментам, да? Но скажите сначала — как физики отреагировали на ту статью?
— Как на недобросовестную концепцию. Или авантюрную, если угодно. Автор не подтвердил идею, как мне сказали, математической моделью.
— А зачем публиковал?
— Да, я вот тоже задался вопросом, зачем несомненно серьезный ученый пошел на легковесную публикацию. Ответ, представьте, мне пришел на пороге данного заведения, — Коннерс ткнул пальцем в противоположный конец. — Я даже споткнулся там обо что-то. Очень просто: доктор рассчитывал сделать в скором времени более серьезные подтверждающие публикации. А для начала забивал колышек — претензию на открытие.
К десерту им принесли бренди в светлых, расходящихся книзу бокалах. Бренди занимало лишь небольшое пространство внизу, чем Коннерс сразу воспользовался — метнувшаяся внутри волна заходила, поднимаясь у стенок.
— Видите, что происходит, а? Жидкость внутри вовсе не хаотична — там связанные пластические процессы.
Нового, строго говоря, здесь ничего не было, и непонятно, чем так доволен его коллега.
— А теперь… вот, все вернулось на место.
— Не скрою, что я этого ожидал.
Ответ Дункана вызвал почти детскую радость.
— Привычка, мой дорогой, ха, привычка! Я вывел некое содержимое из равновесия, а затем оно обрело прежнее состояние — только процесс произошел во времени, а доктор делал это в пространстве. Еще старик Эйнштейн толковал о чем-то вроде эквивалентности пространства и времени.
— Постойте… в пространстве… то есть, для этого нужно суметь вывести из равновесия?
Коннерс уже был серьезен.
— Именно на что-то такое доктор и намекал в статье.
Он отпил из бокала, похвалив бренди нежным выдохом.
И снова заговорил:
— Теперь о медицине. На Востоке доктор занимался комами и прочими приятными штучками, когда пациент ни там, ни здесь. Его успешные клинические результаты привлекали к себе внимание, но методы доктор держал в секрете.
Капитан вспомнил и рассказал про странные молчащие зоны-посредники и токи, которые шли к ним от проводов через разные точки тела.
Коннерс почему-то к концу рассказа закивал головой.
— Куча контактов на щиколотках, говорите? А ничего особенного, там большое скопление акупунктурных точек — выходов как раз на канальную энергетику.
— Хорошо, допустим. Но причем тут возраст? В письме сказано — семь-восемь лет. Что за странное время для пробуждения… — Дункан чуть не сказал «души» и успел заменить, — чужого сознания?
И не дав ответить, добавил:
— А куда девается свое собственное?
— Эти же вопросы, мой друг, я заготовил для завтрашней встречи, полагаю, у нас будет прелюбопытнейшая беседа, — Коннерс поднес бокал, а в его лице смешались строгость и грусть. — Однако завтра придется сделать алкогольную паузу.
Дункан был вовсе не против, но переспросил, про что именно речь.
— Я договорился о встрече с главным пастором города — славный малый, мы с ним знакомы лет тридцать. Он, кроме прочего, профессор теологии. Только имейте в виду, у истинно верующих сейчас пост.
С дискотеки не уйдешь так скоро, поэтому когда Лиза вернулась домой, на сон оставалось уже меньше семи часов.
Зато она сделала нужную работу, но главное — придумала кое-что оригинальное, способное дать результат. Дети в тот роковой вечер играли в прятки? Отлично, завтра они тоже сыграют, и тоже поближе к вечеру. А утром, как Лиза обещала миссис Ванлейн, она займется с ними музыкой.
Сегодня при проверке у детей музыкального слуха выяснилось, что у Алекса и Герды он почти абсолютный. Эдди слон наступил на ухо, а Уильяма не поймешь до конца, стеснительный — гамму так и не решился пропеть. Но мальчик умненький.
И, засыпая, Лиза подумала, что с удовольствием завтра отправится в дом, где ей рады. Нет, впрочем, одно существо восприняло ее без симпатий и время от времени недоброжелательно и пытливо поглядывает — ротвейлеру она не пришлась по душе.
Дункан проснулся, как всегда, минуты за полторы до будильника, который ставил для подстраховки. Мысли, прерванные сном, не погасли в его глубине — вчера, вернувшись домой, он пытался создать из скопившейся информации что-то рациональное, и среди прочего возникла странная и одновременно очень простая идея.
Принято считать, что природа защищает себя рождением нового — воспроизводит. А как можно защитить сам механизм воспроизводства? Если его порождает другой механизм, вопрос не снимается, а лишь переносится. Следовательно, не может быть никакого второго, третьего и так далее механизмов. Но как и почему действует этот единственный, если за ним нет больше уже ничего? Если нет порождающего, нет и самого акта рождения, приходится, таким образом, говорить о сущем, и в каком-то смысле — извечном. Стало быть, и о неуничтожимом.
— Представляете, сэр, какая-то сволочь сегодня утром переехала нашу кошку!
Инспектор вошел к нему в кабинет с опозданием на двадцать минут, прямо в плаще и с мокрыми волосами на лбу.
— Дети в отчаянье, жена тоже недалека от этого.
Капитан ожидал подчиненного с нетерпением, однако совсем по другому поводу.
Что-то сострадательное, тем не менее, следовало сказать.
— Ну… ты выпей кофе, передохни.
Инспектор качнул головой, шагнул назад в приоткрытую дверь и там, полуоборотясь, сообщил:
— Схоронил ее возле забора.
Кошкина трагедия плохо монтировалась со всем остальным, даже наоборот, появилось легкое возмущение тем, что бестолковый зверек нарушил последовательность человеческих действий — находившиеся у инспектора материалы были очень нужны. Плюс к этому, утро вышло спокойным из- за отсутствия серьезных событий ночью, и возникла бездельная пустота.
