Хотя прежде необходимо получить лицензию на то или иное месторождение. Обмануть всех, перехитрить, выбить с боем или по блату. Но в честном противостоянии, на конкурсной основе ему с русской фамилией можно рассчитывать только на ту точку на карте, где ни воды, ни дорог и один грамм золота в кубометре глины. Работайте, господин Байкалов, и не говорите, что к вам плохо относятся в Российском или краевом драгмете. Вы этого не можете утверждать, поскольку водочку мы вместе не пили, в Австралию или Южную Африку за счет вашей артели за обменом опытом не летали. Да, а вот с другими летали. И ничего в том зазорного нет.
Правда, вчера какой-то клерк из краевой власти проявил заботу и позвонил:
— Егор Никитович? Составлены лицензии на будущий год, можно краешком глаза взглянуть до общего обнародования.
Не безвозмездно, это ясно. За «спасибо» нынешняя власть не чихнет. Тем более что все почему-то думают: раз сидят на золоте, то им набиты карманы.
«Джип», на котором Байкалов приехал на свой ближайший прииск, застрял перед самым шлагбаумом, и к домику начальника участка пришлось шагать под дождем. На звук мотора никто не выглянул, скорее всего, его никто не услышал. Лишь свиньи, бродившие по лагерю наподобие собак в поисках пищи, перемещались поближе к кухне.
Вытерев о траву грязь с сапог, Байкалов поднялся на крыльцо. Стало слышно, как начальник участка Степаныч орет в трубку:
— Константин, Николай, Олег…
Байкалов недоверчиво посмотрел на часы: время доклада о суточном намыве — в половине пятого, сейчас же едва перевалило за три.
— Нет-нет, это вчерашнее: Константин, Николай, Олег! — словно разъясняя подслушивающему начальнику, а не диспетчеру в офисе, продолжал кричать Степаныч.
«370 граммов», — расшифровал вчерашний показатель добычи Байкалов. На имена-цифры перешли уже давно, как только возникла возможность радиоперехвата. Отчего для шифра использовались только мужские имена, пояснил предыдущий начальник Байкалова:
— Баб на прииске, сам понимаешь, должно быть или, много, то есть чтоб на всех хватало, или ни одной. А много баб — это, сам понимаешь, не работа, а базар и кутеж. Ихними именами тайфуны и цунами называют — то, что несет разрушения. А золото — это мужики. Или наоборот: мужики — это золото. Сам понимаешь.
Из другого времени, из прошлой жизни пришло то воспоминание. Тогда ценили не только золото, но и старателей. Это говорит он, Егор Байкалов, человек, отсидевший свой срок за то, на что сегодня даже не обратили бы внимания. Он мог страшно обидеться на власть и страну, а сегодня мстить и хапать. Но он — старатель до мозга костей, а определение «старатель» — от глагола «стараться»…
Вошел в сенцы. Степаныч с надетой на колено кепкой сидел перед рацией и вслушивался в эфирные хрипы. Но боковым зрением уловил тень, обернулся. Узнав руководителя артели, встал. Кепка упала, он сначала поднял ее, а только потом прошел навстречу: при всем уважении к начальству по-добострастия не выказывал, сохранял достоинство.
— С благополучным прибытием, Егор Никитович. Мне передали, что вы выехали. Но ждал не раньше вечера.
— Все в норме? — Байкалов опустился на освободившийся стул.
— У Степаныча всегда норма, — похвалил сам себя начальник участка, пытаясь железной расческой привести в божеский вид слипшиеся, грязные волосы. Посчитал, что достиг желаемого, и лишь после предложил: — Сначала в столовую: — Только найди кого-нибудь «джип» вытащить, — распорядился Байкалов. Сам повернулся к рации, пробился сквозь расстояние до офиса, сообщил о приезде.
— Вас из крайдрагмета искали, — сообщил диспетчер. Значит, идею познакомить его с лицензиями на следующий год не оставили. Но что же потребуют взамен? Ох бы знать! Ради этого можно было не ехать сегодня на прииск, но еще ни разу не нарушил Байкалов им же самим установленного правила: раз в квартал побывать на каждом из своих двадцати семи участках.
— Я буду завтра.
Зашел в комнату Степаныча. Вообще-то неправда, что на прииске отсутствуют женщины. На каждой стене — по десятку картинных див да в таких видах и позах, что и собственную жену не уговоришь так демонстрировать свои прелести.
На самом крупном и экстравагантном плакате улыбчивая красотка игриво и заманчиво отставила попу. Степаныч на это самое притягательно выставленное место прилепил кусок клеенки. Отхватил ножницами край в рулоне, и кнопками — в ягодицы. Или надоела, или чтобы не раздражала: уже полгода, как старатели оставили женщин за горами да тайгой.
Зато на подоконниках прибавилось всяких камешков, вымытых старателями. Байкалов перебрал их, отполированных временем и вырванных из природной тайны и безмолвия, бережно положил обратно. Машинально посчитал на полках пачки сигарет, уже разложенные по оставшимся до конца работы дням: тридцать две. Желанная цифра. Однако все даты зависят от морозов. Ударят раньше — свернуться придется тоже прежде времени, что не совсем удобно: крайние линии прииска пустые, выработка ведется уже в глубь карьера. Так что самый лучший вариант — добрать его к зиме, чтобы по весне начинать выработку с нового места. Тридцать две — вообще-то оптимально, Степаныч безукоризнен в подсчетах.
Вышел на крыльцо. Дождь продолжал сеять мелко, заштриховывая вдали сопки и тайгу. Отыскались и собаки. Одна встретила его перед Дверью, раболепно виляя хвостом, двое других лежали под лавкой и судорожно подрагивали, скорее всего, от чумки. Свиньи по-прежнему боялись отойти далеко от столовой. Это напомнило о собственном пустом желудке. К шлагбауму от карьера заворачивал перехваченный Степанычем «КамАЗ» — «джип» вытащат. Успокоившись, Егор Никитович пошел к столовой.
Внешне она ничем не отличалась от остальных домов поселка: срубы делались шаблонно, венцы одинаково помечались цифрами, чтобы при переездах удобнее было разбирать и собирать вновь.
Начальник участка все же, видимо, успел забежать и предупредить повара: тот танцевал у плиты, подогревая оставшееся с обеда и торопясь поджарить свежей картошки. Да еще подсвистывал певице, которая из магнитофона надрывно вопрошала: «А где ж твой дом, гуцулочка? — Карпаты…»
Не успел Байкалов усесться, как на длинном дощатом столе стали появляться тарелки и миски с разносолами: грибы, огурцы, борщ с возвышающимся наподобие пика Коммунизма куском мяса, рыба, моченая ягода. Сам повар почтительно замер на своей кухонной территории, готовый, однако, в любой момент ответить на благодарность или исправить какую оплошность. А может, просто было интересно посмотреть на свежего человека в их глухомани.
— Спасибо, вкусно, — оценил Байкалов старания бывшего преподавателя одного из львовских институтов, вынужденного искать пропитания для семьи не у себя в Карпатах, а в далекой Сибири. — Подойдет мой водитель, покормите и его.
Мог бы, конечно, и не говорить, но знал: любая просьба, да еще выполнимая, приятна людям.
Сам направился к карьеру. Степаныч, державший под своим оком всю территорию поселка, бросил надрывающиеся в грязи машины и быстро догнал начальника.
— Как в среднем? — Байкалов кивнул на выкарабкавшийся из котлована груженый «КамАЗ».
Грузовик поравнялся с ними, и, примерившись к наполненному кузову, Степаныч доложил:
— Здесь три-четыре грамма. — Прикинул и добавил: — На ковш в среднем выходит полграмма. Нормально.
Карьер был подготовлен к работе с редкой педантичностью. Лес спилен и вывезен, плодородный слой снят и аккуратно отвален в сторону: после разработок артель обязана вернуть его в котлован и на нем вновь высадить деревья. Осину, ель, а лучше — кедру. Да-да, кедру. У сибиряков немало причуд, и одна из них — называть кедр женским именем.
Прииску, на который приехал Байкалов, не повезло с самого начала: помимо малого процента золотоносного грунта, поблизости не оказалось ни одной речушки, где можно было бы поставить промывочный прибор. Пришлось строить насосную станцию, торить дорогу…
— Промприбор больше не барахлит? — поинтересовался Байкалов. Месяц назад, когда вдруг сломался насос подачи воды и остановился гидромонитор, водяная пушка, стала вся артель. Золото — это в первую очередь вода. Очень много воды.
— Глядим, как за девственницей перед свадьбой.
— Почти надежно, но не стопроцентно. Разведенные руки Степаныча могли означать только одно: сам бы спал с невестой в одной постели и не тронул ее, лишь бы это помогло сохранить промприбор.
Конечно же, не к приезду начальства, но он работал ровно и мощно. Из небольшой дощатой будки насосом управлял пожилой мужчина в высоких рыбацких сапогах и дождевике. Подошедшим только кивнул: работа на прииске, похоже, не закончилась бы и в том случае, если бы разразилось землетрясение.
А так цепочка вертелась, не переставая, по двенадцать часов в смену: карьер — экскаватор — «КамАЗ» — промприбор. Порода свозится на площадку, затем бульдозером подсыпается на железный дырчатый настил, под мощную струю воды. Размытая земля грязью уходит вниз, в драгу, похожую барабан для просушки зерна. А поскольку золото, если верить Менделееву и весам, в девятнадцать раз тяжелее воды, то оседает вместе с каменной крошкой и грязью в опломбированной драге.
