Он запер дверь, и они пошли по действительно хорошо освещенным улицам, причем Гуров шел по ближней к домам стороне, потому что от проезжей части Самойлова закрывали огромные сугробы, за которыми его из-за небольшого роста было совсем не видно. Лев Иванович не вынимал руку из кармана, сжимая там рукоятку пистолета, и основания для такой предосторожности у него были. Иван Георгиевич рассказывал что-то по дороге, показывая на дома, мимо которых они проходили, – должно быть, об их истории, но Гуров его не слушал, а внимательно контролировал улицы и особенно перекрестки. Когда они должны были свернуть на улицу, где находился дом Самойлова, оказалось, что она-то как раз и не освещена. Света полной луны вполне хватало, чтобы не заблудиться и не упасть, но идти дальше было опасно совсем по другой причине. Остановившись на самом углу и достав из кармана пистолет, Гуров прижал Самойлова к стене, закрыв собой, и, сняв ушанку, осторожно высунул ее из-за угла.
– Не псти, Кулоф, – раздался вдруг оттуда очень знакомый голос. – И сапку отень, а то плостутисся.
Льву Ивановичу даже напрягаться не надо было, чтобы вспомнить, кто это сказал. Это Тихий, очень заслуженный и уважаемый в уголовных кругах вор-рецидивист, получивший такую кличку вовсе не от фамилии, а от любимого выражения: «Серьезные дела шума не любят. Серьезные дела нужно делать тихо», и еще потому, что даже самые лихие его дела обходились без стрельбы, и на его совести не было ни одного трупа. Но при этом вопреки кличке характер он имел довольно беспокойный и авантюрный, и дикция у него была такая, что врач-логопед из известного фильма ему и в подметки не годился. Увидеть его здесь Гуров никак не ожидал, потому что годков Тихому было уже многовато, где-то под семьдесят. Лев Иванович, непонятно для чего, повертел в руках шапку, отогнул козырек, потом начал поправлять воротник полушубка и, закончив возиться, сказал:
– Привет, Тихий. Ты что тут делаешь?
– Ну, плин, и память у тепя! Покулять, плин, высел. Сифу я стесь, вот чефо! Итите тальсе спокойно! Фпелети фсе тисто!
– А что там было? – спросил Лев Иванович.
– Я, плин, Кулоф, от тел отосол, мне косуталстфо пенсию платит – не сля се я столько лет лес фалил. А сфоих я никокта не стафал.
– Значит, не отошел, раз сказать не хочешь, – заметил Гуров.
– А сто ты мне плисить мосешь? А нитефо! Я тепе доплое тело стелал, а ты исе нетофолен.
– Ты не мне сделал, а Самойлову, – поправил его Лев Иванович. – Ради меня ты и пальцем бы не пошевелил, не то что в мороз на улицу выходить. Я не в обиде, у меня работа такая. Но рассуди, я Ивана Георгиевича провожу, а вдруг к нему домой придут? Или через окно выстрелят?
– Ифан Кеолкиефич телофек сфятой, оп этом фесь колот снает. Ефо никто никокта не тлонет.
– То-то я сегодня одного лихого парнишку из музея шуганул! – усмехнулся Гуров. – А ты говоришь – не тронет!
– Как это? – удивился Тихий. – Ты хотес скасать, сто это за ним присли? Его хотели упить? Нет, Кулоф! Такоко пыть не мосет!
– Может, Тихий! Кстати, за Косолаповым тоже особых грехов не числится, для всей области – отец родной, а в него стреляли. Как думаешь, кому его смерть выгодна?
– Фсем не ф масть, – уверенно ответил Тихий. – Мы тут ни с какоко пока.
– Иван Георгиевич, вам сегодня дома ночевать нельзя, – решительно заявил Гуров. – У кого вы можете на несколько дней остановиться?
– Как нельзя? – всполошился Самойлов. – Мне обязательно домой надо! У меня кошка там!
– Она что, в доме заперта?
– Нет, она по вечерам ко мне покушать приходит, – объяснил Иван Георгиевич.
– Ничего с ней не случится! – успокоил его Гуров. – Раз она где-то завтракает и обедает, то и поужинать там сможет. Так, куда мне вас отвести?
– Да некуда, – растерянно ответил тот.
– Зато я знаю, куда. Тихий, до дома губернатора отсюда далеко?
– Лев Иванович! Да что вы такое придумали? – в ужасе воскликнул Самойлов. – Я – и в дом к губернатору? Кто меня туда пустит? Да и неудобно это – у людей такое горе, а тут я явлюсь!
– Ничего! Я их попрошу, и они будут вам очень рады, – заверил его Гуров. – А я буду за вас спокоен, потому что уж там-то вас точно никто не тронет. Тихий, так далеко?
– Та не осопо. Плокуляться лешил?
– И заодно с тобой побеседовать, – добавил Гуров.
– Сля! Не о сем нам с топой кофолить!
– А это как посмотреть! Ну, куда нам идти?
– Телт с топой! Пловосу! – вздохнул Тихий и свистнул.
Они пошли в обратную сторону, причем Самойлов шел впереди, потому что по расчищенной части тротуара втроем было не пройти.
– Тихий, ты понимаешь, что один мой звонок в Москву – и здесь высадится такой десант, что от вашей спокойной жизни даже помину не останется. Так что молчать тебе совсем невыгодно.
– У меня тейстфительно тихая сиснь. Сифу – хлеп сую.
– А кто же тогда дорогу нам с Самойловым расчистил? Ты один? – язвительно спросил Гуров.
– Ну сто ты са телофек такой! Ну, есть тут у меня палниски, – и Тихий мотнул головой назад.
Гуров быстро обернулся и увидел, что в некотором отдалении за ними шли четыре мужские фигуры.
– Их и послал, та и сам посол, стопы на тепя посмотлеть, как ты клутиться путешь, как телт в лукомойнике. А потом потумал, сто не стоит лисковать, вот мы тех и тулнули, опьяснили, сто они атлесом осиплись.
– Значит, позлорадствовать решил? Ничего, это я переживу. А вы их точно только турнули или…
– Сатем обисаесь? – действительно обиженно спросил Тихий. – Мы люти милные.
– Ну, про тебя я это и так знаю, а вот твои парнишки? Я так понимаю, что это твоя ОПГ?
– Чефо кофолишь! Какая клуппиловка! – возмутился уголовник. – Плосто палнишки сителые, фот мы фсе фместе и тершимся. Есть о чем покофолить, чефо фспомнить.
– Так чего ж ты их послал? Просто так? Или информацию получил?
– Телт с топой! – поняв, что ему от Льва Ивановича уже не отвязаться, сказал Тихий и даже сплюнул. – Сакасали тепя, Кулоф!
– Так не впервой! – усмехнулся Лев Иванович. – Я уже и считать бросил, сколько раз это было. Зато теперь понятно, почему ты не поверил, что это Самойлова убить хотели. Ну, и кто меня заказал?
– Слух такой, что москфити, – неопределенно ответил уголовник.
– Очень интересно! И они к тебе обратились? Зная, что ты от дел отошел? – недоверчиво спросил Гуров. – Нет, здесь что-то не так! Темнишь ты, Тихий!
– Не ко мне. Меня помоть поплосили! Хотели, стопы я лютей тал, – объяснил тот. – А я откасал! Я са сфою сиснь сону холосо потоптал, и лепят тута фосфлащать не хотю. Та и снаю я, сто ф колоте путет, если тепя коньтят. Ефо се в плин ласкатают. А мне оно нато? Это тут никому не нато. Фот и я послал палнисек к мусею, кте тепя встлетить долсны пыли, а они мне посфонили и скасали, сто ты с Ифаном Кеолкиевисем в столону еко тома итес. А там тля сасаты место – лутсе не плитумать, потому сто он в сталой тасти колота сивет. Токта я лютей тута послал и тосе посол.
– Понятно. И сколько же человек нас там ждали?
– Тлое, все пли фолынах и пельях.
– Интересно, и сколько же в Сибири за меня дают?
– Пятьтесят тысять.
– Долларов? – уточнил Гуров.
– Луплей! – раздраженно объяснил Тихий. – На сто нам тут толлалы? Мы по сакланисам не естим.
– Ну, знаешь, это для меня даже оскорбительно и унизительно! Так дешево меня еще никогда не ценили! И кто же к тебе обратился? Очень уж мне, понимаешь, хочется поспрошать у этого человека, сколько он скрысятничал. Мне в Москве цену знают и столько за меня никогда бы не дали.
– А фот тали! – стоял на своем Тихий. – А исе хотели, стопы все пыло, как путто нестястный слутяй или хуликанка. То есть напали на тепя какие-то люти и полесали насмелть. Стопы на сакасуху похосе не было.
– А то, что я в рукопашной не новичок, да и ствол при мне, это как? – удивился Лев Иванович. – Нет, Тихий, что-то тут концы с концами не сходятся.
– Са сто купил, са то и плотаю, – ответил тот.
– Вот и назови мне имя того, у кого купил, – потребовал Гуров.
– Не скасу! – решительно проговорил Тихий.
– Да куда ты денешься? Или ты меня не знаешь? Я ведь из тебя это имя все равно вытяну. Так чего же время терять?
– Плафильно кофолят, сто ни отно толпое тело не остается пезнакасанным, – вздохнул Тихий, а потом решился: – Телт с топой! Колень это!
На несколько секунд Гуров завис, потому что из-за дикции Тихого не смог сразу сообразить, о ком он говорил, но потом до него дошло:
– Корень? А разве он еще жив? Ему же под девяносто!
– А кута он, на хлен, денется? – ответил уголовник. – У нефо-то ланьсе лепятиски пыли, а потом мнокие, фитать, съехали, потому сто не слысыл, стобы их сасали, а лапоты стесь тля них софсем не стало. Хотя с тех пол, как тут Потапыть и ефо люти поляток навели, ее, по польсому стету, и не пыло. Сейсяс у Кольня фсефо-то и осталась тли-четыле селовека. А лаз я откасался, он только сфоих и мок послать. Фот я и посол со своими мальтисками, стопы педы не слутилось – сасем нам лисняя колофная поль?
