— Выпьешь? — спросил Тим. Он поднялся с кресла и подошёл к бару, переделанному из старинной кухонной стойки с рукомойником и мраморным верхом.
— Нет, — сказала Лиз, — да и тебе больше не надо. Ты уже пропустил четыре порции.
— Спасибо, что считала. Но ты помнишь, что сегодня субботний вечер? — Он налил джин в высокий стакан со льдом. Тоник зашипел, когда он открывал бутылку, и струя попала ему на руки.
— Очень хорошо, — сказала она. — В таком случае, налей и мне. Если уж ты всё залил…
— Всего лишь чуть отсырело, Пусс.
«Ловко выкручивается», — подумала Лиз; он старается обезоружить её, пустив в ход ласкательное прозвище. В стычках она всегда была Лиз, а в редких сражениях — Элизабет. Тим стремится избежать конфронтации. Она испытала тихое негодование от такой его тактики.
Он протянул ей стакан. Напиток ещё слегка шипел, и среди кубиков льда плавала зеленоватая долька лимона. Сев, он с простодушной улыбкой повернулся к ней.
— Мне нравится эта твоя причёска, — сказал он.
— Я не собираюсь обсуждать её.
— Ах, вот как! — Он сделал глоток, наблюдая за признаками шторма, отметил появление новых и вернулся на нейтральную почву. — Во сколько дети возвращаются домой?
Примерно в четверть десятого, — ответила она, поднеся к свету лампы маленькие продолговатые наручные часики в золотом корпусе и на золотом же браслете. — Уже восемь. Пегги доставит их.
Пятилетний Скотт и Холли, которая была на год младше, веселились на дне рождения у дочери Пегги Абингдон, дети ходили в одну школу Монтессори. Обычно их сопровождала Вивика, живущая в доме шведская гувернантка, но, получив месяц отпуска, та уехала в Стокгольм. В Фейрхилле началось время отпусков. Неделю тому назад ушёл Фред, садовник. Работала только Дора, уборщица, которая посещала их пять дней в неделю. Она придёт в понедельник утром. Дора никогда не пропускала работы.
— После девяти поздновато для детей, — сказал Тим. Эта мысль раньше не посещала его.
— Не в первый раз, — ответила она. — С ними ничего не случится.
Тим слегка приподнял стакан, обращаясь к ней.
— Прекрасное платье и всё прочее. Это новое?
— Тим, я его надевала, самое малое, раз десять. — На ней было синее джинсовое платье с большими вшитыми карманами и с подолом, обрезанным на дюйм выше колен. Оно было простым и скромным, но за его непритязательность она выложила 185 долларов в новом итальянском «бутике» на Шестьдесят четвёртой стрит в Нью-Йорке. — И мне бы не хотелось сегодня говорить о нарядах.
— О’кей, Лиз. — Он обиженно поднял стакан, глядя на неё поверх его ободка. Очевидно, стычки не избежать.
— Тим, я не могу понять, почему ты так стараешься унизить всё, во что я верю, когда ты впадаешь в своё псевдосерьёзное настроение. Я думаю, что это мелочность.
— О чём мы, собственно, говорим? — Он явно не хотел вступать в спор, но насторожился.
— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Мы говорим о тех глупостях, что ты себе позволил у Бретертонов. — Она непроизвольно сделала глоток джина с тоником.
— Ах, ты говоришь об этих мелкотравчатых либералах?
— А ты о чём-то другом? Всё это имело целью представить в глупом свете твою жену, а я этого не терплю, повторяю — не терплю.
— Да вовсе я не говорил о тебе. Я говорил об этих клубменах, критиках и болтунах, которые толком сами не знают, во что они верят.
Она возмущённо фыркнула.
— Ты упоминал планирование семьи. Это моё. И, Господи, ты так покровительственно вспоминал Федералистов Объединённого Мира. Это тоже моё. Не говоря уж о движении «Равенство сейчас». На тот случай, если ты не в курсе, это тоже моё… Тим, если ты хочешь оспаривать мои взгляды, давай заниматься этим с глазу на глаз, вместо того, чтобы подкалывать меня перед другими людьми, делая вид, что ты говоришь в общем и целом.
— Но ведь ты сама не отрицаешь, что о тебе я речи не вёл, не так ли? — Его восхитило собственное примиренческое настроение, и он выдавил улыбку. — Я специально подчеркнул, что имею в виду показушников, которые любят гарцевать на публике.
— Ты со своей софистикой! — взорвалась она. — Всем известно, как ты стараешься унизить свою жену. Ты специально уязвляешь всё, чем я занимаюсь, не так ли? И почему, кстати, ты так пережимаешь с эмоциями? Я считаю, если бы ты хотел узнать, что я думаю, Тим, ты не постеснялся бы честно дать мне знать об этом. Но ты боишься, что это может проделать дыры в той безукоризненной оболочке, которая именуется Тимоти Кроуфорд.
Если и оболочка, подумал Тим, то помятая и потрескавшаяся. Догадывается ли она, как он жаждет найти повод, чтобы между ним и Фейрхиллом пролегло два месяца и не меньше десяти тысяч миль? На мгновение, удивившись сам себе, он подумал о Джинни. Но этих военных игр не избежать.
— Успокойся, — ровным голосом сказал он. — Когда ты так кривишь лицо, оно теряет всю привлекательность.
— Я не собираюсь быть привлекательной. — Тем не менее, она привела в порядок причёску. — Просто я пытаюсь вбить хоть какие-то чувства в мужчину, который гордится своей рассудительностью. Если ты такой рассудительный, почему ты не пытаешься убедить свою жену, а используешь сборище публики, чтобы критиковать её?
— Там не было сборища, и я тебя не критиковал. — У него порозовели скулы. В какой-то мере она была права, но не понимала, что руководило им — желание хоть на пару месяцев послать к чёрту Фейрхилл, Принстон, Бретертонов, юридическую фирму. О, чёрт. Какой в этом смысл?
— Ты сам понимаешь, что врёшь, — сказала она.
— Ты дьявольски одержима желанием во что бы то ни стало устроить сцену, не так ли? — Он поставил стакан на широкий подлокотник кресла, неловко поднялся и подошёл к мраморной каминной полке. — Я закурю.
Не глядя, он протянул руку за угол камина, пошарил там и стал разглядывать каминную полку.
— Забавно.
— Я рада, что хоть что-то тебя веселит.
— Когда мы уходили, я оставил тут пачку. — Нахмурившись, он повернулся.
— Только меня не обвиняй. — Лиз вот уже год не курила, и хотя она не намекала на недели и месяцы её воздержания, оно служило как бы немым упрёком отсутствию у него силы воли.
— И не собираюсь, — торопливо сказал он. — Правда, Лиз. Но это просто…
— Скорее всего, ты выкурил всю пачку у Бретертонов. — Она не могла скрыть нотку торжества в голосе, но тут же укорила себя за то, что сводит военные действия к таким несущественным мелочам.
Вернувшись в кресло, он взял стакан с джином. Собираясь с мыслями, он разглядывал окна, неторопливо гоняя лёд в стакане. Способность Тима внезапно уходить в себя всегда раздражала её. Это было столь же неестественно, как погружаться в глубокий сон на старте ракеты. Она почувствовала укол зависти.
— Ты курил гораздо больше, чем ты думаешь. Не в этом ли дело?
— Нет, — рассудительно сказал он. — Нет. Я взял пачку с полки, потом вспомнил, что в кармане есть ещё одна и положил её обратно. — Он улыбнулся, признаваясь в своей тайной борьбе с никотином. — Это было последнее, что я сделал, выходя из комнаты.
— Ты мог сунуть её куда-то ещё, — заметила она. Но сказала она это без особой убедительности. Оба они знали, что память у Тима была феноменальной и он не забывал ни единой мелочи.
— Нет, я помню это зелёное пятно на полке, точно, где я её и оставил. — Тим предпочитал ярко-зелёные пачки. — Я покажу тебе, они в коробке в буфете.
Когда он вышел, Лиз скрестила голые ноги. Она припомнила поднятую штору в спальне, попробовала связать её с пропавшими сигаретами и отбросила эту мысль. Вмешательство посторонних тем вызвало у неё раздражение. Она хотела иметь дело с Тимом.
— Чертовски странно. — Он вернулся с зажжённой сигаретой в руке и пачкой, оттопыривавшей нагрудный карман рубашки. И если сражению предстояло возобновиться, Тим успел укрепить свою оборону. Она ринулась в атаку.
— Так если ты говорил не обо мне, почему ты в качестве примера привёл планирование семьи?
— Послушай, Лиз. Давай оставим это. — Он откинулся на спинку кресла. — Если я тебя обидел, то приношу свои извинения.
— То есть, ты признаёшь, что вёл речь обо мне?
«Чёрт бы побрал эти узы брака», — подумал он. Почему они вынуждены всё время пикироваться, как дети, которых надолго заперли вдвоём в комнате?
— Нет, не признаю. Может, я сделал это подсознательно. В таком случае, что ж, не обращай внимания. Обещаю, что больше это не повторится. — Но кто может контролировать своё подсознание? — О’кей, Пусс?
Снова назвав её «Пусс», Тим заметил, что она несколько расслабилась. Лиз поняла, что, выйдя из себя, она потеряла преимущество.
— Ладно, постараюсь пропустить это мимо ушей… Но, откровенно говоря, Тим, почему мы не можем обсудить то, что нас разделяет? В противном случае нашим отношениям постоянно будет что-то мешать. — Она сделала паузу. — Людям, которые не могут разговаривать друг с другом, в конце концов приходится говорить со своими адвокатами.
