Оно — глубоко, его совсем не видно. К нему можно подойти лишь с лаской, вниманием.
Однако не удержался, приник губами к ямочке на плече Люды. Гладя ее мягкую податливую спину, лишь мизинцем тронув уходящую вниз округлость бедра, губами сдвинул вниз бретельку от лифчика.
— Лифтером работаешь?
Шутка вышла грубоватой, не к сегодняшнему дню. Но сегодня и сам день не к месту…
— Холодно.
Выскользнув из объятий, Люда исчезла под одеялом.
Неизвестно когда снятые ею юбка и блузка валялись на полу. Маркиз, словно маленький ребенок, любознательно подглядывал за ними из коридора, привыкая и к новой обстановке, и к людям, которые привезли его сюда. За окном, покрывая пепельной дымкой дома на горизонте, уже властвовал вечер.
Не терзаясь больше сомнениями, сбросив с себя одежду, Соломатин вначале сел, а затем, облокотившись, склонился над одеяльным бугорком. Приоткрыл краешек. Оттуда, дождавшись освобождения, протянулась рука, увлекая его в душную и трепетную темноту.
Сразу оба вытянулись как струны — так плотнее, ближе соприкасаешься, чувствуешь друг друга. Ощутилась упругая, от собранности в лифчике, грудь. Вот они, рядом, прежде недоступные живот, ноги. Но если раньше за одно это можно было пойти на плаху, то теперь и таких прикосновений показалось ничтожно мало. Что за детские просьбы не трогать и ничего не делать!
Оба дрожали уже от возбуждения, а не от холода, и потому им мешали даже остатки одежды. Торопливо, мешая и путаясь, но и боясь отстраниться и потерять один другого, прервать или даже ослабить хоть на миг энергию, рвавшуюся из их тел и душ, освободились от последнего. И когда вроде ничто больше не разъединяло их, она успела прошептать:
— Погоди.
Дрожащими пальцами вынула из ушей кольца-серьги. До туалетного столика тянуться не стала, бросила их на палас. И сама подалась к Борису:
— Возьми меня крепко, сильно, до боли.
Но ойкнула, когда Соломатин сдавил ее грудь. Причина, по которой они столь стремительно сблизились, уже не помнилась. Он только ненасытно целовал, тискал ее плотное загорелое тело, стараясь охватить его как можно больше.
— Только не спеши, не торопись, — умоляла Люда, в то же время сама отдавая себя для поцелуев.
Игры взрослых понравились и котенку. Он какое-то время наблюдал за хозяевами, затем начал примеряться к прыжку. Дождавшись, когда мелькнула чья-то нога, прыгнул на кровать. Тут же получил пинка, слетел обратно на пол. Жалобно и недоуменно пискнул: я к вам с добром и лаской, а вы… Но забыл обиду, увидев блестящие круглые игрушки на паласе. Переключился на них, начал лапами загонять их под диван. Задатки хоккеиста просматривались в нем превосходные, но все равно потребовалось немало обманных движений, чтобы обе блестящие шайбы исчезли в поддиванной темноте. Самому лезть туда показалось страшным, и Маркизу ничего не оставалось делать, как вновь уставиться на своих приемных родителей. Благо, они тоже наигрались и теперь только гладили друг друга.
— Тебе хорошо со мной?
— Безумно. Почему мы так долго шли друг другу навстречу! Не ответила, самой хотелось задавать вопросы:
— Ты вспоминал меня?
— Часто.
— Теперь не разочаровался во мне?
Ответить Борис не успел — раздался телефонный звонок. Он, суматошный, вернул Люду в реальность, где нависла угроза оказаться за решеткой, где она считалась безработной и не был известен даже завтрашний день.
Она вздрогнула, поджалась и, заглядывая в глаза Бориса, умоляюще попросила:
— Я не стану подходить?
— Нас нет, — прижал ее Соломатин, как маленькую погладив по голове.
— Ты не уйдешь сегодня?
— Я не хочу уходить. Так что если не прогонишь…
— Не прогоню. Не уходи. Не оставляй меня одну.
Вновь звонок, и снова замирает у Люды дыхание. Сколько же ей придется теперь вздрагивать и сжиматься? А если и вправду ей грозит камера? Нет-нет, такого не может быть, не могли Моржаретов, а тем более Беркимбаев вот так запросто оставить ее в беде. А тут еще у него эта сибирская командировка не вовремя…
Некстати вспомнилась и Катя. Бесспорно, менее красивая, но более уверенная в себе. Впрочем, разве Люда не слыла владычицей еще вчера?
Про себя усмехнулся: у Ракитиной вспоминал Люду, а сейчас — наоборот. Испытывать из-за этого угрызения совести? А перед кем из двух? Он — холостяк, никому ничего не должен.
Любит ли он Люду? Впрочем, понятия «любит — не любит» он отмел давно. Любил он один раз — Надю. Но она стала женой Черевача. Остальные просто нравились в большей или меньшей степени. Катя — в средней. Люда — в большей.
— О чем думаешь? — Люда боялась даже тишины.
— О тебе.
— А что? Только отвечай сразу.
— Какая ты хорошенькая, — Борис, если и слукавил, то чуть-чуть.
— Я, должно быть, сильно тебя обижала своим невниманием.
— Мужчин иногда необходимо встряхивать.
— Ты меня извини. Сейчас, когда случилось… вспомнился именно ты. Тебя захотелось видеть рядом. Ты будешь все эти дни со мной?
Чертова командировка.
— Только смотаюсь в Сибирь — и сразу обратно.
— Ты уезжаешь? — Люда резко приподнялась.
— Послезавтра. Билет уже в кармане. Но завтра…
— Нет-нет, ты не уедешь, — закрыла ладонью ему губы. — Нет и нет. У меня больше никого рядом. Ты обещал не оставлять меня одну. Я боюсь.
— Все образуется, — попытался успокоить Борис, лишь только ему дали возможность говорить.
К его опущенной руке подкатился котенок, Соломатин поднял его, уложил в ямочку между собой и Людой. По очереди принялись гладить его. Одновременно улыбнулись, вспомнив, что после такой же ласки сами оказались рядом. Люда находилась сейчас в том состоянии, когда малейший пустяк мог поменять настроение. Пока она нашла успокоение рядом с ним. Скорее всего, и в объятия бросилась потому, что сильные успокаивают, придают уверенности, останавливают ускользающую из-под ног землю. А сильнее Людмилы сегодня даже котенок…
— Ну что?
— Послал за Енисей.
— Ты сказал, что возможен и такой вариант, когда он сам лишится всех приисков?
— Сказал. Послал еще дальше, за Вилюй.
— Где это?
— Около Магадана.
— В самом деле далеко. Поедешь?
— Я уже там был.
— А он?
— Он южнее.
— По блату?
— Жара не всегда лучше холода.
Разговор шел в люксовом номере гостиницы — с двух спальной резной кроватью, шикарным буфетом с посудой, столом для шести, если судить по количеству стульев, персон.
Пока же собеседники сидели вдвоем, потягивая чешское бутылочное пиво.
— Тогда думать нечего. Делай ему закладку. И пусть отправляется сам в свой Вилюй, раз такой… грамотный, — отдал распоряжение гость, пощипывая мочку уха. — Все остальное беру на себя, благо подмога прибыла.
— Нет проблем. Сегодня «спутничек» будет пристыкован. Про «спутничек» так легко и к месту мог сказать только бывший комитетчик, занимавшийся технической разведкой. Именно у них фигурировали всякие подобные штучки: «ставь на службу Сережу» — телефон на прослушивании, «доверено Ольге» — ведется скрытая съемка, и тому подобное.
«Спутник» являл собой еще более сложное и ответственное мероприятие: в одежду объекта незаметно вшивался микрофончик, работающий на голос. Где происходила пристыковка и когда — каждый раз решалось по-разному. В химчистке это мог сделать мастер, на работе — заместитель или секретарша, в собственном доме — любовник жены, в парикмахерской — очередной клиент, в ресторане — гардеробщик. Да мало ли случаев, когда вещи хоть на миг, но остаются без присмотра.
Сам «спутник» — техника серьезная и сверхсекретная, и в этом случае «наружка» сбивалась с ног, боясь потерять не столько сам объект, сколько микрофон. Он ставился дня на два-три, когда ожидалась серьезная встреча и важно было знать ее результат. Чем ближе подходило время «Ч», тем, соответственно, нервознее делалось начальство. Да и то: к страху потерять технику прибавлялось опасение, как бы не пошел объект на встречу, например, в новом одеянии, оставив «спутник» дома.
Иной раз, конечно, интересно послушать, какими эпитетами жена награждала мужа после того, как за ним закрывалась дверь. Но к уголовному делу это ведь не пришьешь.
Вот тут-то и бьют копытами около дома клиента «семерочники» с наполненными разной несмываемой гадостью пузырьками и пульверизаторами. Как сказал бы Лагута, перикулюм эст ин мора — опасность в промедлении. Не успевает клиент ступить за порог, а сзади, по всей спине новенького пальто или костюма, подленько и незаметно, в полное удовольствие — вжик зеленкой, краской, йодом.
А потом уже другой товарищ, не обязательно, кстати, свой, мало ли сердобольных вокруг, через несколько шагов посочувствует:
— Гражданин, у вас спина белая.
