— Мы приехали, нам пора сходить.
— Да-да, войдите, — сказал Стас и проснулся. Он протёр глаза, чертыхнулся, спросил:
— Давно я уснул?
— От самого метро, почти сразу, — сказал Козак. — Ничего страшного, я вас понимаю, сам устаю на работе.
На Херсонской было темно, с близких деревьев ветер доносил запах хвои и сухого холода, гребешки сугробов вспурживало белым дымом. Тихонов зябко поёжился, взглянул на огоньки микрорайона, стоявшего в стороне от остановки, невольно рассердился:
— Давайте, ведите, — и пропустил Козака вперёд.
На заснеженной пустынной улице холодный ветерок с крупой, как в аэродинамической трубе, продувал насквозь, заныли щёки и пальцы. Тихонов засунул руки в подмышки и, сгорбившись, медленно шёл за бойко вышагивающим Козаком, лениво думал: «А я ведь даже не пощупал его слегка в автобусе — прекрасный будет номер, если он сейчас вынет „пушку“ и вложит в меня пару полноценных свинцовых пломб. Ну и чёрт с ним. Можно было бы полежать хоть немного до „скорой помощи“».
Однако эта мысль добавила Стасу силёнок. Он выпрямился и быстрым шагом догнал Козака, взял его под руку и стал с интересом расспрашивать о перспективах сельского строительства на Львовщине. Лёгкими незаметными движениями ощупал карманы Козака. Потом улыбнулся и сказал:
— Лев Алексеевич, в какой-то степени я склонен верить в вашу непричастность к трагическому происшествию на пустыре…
Козак остановился, прижал руки к груди и сказал:
— Дорогой товарищ Тихонов! Я же говорил вам об этом с самого начала. Так зачем нам идти сейчас в этот дом — смущать покой и моральное состояние замечательной женщины. Давайте лучше вернёмся и выпьем по случаю благополучного разрешения всех вопросов бутылку коньяка!
Тихонов покачал головой:
— Нет. К Алёшиной мы пойдём всё равно. Но я заинтересован в вашей предельной искренности…
— Можете на неё рассчитывать, — снова приложил руку к сердцу Козак. Для этого он даже сдёрнул перчатку.
— Вот и расскажите мне подробно о том, как вы в понедельник уезжали из гостиницы.
— Мы договорились с Лагуновым часов в пять вместе выехать в город. Он сел писать письмо жене и писал очень долго, так что мне стало жарко, и я уехал. — Пар изо рта Козака вырывался чёткими круглыми клубочками.
— И всё? — спросил Тихонов.
— Вроде бы всё.
— Чтобы вызвать вас на полную откровенность, предложу небольшой психологический тест. Хотите, например, чтобы я подробно рассказал, что и в каком кармане у вас находится?
— Хочу, — нетвёрдым голосом сказал Козак.
— В левом боковом кармане пальто у вас лежит связка из семи или шести ключей. И спичечная коробка, в которой мало спичек. В правом кармане — папиросы «Три богатыря». В левом боковом кармане пиджака — дамская расчёска. В правом — перочинный нож с двенадцатью разными приспособлениями, изготовленный заводом «Красная заря», ценой пять сорок. Да, и ещё там лежит носовой платок. В левом внутреннем кармане пиджака у вас деньги, а в правом — портмоне. В портмоне — билет в купейный вагон скорого поезда Львов — Москва, счёт за десять дней проживания в гостинице, сильно почёрканный список разных вещей, командировочное удостоверение. Да, забыл совсем, квитанция на отправленную телеграмму. Там, где бумажник перегибается, отпорота подкладка и под ней — фотография Алёшиной. В отдельном карманчике — десять рублей целой купюрой.
— Пятнадцать: десять и пять, — совсем плохим голосом сказал Козак.
— Может быть, — кивнул Стас. — Ну, и, заканчивая наш опыт, могу сообщить, что в верхнем карманчике у вас лежит коричневая кожаная книжечка с тиснением: «Министерство сельского строительства УССР». Как, всё правильно?
— В бумажнике есть ещё записка в Госплан, — тихо сказал Козак. — Но откуда вам всё это известно?
Стас многозначительно ответил:
— Профессиональная тайна. За её разглашение я могу угодить под суд. Но если я вас убедил, что знаю о гражданине Козаке гораздо больше, чем он думал, и вы станете искреннее, то обещаю на обратном пути рассказать, как я это узнал. Так почему вы не дождались Лагунова? Какая вам звонила женщина? — сделал «накидку» Стас.
— Пуся. Пуся Алёшина.
— Ну-ну. И ещё: говорил ли вам Лагунов, что собирается в театр?
— Да, кажется, говорил. Да-да, говорил, что хочет попасть в какой-нибудь театр, если повезёт с билетами…
Дверь открыла высокая полная брюнетка в скромном голубом халатике.
— Ой, ты не один! — Она смутилась и убежала в глубь квартиры. Из-за двери спальни доносился её приглушённый грудной голос, чуть в нос: — Ну, Львёнок, как тебе не стыдно приглашать друзей, не предупреждая меня заранее. Мне же вас и угостить нечем!
Козак нервно ходил под дверью:
— Пусенька, это не мой друг… То есть нет, я не так сказал — друг, конечно, конечно. Но, видишь ли, у нас такое щекотливое дело…
Пуся вышла из спальни в нарядном чёрном платье, разрисованном павлиньими хвостами. И Тихонов вспомнил, как жутко орали павлины в ту ночь.
— Что ты лопочешь, Львёнок? — спросила она снисходительно, направляясь к Стасу с протянутой рукой.
— Тихонов, — представился он.
— Полина Владимировна, — кивнула Алёшина. Она возвышалась над маленьким Козаком, как океанский фрегат.
— Ты помнишь, Пусенька, в прошлый понедельник, когда… — торопливо забормотал Козак.
— Минуточку, — остановил, его Стас. — Я работник уголовного розыска.
Глаза Алёшиной стали квадратными.
— Мне нужно знать, где провёл вечер и ночь четырнадцатого февраля — в прошлый понедельник — ваш приятель Лев Алексеевич Козак.
У Алёшиной челюсть отвисла аккуратным балконом. Она несколько раз глотнула воздуха и раскатистым голосом, постепенно набиравшим силу, дала залп:
— Да вы что?! Да как вам не стыдно задавать мне такие вопросы? Этот человек, — она ткнула рукой в сторону Козака, — действительно бывает у меня в гостях. Но очень редко и всегда в благопристойное время! Я замужняя женщина, и ваши вопросы оскорбляют меня! Я инженер-экономист! И последний раз я его видела не меньше года назад!
— Как год назад, Пусенька? Ведь позавчера… — заверещал Козак.
— Замолчите, грязный человек, и не втягивайте меня в ваши плутни!
— Одну минуточку, — постучал Стас ключом о графин, как будто утихомиривая страсти на собрании. — Полина Владимировна, я прошу вас серьёзно отнестись к моему вопросу, потому что речь идёт об убийстве.
— Пусенька, родная моя, пойми, речь идёт об убийстве, — застонал Козак, пытаясь обнять Алёшину за талию.
Алёшина одним движением отшвырнула его от себя:
— Позвольте, позвольте, гражданин! Я вас знать не желаю и видела последний раз в прошлом году в присутствии своего отсутствующего супруга. И попрошу вас не марать моего доброго имени! Не смейте больше за версту подходить к нашему дому. Я ещё к вам на работу сообщу о вашем недостойном поведении!
— Пусенька, о чём ты говоришь! Пойми, что всё это очень серьёзно, а товарищ Тихонов вовсе не имеет в виду чего-то другого…
— Прекратите эти неприличные разговоры. Я официально заявляю, что вас здесь не было, и я вас вообще… плохо знаю…
— Как плохо знаешь? — взвизгнул Козак. — Как не был? Как не был?..
Алёшина зловеще сказала:
— Вон отсюда, негодяй! Карлик!
Тихонов почувствовал, как его затопила волна омерзения и злости. «Хорошо бы ванну принять», — подумал он механически. Встал.
Алёшина подошла к нему:
— Вы убедились, что его здесь не было?
— Нет, не убедился. А всё, что я видел здесь, — гнусно. Гнусно! — И быстрыми шагами вышел из квартиры.
Козак понуро шагал сзади и негромко бормотал: «Я такой любвеобильный и добрый человек… Кто мог знать?..» Тихонов остановился и подождал его:
— Слушайте, Козак, я не любитель заниматься доносами, по если я хоть раз ещё услышу от вас слово «любовь», я напишу любимой пятой жене письмо с описанием ваших похождений…
— Не буду, — покорно согласился Козак.
На остановке долго ждали автобуса. Тихонов совсем замёрз и проклинал себя, свою работу, блудливость Козака, подлость Алёшиной, зиму, автобусное расписание.
В автобусе было совершенно пусто. Козак побежал к кассе с возгласом:
— Я возьму билеты…
— Мне не надо. Мне полагается бесплатный проезд.
— Неужели? — пришёл в восторг Козак.
— А что же вы думали, что я к вашим дамам ещё на собственные деньги должен ездить?
— Нет, конечно. Это только справедливо.
Минут десять молчали. Тихонов немного отогрелся, вспомнил испуганно-возмущённый вид Козака, и ему стало смешно. Козак, видимо, тоже успокоился и робко сказал:
— Если вы только не передумали, товарищ Тихонов, и у вас не будет, упаси бог, неприятностей на службе, расскажите, пожалуйста, как вы узнали, что лежит у меня в карманах.
