Каждый год он корил себя за то, что ведет себя как последний дурак и тупица, и все равно не мог заглушить раздражение, которое настигало его, когда оказывалось, что все уже заказано, а с ним не посоветовались. Мужское начало против другого мужского начала? Разумеется, и ничего более.
Вопросы вкуса и кухни не имеют к этому никакого отношения.
Раздались обычные комплименты, потом обсуждали, кто куда сядет. В результате Брунетти оказался спиной к окну, доктор Пасторе слева от него, а отец Паолы — прямо напротив.
— Как приятно снова видеть вас, Гвидо, — сказал доктор Пасторе. — Мы с Орацио как раз говорили о вас.
— Полагаю, плохое, — сказала Паола и рассмеялась, но потом отвлеклась на свою мать, которая щупала ткань ее платья — явный признак, что платье все-таки новое, — и на синьору Пасторе, которая так и сидела, держа Паолу за руку.
Брунетти вежливо и вопросительно взглянул на доктора.
— Мы разговаривали об этом американце. Вы ведь ведете расследование, да?
— Да, Dottore, веду.
— И кому это понадобилось убивать американца? Он ведь был военный, верно? Ограбление? Месть? Ревность? — Поскольку доктор был итальянцем, в голову ему ничего больше не могло прийти.
— Возможно, — сказал Брунетти, одним словом ответив на все пять вопросов. Он замолчал, поскольку два официанта подошли к столу с двумя большими блюдами, с ассорти из морепродуктов. Они предлагали блюда, обслуживая каждого по очереди. С безразличным видом, больше интересуясь убийством, чем едой, доктор подождал, пока всех обнесут, пока все похвалят поданные блюда, и тогда только вернулся к теме разговора:
— Есть какие-нибудь идеи?
— Ничего определенного, — ответил Брунетти и съел креветку.
— Наркотики? — спросил отец Паолы, демонстрируя большую осведомленность, чем его друг.
Брунетти повторил свое «возможно» и съел еще креветок, радуясь, что они такие свежие и душистые.
Услышав слово «наркотики», мать Паолы повернулась к ним и спросила, о чем речь.
— О последнем убийстве Гвидо, — ответил ее муж, причем прозвучало это так, будто бы Гвидо совершил убийство, а не расследовал его. — Уверен, в конце концов окажется, что это обыкновенное уличное преступление. Как это называют в Америке — «уличный грабеж»? — Голос у него был поразительно похож на голос Патты.
Поскольку синьора Пасторе ничего не слышала об убийстве, ее мужу пришлось повторить всю историю, время от времени обращаясь к Брунетти, чтобы уточнить факты. Брунетти был не против, потому что за разговором ужин проходил быстрее, чем обычно. Таким вот образом, беседуя об убийстве, они расправились с ризотто, жареной рыбой, четырьмя видами овощей, салатом, tiramisù и кофе.
Пока мужчины попивали граппу, доктор Пасторе, как и каждый год, спросил дам, не угодно ли им присоединиться к нему в Казино. Когда те согласились, он выразил свой восторг, который выражал каждый год, и, вынув из внутреннего кармана пиджака три маленьких замшевых мешочка, разложил их перед собой.
Паола запротестовала, как она это делала каждый год:
— Ах, Dottore, ну зачем вы? — Произносилось это в тот момент, когда она, как обычно, деловито открывала мешочек и обнаруживала там фишки Казино. Брунетти заметил ту же комбинацию цифр, что и каждый год, и понял, что каждой женщине перепало по двести тысяч лир. Этого достаточно, чтобы жены могли развлекаться, пока доктор Пасторе будет играть в очко и, как всегда, выиграет гораздо больше, чем потратил на удовольствия дам.
Мужчины встали из-за стола, отодвинули стулья дам, и все шестеро направились вниз в игровые комнаты Казино.
Поскольку в лифт все не помещались, поехали только женщины, а мужчины решили спуститься по центральной лестнице, ведущей в главный игровой зал. Граф Орацио оказался справа от Брунетти, и тот задумался — что бы такое сказать своему тестю.
— А вы знаете, что Рихард Вагнер умер здесь? — спросил он, не пытаясь даже вспомнить, откуда ему это известно, потому что Вагнер не был его любимым композитором.
— Да, — ответил граф.
Тут, к счастью, они вошли в главный игорный зал, и граф Орацио, направившись к своей жене, понаблюдать, как она играет в рулетку, оставил Брунетти, приветливо улыбнувшись ему и изобразив нечто вроде поклона.
В казино Брунетти впервые попал не в своей родной Венеции, жителей которой, за исключением маньяков или профессионалов, совершенно не интересовали игорные столы, а много лет назад в Лас-Вегасе, где он остановился, пересекая Америку. Поскольку первый опыт карточной игры Брунетти получил именно там, он всегда связывал игру с ярким светом, громкой музыкой и резкими возгласами тех, кто выиграл или проиграл. Он помнил эстрадное представление, наполненные гелием шары, подпрыгивающие под потолком, людей в футболках, джинсах или шортах. И поэтому он, хотя и посещал венецианское Казино каждый год, всякий раз удивлялся царящей в нем атмосфере, напоминающей атмосферу художественного музея или даже церкви. Почти никто не улыбался, голоса никогда не поднимались выше шепота, и никто не показывал, что он развлекается. Среди этой торжественности ему не хватало искренних выкриков, сопутствующих победам или поражениям, диких воплей радости, сопровождающих повороты фортуны.
Здесь не бывает ничего подобного. Мужчины и женщины, все хорошо одетые, благоговейно молчат вокруг столов с рулеткой, бросая фишки на фетр столешницы. Молчание, пауза, потом крупье резко раскручивает колесо, бросок шарика, и все устремляют глаза на кружение металла и цвета, завороженно следя за тем, как движение замедляется, замедляется, замедляется — и останавливается. Лопаточка крупье гребет по столу, собирая фишки проигравших и подталкивая несколько штук к тому, кто выиграл. И опять те же движения, мелькание, вращение, и эти глаза, пригвожденные к рулетке. Почему, думал Брунетти, многие из этих людей носят кольца на мизинцах?
Он перешел в другую комнату, сознавая, что отделился от своих. Ему любопытно наблюдать. В одной из внутренних комнат он подошел к столам, где играли в очко, и увидел, что доктор Пасторе уже сидит там, а перед ним красуется средней высоты стопка фишек, сложенная с хирургической аккуратностью. Брунетти видел, как он протянул руку за картой, открыл шестерку, остановился, подождал, пока откроют свои карты другие игроки, потом раскрыл свои, показывая семерку, восьмерку и вдобавок шестерку. Стопка его фишек выросла, Брунетти отвернулся.
Кажется, курили здесь все. Перед одним игроком за столиком, где шла игра в баккара, горели в пепельнице сразу две зажженные сигареты, третья же висела на его нижней губе. Дым был везде: в глазах, в волосах, в одежде, он плавал клубами, которые, казалось, можно было раздвигать и расталкивать руками. Брунетти пошел в бар и заказал граппу, хотя на самом деле ему вовсе не хотелось ее пить, но смотреть на игру надоело.
Он уселся на роскошную бархатную софу и стал издали разглядывать игроков в зале, время от времени делая глоток из стакана, который держал в руке. Потом закрыл глаза и позволил себе подремать несколько минут, прислонившись головой к спинке. Почувствовав, что софа шевельнулась рядом с ним, не открывая глаз и не отрывая головы от спинки софы, Брунетти понял, что это Паола. Она взяла у него стакан, отпила немного, потом вернула.
— Устал? — спросила она.
Он кивнул, внезапно ощутив такую усталость, что даже языком трудно было пошевелить.
— Ну ладно. Пойдем со мной, сыграем еще раз в рулетку, а потом домой.
Он повернул голову, открыл глаза и улыбнулся.
— Я люблю тебя, Паола, — сказал он, потом наклонил голову и выпил граппы. Сколько лет прошло с тех пор, как он впервые произнес эти слова? Он взглянул на нее чуть ли не робко. Она усмехнулась, наклонилась и поцеловала его в губы.
— Пойдем, — сказала она, вставая и протягивая ему руку. — Давай потратим эти деньги, а потом двинем домой.
В руке у нее были пять фишек, каждая стоимостью в пятьдесят тысяч лир. Это означало, что она выиграла. Она протянула ему две фишки, остальные оставила себе.
Когда они вернулись в главный игорный зал, им пришлось немного подождать, прежде чем удалось протиснуться к столу с рулеткой, а когда они оказались там, он переждал два захода, пока, по непонятной для него самого причине, не почувствовал, что теперь настал подходящий момент. Положив фишки одну на другую себе на ладонь, он не глядя опустил их на стол, потом посмотрел и увидел, что они легли на цифру 28, — цифра эта не имела для него никакого значения. Паола поставила свои на черное.
Крути, смотри, жди, и как он и ожидал, шарик выкатился прямо на нужное место под цифрой 28, — он выиграл более трех миллионов лир. Почти месячное жалованье, летний отдых для всех них, компьютер для Кьяры. Он смотрел, как лопаточка крупье подлетела к нему, подталкивая фишки по фетру, пока они не остановились перед ним. Он сгреб их, улыбнулся Паоле и закричал по-английски так громко, как в этом Казино на его памяти никто не кричал: — Hot damn!
