— Оюшминальд Андреич, так вы уж мне поясните насчет педсовета, — подгонял я его ровно, но неотступно. — Когда он состоялся?
— В прошлую пятницу.
— А Коростылев умер в четверг…
— Не понимаю, какая тут связь может быть, — запыхтел Бутов и, как преследуемый пароход, попытался скрыться за дымовой завесой папиросы, печально блеснули затуманенные иллюминаторы его очков в сизой полосе.
— Возможно, что никакой, я просто выстраиваю хронологическую цепь событий, — сказал я не спеша. — А что, допустил педсовет до экзаменов Настю Салтыкову? Выставили ей тройку по русскому?
— Да, мы допустили ее до экзаменов, — шумно задышал Бутов, капельки пота выступили у него на лбу. — Настя, конечно, слабая девочка — но ведь мы должны учитывать все факторы… И в семье не слишком благополучно… И способности не ахти какие… И, чего лукавить, для школы это был бы сильный прокол… Существуют, никуда не денешься, и учетные показатели, и репутация школьная…
— Ну, и не будем с вами сбрасывать со счетов такой фактор, как мама Салтыковой — человек в городе не последний, — заметил я серьезно.
И Бутов легко согласился:
— Да, и мама Салтыковой. Если бы мы не допустили Настю к экзаменам, нас бы мамаша до смерти затаскала по инстанциям…
Я надеялся, что он еще что-то скажет, но Бутов круто замолчал. Через растворенную в коридор дверь доносились до нас гулкие ребячьи голоса, перекатывающиеся эхом по пустой школе. Оюшминальд страдальчески морщил лицо. Я почему-то подумал, что он должен хорошо играть в шахматы — с деревянными фигурками ему проще взаимодействовать, клетчатая доска должна дарить ему свободу уединения, радостное ощущение самостоятельности.
— Вы знаете, что такое гамбит?
— Да, — растерялся он. — Шахматная комбинация. А что?
— По-итальянски «гамбит» значит «подножка»…
— Не понял… — покачал он головой, огромной мясной башкой затюканного житейскими проблемами мыслителя.
— Телеграмма, которая была прислана Коростылеву, — это гамбит. Возможно.
— Почему вы так думаете? — испугался и удивился одновременно Бутов.
— Давайте вспомним вместе кое-что…
— Давайте, — покорно согласился он.
— Ну-ка, вспоминайте, что вам сказал Коростылев на прошлой неделе, когда сообщил о своем решении не аттестовывать Настю Салтыкову… Только вспоминайте, пожалуйста, подробно. Все вспоминайте…
— Я постараюсь… Это был долгий, сумбурный разговор… Как я понял, решение Николая Иваныча было принципиальным… Он говорил, что никогда не сделал бы этого, если бы девочка собиралась стать парикмахером, продавцом или стюардессой, но она собиралась поступать в педагогический институт.
— В педагогический? — пришла пора удивиться мне.
— Да, так сказал Николай Иваныч… И я думаю, что это правда. Мол, Настя Салтыкова хвасталась перед одноклассницами, что ей приготовлено место в пединституте, что якобы мать уже обо всем договорилась… а самой Насте наплевать, где учиться, важно получить диплом…
— И что по этому поводу говорил вам Коростылев?
— Он считал, что если мы это допустим, то совершим геометрически множащийся аморальный поступок…
Я перебил Бутова:
— Коростылев вам наверняка сказал, что нельзя демонстрировать детям, как жульничеством, трусостью и корыстью, молчаливым согласием равнодушных можно расхватывать удобные места в жизни…
Оюшминальд кивнул:
— Да, Николай Иваныч повторял все время, что русский язык и написанная на нем литература — это мировоззрение народа и он не поставит Насте за это убогое знание, за искривленное уродливое мировоззрение оценку «удовлетворительно», ибо оно никого не может удовлетворить.
— И скорее всего он сильно сомневался в профессиональном будущем девочки? — спросил я, хорошо представляя себе весь разговор.
— Наверное, — горестно вздохнул Бутов. — Коростылев сказал, что родившиеся сегодня дети придут через несколько лет к молодой учительнице Салтыковой в класс, и она воспитает в них свою убогую торгашескую философию…
— И после этого вы позавчера на педсовете допустили Настю к экзаменам?
Оюшминальд тяжело, багрово покраснел, бессильно развел руками:
— Педсовет — коллегиальный орган. Решения принимают голосованием.
— Особенно если им энергично и целенаправленно руководит завуч.
Бутов мучительно сморщился и вяло стал возражать:
— Ну, напрасно вы так… Сгущаете вы. И против Екатерины Сергеевны у вас предвзятость… Тенденция, так сказать… Она человек сложный, но душевный… Да, душевное тепло есть у нее…
— Ага, — согласился я. — Правда, ее душевное тепло надо измерять в джоулях…
«Жигули» с разгона легко влетели на взгорок, и крутизна подъема задирала капот машины вверх, будто поднимался я в гудящей кабинке аттракциона «иммельман», и когда ощущение полета к небу превратилось в уверенность, что автомобильчик сейчас оторвется от пыльной дороги, подпрыгнет и я повисну в нем вниз головой над сиренево-дымчатым Рузаевом в белесом редком воздухе и увижу весь городок сразу — стеклянно-бетонный центр, фабричную окраину с тусклым стелющимся дымом над трубой и зеленое кладбище с другого конца, — в этот момент в лобовом стекле возник деревянный маленький дом Кольяныча, гребень дороги переломился, выровнялась машина, земля стала на место, взлет не состоялся, и я резко тормознул у забора, густо заросшего бирючиной и ракитником.
А в доме царило оживление. Галя в шерстяном костюме брусничного цвета расхаживала по столовой, двигалась плавно, неспешно переставляя свои длинные, стройные ноги, обтянутые красивой мягкой юбкой, а дойдя до буфета, быстро и грациозно поворачивалась — точно как манекенщицы на показе новых мод. Она себе нравилась, на лице ее дремала спокойная гармония чувств — она любила сейчас людей и знала, что люди любят ее.
Лара слабо и невыразительно улыбалась, сидя в углу дивана. У нее был вид человека, которого покинули силы, бесследно истекли, и она подпирала рукой голову так осторожно, будто боялась, что эта уставшая, никому не нужная голова, если забыть о ней совсем, может упасть на пол и разбиться, а Владилен, наоборот, был исполнен здоровья и всесокрушающей жизненной энергии. Может быть, он переливал в себя вялые жизненные силы Ларки, хотя я понимал, что такой слабой подпитки для столь могучего генератора оптимизма и гедонизма, конечно, недостаточно. Я подумал впервые, что у Владика наверняка есть одна — больше он не может себе позволить из-за занятости — любовница, этакая здоровенная развеселая девушка, неслыханная вакханка, молодая жизнерадостная хамка.
Владик прихлопывал в ладоши и шумно восхищался.
— Заме-ча-тель-но! Первый класс! Чистая фирма! Это настоящая «ангорка»…
Галя победительно взглянула на меня:
— Как находишь?
Она знала, что костюм ей очень идет, оттеняет сливочность кожи, подчеркивает наливную пластичность, ладность ее крупной фигуры — стройной, длинной и в то же время почти ощутимо мягкой.
— Я нахожу тебя очень красивой…
Галя отбросила невозмутимую сдержанность манекенщицы и засветилась улыбкой.
— Я знала, знала, что тебе понравится! Я давно мечтала о таком костюме. Мне многие говорили раньше, что в маленьких городках под Москвой можно найти в магазинах вещи, которые в столице днем с огнем не сыщешь…
— А это что, здесь продается? — удивился я.
— Ну конечно! Естественно, не то чтобы прилавки были завалены, но мне, к счастью, Екатерина Сергеевна помогла…
— Кто-кто? — переспросил я настороженно, и предчувствие беды тоненько кольнуло в сердце. — Какая Екатерина Сергеевна?
— Да вчера она здесь была — завуч школьная, крупная такая дама, очень серьезная. Вихоть, кажется, ее фамилия. По-моему, хоть и несколько провинциальная, но очень милая… — доброжелательно-весело сообщила Галя.
Лара опустила устало глаза, ничего не сказала, а старый служивый жук Владик обостренной интуицией опытного чиновника, ощутив острый сквознячок напряжения, сразу же перестал источать свой неуемный восторг. Минуту назад этот гладкий хитрый лис так восхищался новым костюмом, будто приехал сюда не из Гамбурга, а из Тетюшеи и впервые увидел симпатичную импортную вещицу. Профессиональная привычка всем говорить только приятное, черта настоящего коммерсанта — набирать моральный капитал, не вкладывая ни одной собственной копейки.
— Я не понял тебя, Галя, — спросил я осторожно. — Каким образом тебе могла помочь Вихоть? И как ты ее нашла?
— Я ее не искала, — пожала плечами Галя. — Я пошла пройтись по городу и зашла в Дом торговли… А там встретила Екатерину Сергеевну…
— Это когда было?
— Час назад, наверное… а в чем, собственно, дело? Я что-то не понимаю.
