Все остальные посмотрели на него.
— Мы должны выяснить, работал ли он. Ты ничего не знаешь?
Не поднимая глаз, Трульсен покачал головой:
— Датская фирма-производитель обещала дать ответ еще неделю назад. Но там были праздники, и поэтому…
— Они должны ответить срочно. — В голосе Рюстена, обычно доброжелательном, не было и намека на вопросительные интонации. Теперь он отдавал приказания. — Если выяснится, что кто-то вытащил батарейки из телефона Лидии и испортил механизм инвалидного лифта, у нас на руках, без сомнений, окажется дело об убийстве. О двойном убийстве.
Никто не возражал. До конца совещания говорили мало, потом разбрелись кто куда, а сам Трульсен направился к кабинету начальства, чтобы доложить Моене о развитии расследования по делу Хаммерсенгов. Его походка не была особенно уверенной.
Подозреваемые…
Анита Хегг оторвала взгляд от окна, где сверкающее майское солнце окрашивало небо в белый цвет, а Мьёсу превращало в ярко-голубое зеркало, и вновь уставилась в пустую столешницу. Как раз сейчас она хотела бы, чтобы перед ней лежало множество отчетов, заметок, архивных папок и фотографий — чего-то, что убеждало бы ее в том, что, изучив такой обширный материал, она наткнется на сведения, проясняющие дело Хаммерсенгов. Однако бумаги на ее столе не залеживались: всю бумажную работу она старалась переделать побыстрее. Особенно она усердствовала в последние дни. Она повторно просмотрела отчет об обыске на вилле Скугли, но в результате смогла только выписать на одинокий лист бумаги четыре-пять сиротливых строчек, которые были похожи на отпечатки воробьиных лапок на снегу.
Следы обуви.
Отпечатки пальцев на оружии (только его), на инвалидной коляске (только ее).
Социальный работник (установление его/ее личности).
Телефонные разговоры.
Враги.
Над последним пунктом она раздумывала довольно долго: какие враги могли быть у супругов Хаммерсенг? У двоих стариков, которых, согласно общим отзывам, одинаково любили, да, более того — почитали (когда в разговоре о Хаммерсенгах употребляли это старомодное словечко, оно тут же наполнялось смыслом) и вокруг которых вертелась в свое время городская культурная и общественная жизнь? Тогда она взяла ручку и подписала внизу это печальное определение: подозреваемые..
Ей не сразу пришел в голову фильм, который они недавно смотрели с Юнфинном (и воспоминания об этом совершенно обычном вечере наполнили ее душу умиротворением: тем вечером напряжение между ними еще не возросло, претензии не были высказаны, а время одиноких размышлений еще не наступило). «Подозреваемые» — это слово запомнилось ей потому, что оно на удивление точно отражало принцип работы следователя. Они не разгадывают великих загадок. Большинство дел об убийстве очевидно с самого начала. Как правило, первое впечатление — определяющее, а предполагаемая версия оказывается верной. Безжалостная обширная статистика показывает, что предумышленные убийства совершаются членами семьи. Твои злейшие враги — это твои родственники… Лидия и Георг Хаммерсенг умерли, а их ближайшие родственники, сын Клаус и дочь Ханне, пропали. Бесследно исчезли. Даже неутомимый Кронберг потерял след. Он уверяет их, что не сдастся ни в коем случае, однако пока все следы брата и сестры утеряны. Может, именно здесь и стоило поднапрячься, ведь маловероятно, что это чудовищное преступление — дело рук постороннего? Следов взлома в доме не обнаружено, а также ясно, что никто не рылся в поисках ценных вещей. А если даже допустить возможность убийства с целью ограбления, то почему грабители убили только одного из супругов, оставив другого в живых?
Она подняла голову, и ей захотелось, чтобы солнце проникло в каждую клеточку ее тела. Разве можно сидеть сейчас взаперти и размышлять об ужасном убийстве, когда на улице такая погода? Через силу сосредоточившись, она вернулась к действительности. К подозреваемым.
Она в какой-то степени представляла, из-за чего в семье Хаммерсенг случались ссоры. Ей хорошо запомнилась история, которую Юнфинн рассказал почти неделю назад и которую она вначале сочла чепухой, история о стычке Клауса Хаммерсенга с его отцом, произошедшей прилюдно, в читальном зале университетской библиотеки. Ссора о выборе профессии — это одно дело, а вот сообщение о том, что Клаус гомик, о чем Юнфинн поведал ей той ночью, опустошив перед этим полбутылки водки, действительно потрясло ее. Она ничего не имела против геев, но рассказ Юнфинна, ее верного возлюбленного, заставил ее задуматься: а каким образом он сам узнал об этом? С тех пор она больше не затрагивала этой темы. Всем своим поведением он, казалось, просил не напоминать ему о той сумбурной ночи. Словно, по его мнению, его опьянение и бормотанье были уже сами по себе достаточным объяснением. Возможно, так оно и было. Возможно, ей следовало подавить недовольство и смириться с тем, что она может чего-то не знать о жизни своего возлюбленного. А может, ей и не следует знать? После той ночи отношения между ними, казалось, наладились. С ним стало проще общаться. Каждый день он приходил домой первым и готовил ужин — даже проявлял определенную изобретательность (салат рукола с маринованными креветками, о Господи!). Тем не менее недосказанность, на подсознательном уровне, не давала ей покоя, прицепилась, как репей: почему именно он, и никто иной, наплел одноклассникам о сексуальных предпочтениях Клауса Хаммерсенга? И была ли в этом хоть доля правды? Сплетни о «голубизне» появляются легко и благодатно распространяются среди молодежи. А что, если это правда?..
Нет. Она решила, что на эту удочку не попадется и не станет преувеличивать. Драматизировать. Делать из мухи… кого уж там? Слона? И почему он больше ничего не рассказывает об этом?
Кроме этого возникали и практические трудности: насколько она могла использовать рассказанное им при расследовании, чтобы не бросить на него тени или, даже хуже, чтобы не лишиться его доверия?
Там, за окном, блестела водная гладь. Ей хотелось надеть спортивный костюм, выбежать наружу и пробежаться по ровным пешеходным дорожкам вдоль берега, потом к Йеснесу, а потом, через Сосновую гору, домой… Но ведь именно там он и стоит, дом Хаммерсенгов. Там, притаившись в западне, поджидала ее работа: на опушке леса, на прекрасном склоне находился мирный островок, не тронутый развернувшимся здесь в последние годы строительством, дом, в котором произошло ужасное. И чем больше раскрывалось деталей вокруг этих двух смертей, тем более жестоким и необъяснимым казалось это чудовищное преступление. Ей необходимо сосредоточиться на работе, сдвинуть все с места. Пара жалких строчек на листе бумаги — нечем похвастаться в конце рабочего дня.
Вторая мысль, высказанная им в тот вечер, была о том, что Клаус — добрачный ребенок Лидии, которого Георг, женившись на ней, начал выдавать за своего. Сначала она сочла это ненужными домыслами, но теперь изменила отношение. Такая мысль порождала целый ряд вопросов, на которые было можно и нужно ответить. Почему супруги держали это в тайне? Почему честный Георг Хаммерсенг открыто не усыновил мальчика, сделав его своим законным сыном? Неустановленное отцовство могло стать торпедой, прикрепленной к кораблю их супружества. Когда же она взорвалась?
Она сделала еще одну запись: «Свидетельство о рождении Клауса». Тут она осознала, насколько мало они сделали, расследуя дело. Даже не верится, что они расширили круг подозреваемых совсем недавно. Очевидность версии о несчастном случае и самоубийстве ослепила их. Даже несмотря на то, что эти две смерти последовали в обратном порядке. Трульсен оправдывал их бездействие тем, что они должны были дождаться официального заключения патологоанатомов. Все остальное могло вызвать лишь неловкие домыслы (что и так произошло, поэтому ущерб очевиден). За действиями Трульсена стояла Моене, которая во что бы то ни стало хотела избежать огласки и скандала. Однако теперь гнойник вскрылся, и всякая гадость вытекла наружу. К тому же вскоре вернется с Канарских островов брат Георга Хаммерсенга, чтобы, как это называется, оказать полиции помощь в расследовании. Ну, что ж, посмотрим, чем он сможет помочь.
В дверь постучали. Она была настолько глубоко погружена в собственные размышления, что вздрогнула. В кабинет заглянул Рюстен:
— Ты прочла заключение целиком?
Он покачала головой: во время встречи всем раздали папки, а она даже внимания на них не обратила.
— Так я и думал, — улыбнулся Рюстен, но за его улыбкой пряталась мрачная серьезность, — я его просмотрел и обнаружил, что кое-какие моменты Трульсен опустил. А может, просто забыл о них из-за того шума, который ты подняла… — Улыбка стала шире. Ей оставалось только улыбнуться в ответ: осмотр телефонной трубки стал ее триумфом.
