Кормак подошел ближе к Ратлиджу. Шелест волн стал громче: приближался прилив.
– А кто их знает? – устало ответил он. – Возможно, их смерть имела какое-то отношение к ее стихам. Или к тому, что было известно Николасу о ее жизни. Или Оливия боялась, что Николас может кое-что предать огласке после того, как ее не станет… А может быть, все объясняется самой обыкновенной жестокостью.
– Если Оливия так хотела сохранить свои тайны, зачем завещать свой литературный архив Стивену? Ведь вам наверняка известно о ее прошлом почти столько же, сколько и Николасу. А может, и больше. Убив его, она не унесла свои тайны с собой в могилу.
– Да, но Оливии было прекрасно известно, что я занимаю достаточно высокое положение в Лондоне. И пойду на что угодно, лишь бы избежать скандала, который может повредить моей репутации в Сити. Вряд ли вы думаете, что я с радостью готов извлечь из шкафа семейные скелеты на всеобщее обозрение! В одном ее стихотворении есть строки о тайнах, которые «хранят до могилы». Она называет их «последней надеждой раба и хозяина, последним оплотом против неба и ада, воскресением, когда душа выкрикнет то, чего боялись язык и разум, надеясь, что никто ничего не узнает, хотя надеяться не на что было». – Процитировав отрывок, Кормак пожал плечами. – По одному моему слову пересылаются тысячи фунтов; подписываются контракты, инвесторы вкладывают деньги… Я верен своему слову, и мои партнеры на меня рассчитывают. Если я расскажу о прошлом Оливии, хуже будет не ей, а мне. Ей гораздо легче было погубить меня, чем мне – ее.
– Зато вам гораздо легче погубить О. А. Мэннинг.
– А Оливии было не все равно? Покончив с собой, она оборвала и жизнь О. А. Мэннинг тоже…
– А может быть, она просто сказала все, что хотела сказать, и понимала, что, напечатанные на бумаге, черным по белому, ее признания навсегда сохранятся? И их у нее уже никто не отнимет.
Кормак пытливо посмотрел Ратлиджу в лицо:
– Какие признания вы имеете в виду? Я не настолько хорошо разбираюсь в поэзии. Даже гадать не берусь, что она имела в виду, когда писала свои стихи. Если честно, по-моему, Оливия сама не понимала, что ею движет. Ее стихи как будто создавала некая сила, которая нашла в ней свое выражение… Хотя более сложного человека, чем Оливия, я в жизни не встречал.
Пока они беседовали, Рейчел успела дойти до оконечности мыса, где путь ей преградили скалы, а море посылало к солнцу фонтаны брызг. Она нерешительно остановилась, оглянулась на них – хрупкая фигурка на фоне внушительных скал и безбрежного моря, потом развернулась и зашагала в их сторону. Двигалась она изящно; волосы развевались на ветру.
«Издали ее можно принять за Джин…» – негромко заметил Хэмиш.
Глядя на Рейчел, Ратлидж сказал:
– А я все-таки думаю, что ключ к разгадке – смерть Николаса. Если я выясню ее причины, я поверю во все, что вы мне говорили.
– Значит, ответ вам придется искать в могиле, – ответил Кормак. – Я больше ничего не знаю.
– А может быть, их смерть как-то связана с домом? Ну, хоть в чем-то? Допустим, если бы умерла одна Оливия, дом достался бы Николасу Чейни… Знаю я о нем довольно мало, но мне почему-то кажется, что он не стал бы продавать Тревельян-Холл.
Удивленный, Кормак сдвинул брови и задумчиво возразил:
– Если Оливия не хотела, чтобы Тревельян-Холл достался Николасу, она могла просто исключить его из числа наследников… Дом принадлежал ей; она могла поступать с ним как ей заблагорассудится. Например, завещать его Стивену? Он утверждал, что был ее любимцем, и мне кажется, что доля правды в его словах была.
– Стивен тоже сохранил бы Тревельян-Холл.
– Как памятник, а не как место, в котором живут. Наверное, вот в чем разница.
Ратлидж покачал головой:
– Как бы там ни было, а я постараюсь докопаться до сути.
– Хорошо, – ответил Кормак. – Только если придете к какому-то выводу, вы уж окажите мне любезность и заранее предупредите, чего ожидать. Не хочу за завтраком увидеть скандальные заголовки в утренних газетах!
– Если смогу, предупрежу, – сказал Ратлидж. То же самое он уже пообещал Рейчел.
Помолчав, Кормак сказал:
– Ну, мне пора. Передайте Рейчел – мне очень жаль, что мы с ней разминулись. – Он улыбнулся и сощурил глаза. – Но предупредите, что я пока не собираюсь покидать Корнуолл. – Он широким шагом направился к дому; глядя ему вслед, Ратлидж невольно залюбовался им. Интересно, что теперь будет с Тревельян-Холлом? Купит ли его Кормак, как говорил, или горькие воспоминания перевесят приятные даже в его сознании?
Кормак, признается он в том сам себе или нет, до сих пор находится под действием чар Оливии Марлоу. Как Рейчел находится под действием чар Николаса Чейни…
Подойдя к Ратлиджу, Рейчел посмотрела Кормаку вслед и сказала:
– Вид у него не очень радостный. Какие тайны вы вытянули из него?
– Не знал, что у него есть тайны, – ответил Ратлидж.
Рейчел посмотрела Ратлиджу в глаза:
– Вам когда-нибудь бывает не по себе… нехорошо, неприятно, когда вы по долгу службы обязаны вторгаться в чью-то личную жизнь и топтать ее ногами? Мучает ли вас совесть? Видите ли вы страшные сны?
За него ответил Хэмиш: «Страшные сны-то бывают! Да только не такие, о каких думает девица!»
Видя, как изменилось лицо Ратлиджа, Рейчел не стала дожидаться ответа и продолжила:
– По-моему, совесть ко многому способна приспособиться… по необходимости!
Вернувшись с Рейчел назад, в Боркум, Ратлидж оставил лодку там, где он ее нашел, а пустую корзинку отнес в гостиницу. Затем он отправился к миссис Трепол, экономке и кухарке. Она работала в своем саду. Поверх платья она надела фартук, на голову повязала платок. Когда Ратлидж остановился у калитки, миссис Трепол вскинула голову, нахмурилась и сказала:
– Так и знала, что рано или поздно вы сюда явитесь, когда увидела вас вместе с мисс Рейчел.
– Инспектор Ратлидж. Мне бы хотелось поговорить с вами о событиях в Тревельян-Холле. – Он открыл железную калитку, вделанную в каменную стену.
– Христианский долг велит помочь вам, но, когда я вспоминаю, что там произошло, я не могу спать. Стараюсь не думать. – Миссис Трепол положила лопатку на тачку и сняла старые мужские перчатки, которые надела, чтобы не пачкать руки. – Хотите чаю?
Войдя следом за хозяйкой в полутемную комнату, Ратлидж увидел, что в кресле, которое он выбрал для себя, сидит кот, и подошел к окну, выходящему в палисадник. Миссис Трепол бесцеремонно согнала кота и обмахнула сиденье фартуком.
– Вообще-то он умный, – пояснила она, – но здесь его любимое место. Я сейчас приду. Садитесь, пожалуйста.
Ратлидж сел; сонный кот злобно зыркнул на него желтыми глазами. Комната была маленькая и казалась еще меньше из-за обилия мебели. Впрочем, здесь было идеально чисто – ни пылинки. На столе, рядом с сувенирами, привезенными из Труро и Пензанса, стояли фотографии незнакомых ему людей в посеребренных рамках. В центре красовалось блюдо, на котором изображалась коронация Эдуарда VII, рядом – блюдо поменьше с изображением Георга V и королевы Марии. Вырезанная из журнала и вставленная в рамку фотография принца Уэльского с орденом Подвязки висела над диваном. Гостиная была очень типичной для Западной Англии. Ратлиджу показалось, что от всех вещей исходит умиротворение.
«У нас почти такая же обстановка, – с горечью заметил Хэмиш. – На столе под стеклянным колпаком хранится свадебный букет моей сестры, а сувениры привозили не с побережья, а из Баннокберна [4]и Эдинбурга. И моя фотография в форме, рядом с Фионой…»
Миссис Трепол принесла поднос с чайником, чашками и тарелкой с печеньем. Она быстро накрыла стол у холодного камина и налила гостю чаю. Затем глубоко вздохнула. Видимо, дольше откладывать неприятный для нее разговор не было причин. Выпрямив спину, она повернулась к гостю и сказала:
– После того как… это произошло, я все рассказала нашему констеблю…
– Да, я читал ваши показания; они очень подробные, – заверил ее Ратлидж. – Но меня прислали сюда убедиться, что следствие велось… как полагается.
Кивнув, миссис Трепол сказала:
– Да уж, наши постарались соблюсти интересы семьи. Я не сомневаюсь, они сделали все, что только можно было сделать. Представляете, какой это был удар для меня! Обычно по понедельникам я брала выходной, но тут пришла в Тревельян-Холл. Как же я удивилась, не увидев нигде мистера Николаса… Правда, иногда мисс Оливию мучили боли, и он сидел с ней, пока припадок не проходил. После смерти мисс Розамунды, то есть тогда она была миссис Фицхью, почти всю прислугу уволили. А доктор Пенрит именно мистера Николаса научил растирать ноги и спину мисс Оливии, чтобы облегчить боль. Развлечений в их жизни было мало, разве что родственники приезжали к ним в гости время от времени, и полный штат прислуги им был ни к чему! Но закончить свои дни вот так… Не знаю, сколько у меня ушло времени, чтобы справиться с горем. Я… мне казалось, что я могла бы что-то подтвердить, помочь им… – Она придвинула ему молочник, маленькую сахарницу и печенье.
