– Что ты такого ему сделал?
– Зуб выбил, – хмыкнул Джура. – И кажется, не один.
Праскева не удержалась и усмехнулась:
– Ну вот, повезло же тебе! Он же с юности в стрельцах! А ты, значит, шалил?
– Как хочешь называй – отказываться не буду. Я с сородичами полмира объехал по молодости.
– Буду теперь знать, что ты у нас за птица. Хотя теперь-то уж ни к чему…
– Ты знаешь, – Джура неожиданно взял ее за руку, в которой все еще была зажата иголка с золотой ниткой, – если бы не этот Онучин, я бы остался, пожалуй, если бы ты не прогнала. Не хочу уходить, а теперь и остаться не смогу.
Праскева прерывисто вздохнула и подняла глаза на собеседника:
– А я бы и с тобой пошла, да только Матрену в такой холод никуда выпускать нельзя. А уж в дальний путь тем более.
– Видать, не судьба, – тихо вздохнул Джура и осторожно поцеловал бледные губы Праскевы, чувствуя на них привкус соли. Иголка, блеснув, упала на пол и куда-то закатилась. На печке завозилась сонная Матрена, и взрослые замерли, прижавшись лбами друг к другу.
Сотник Онучин видел во сне себя совсем другого, на десять лет младше, еще стройного и прыткого обычного стрельца. Сон поначалу был приятный: он был свободен от службы и бездельничал в свое удовольствие, не заботясь ни о чем. Однако это блаженное состояние неожиданно кончилось, когда на дороге ему встретился как-то смутно знакомый возок.
Возком правил почему-то приходивший сегодня к Онучину в гости Юрий. Он как-то неприятно усмехался и подбрасывал на ладони кошель со звякавшими там монетами. Стрелец некоторое время подозрительно сверлил взглядом этого путешественника, пока внезапно не вспомнил!
Оказывается, Онучин уже видел этого мошенника и даже пострадал от него! И как он мог не сообразить сразу? Пустил этого вора в дом, позволил ему ходить по комнатам без присмотра и даже не проводил до ворот?! Онучин мгновенно проснулся, сел на перине и заорал зычным голосом, призывая прислугу.
Пока примчался сонный парнишка с конюшни, сотник уже решил, что для начала, просто чтобы успокоиться, нужно внимательно осмотреть дом – ничего ли не пропало? То, что было уже за полночь и темень стояла кромешная, Онучина не смущало. Он велел раздать факелы, которые хранились в подвале на случай ночных выездов, и перебудить всех домашних.
Стрелец не желал ничего объяснять. Он просто отдавал приказы, поминая всяческими нехорошими словами проклятых цыган. Воспоминания, которые теперь из головы было не выкинуть, не давали ему покоя. Он был уверен, что и в этот раз его как-нибудь хитро обвели вокруг пальца.
Поднявшаяся суета хотя бы немного успокаивала и отвлекала от мрачных мыслей. Как только он поймет, что же на этот раз пропало, то тут же направится к дому вдовы. Благо, что он почти в двух шагах отсюда…
То, что случилось тогда, много лет назад, оставило не только воспоминания, но и пару выбитых зубов, из-за которых Онучин теперь не мог свистеть. Между прочим, это изрядно мешало, когда нужно было привлечь внимание большей части его сотни.
Когда простой стрелец Онучин вместе со своей десяткой был вынужден ловить каких-то вороватых цыган, он и не знал, что это так закончится. На цыган пожаловались сначала жители одной из ближайших к городу деревень, а потом уже и сами горожане. Сотник послал десяток стрельцов разобраться с бедой и выгнать басурман взашей из города. Да проучить хорошенько, чтобы впредь не совались.
Дело было простое, но кто-то предупредил цыган о напасти, и они успели удрать довольно далеко, прежде чем за ними началась погоня. Требовалось не только изгнать их, но и наказать и по возможности отобрать украденное у жалобщиков. Так что десятке выдали лошадей, которые им, в общем-то, были не положены, и они быстро догнали медленно плетущиеся телеги.
Самих цыган при телегах, считай, что не было. Пара дряхлых стариков сидели на козлах, правили повозками, и больше никого. Похоже, что остальные с более-менее ценным скарбом скрылись в лесу, тянущемся вдоль дороги. Искать их там – гиблое дело. Это понимал и десятник.
И он решил оторваться на том, что попало им в руки. Телеги были остановлены, и стрельцы принялись старательно разбивать оси, выкидывать в придорожную пыль все, что находили внутри. Десятнику это надоело, и он, забрав с собой семерых стрельцов, оставил остальных довершить «наказание», а сам уехал обратно в город. Онучин остался, на свою беду.
Тогда-то из ближайшего перелеска и показался он, этот самый мужик, тогда еще молодой парень с короткой бородкой. Он шел к ним, протягивая руки и показывая, что не несет никакого оружия.
Парень хорошо говорил по-русски и быстро заболтал оставшихся стрельцов. Он предложил им кошелек монет, если они оставят в покое оси последней телеги и не станут разбрасывать ее содержимое. Сделка показалась им выгодной и, так как десятника рядом уже не было, они согласились.
Онучин выступил вперед, чтобы забрать монеты из рук цыгана, но вместо этого парень размахнулся увесистым кошелем и со всей силы ударил им в челюсть стрельцу. В этот же самый момент на двоих его сослуживцев навалились невесть как подобравшиеся цыгане. Пока их болтливый приятель занимал внимание стрельцов, они подкрались совсем близко и, воспользовавшись замешательством, напали на остатки отряда.
Стрельцы с позором разбежались, а цыгане укатили прочь на остатках своих телег, так и не вернув ни одной из пропавших вещей. А Онучин, в тот достопамятный день лишившийся пары зубов, запомнил этот позор крепко.
Сейчас, через десяток лет, у него неожиданно появилась возможность отомстить, и он не собирался ее упускать. Занятый собственными планами и мыслями, сотник не сразу понял, что тревожные крики в северной части подворья не к добру. Поначалу он было решил, что наконец-то обнаружилась пропажа чего-то ценного. И только увидев клубы черного дыма, впервые испугался.
Джура не собирался уходить в ночь. Зимой это было просто опасно. Он собрал свои нехитрые пожитки, сложил в сундук уже наготове и сказал, что дождется утра. Однако спокойно пережить ночь им было не суждено.
Матрена долго не хотела ложиться спать, беспокоилась и плакала. Узнав о том, что Юра уходит уже завтра и, скорее всего, никогда не вернется, она очень расстроилась и, не понимая истинную причину, пыталась уговорить его остаться. Праскева не могла ее в этом винить.
То, что с ним их дом сразу ожил, было видно любому. А уж дети лучше всех чувствуют, когда кто-то приносит немного радости в однообразную жизнь, заполненную работой и тишиной.
– Что там такое? – прошептала Праскева, чтобы не разбудить дочку, и соскользнула с печи.
Джура давно уже прислушивался к крикам, раздававшимся где-то поблизости. Сердце его как-то неприятно заныло. Все это было неспроста…
– Беда какая-то! – уверенно шепнула вышивальщица. – Так просто никто ночью крик поднимать не станет. Тем более зимой. Что-то происходит. Ты тут посиди с Матренушкой, а я пойду, проверю, что да как…
Показываться на улицу Джура сейчас не спешил, особенно если там много народа. Дурные предчувствия не отпускали его. Он молча смотрел с лавки, как поспешно одевается Праскева. Судя по всему, так и придется уходить посреди ночи, впопыхах…
Ночь была теперь не такая темная, как ей положено. Рыжий отсвет огня плясал на стенках изб и фигурах людей, выхватывая их из темноты в самых нелепых позах. Потушить пожар уже давно не старались. Все, на что надеялись люди, так это спастись и спасти как можно больше своего добра.
Женщины в суматохе ловили разбегавшихся детей. Мужчины пытались запрягать испуганных лошадей в сани. Кому-то это даже удавалось. Из домов выносили тюки с одеждой и ценной утварью.
Как назло, мощный ветер дул со вчерашнего дня, и сегодня ночью он раздувал огонь, распространяя пожар с такой скоростью, что далеко не все успевали проснуться и вовремя убраться из загорающихся домов.
Все это увидела Праскева, выбравшись за околицу собственного дома. На месте, где должен был стоять дом Онучина, вовсю бушевало пламя. Соседние дома уже было не спасти, и не было никаких сомнений, что совсем скоро огонь доберется и до них. Тушить сейчас можно было только снегом, а при таком ветре к горящим избам было даже не подойти, ведь снег не плеснешь издали, как воду.
Праскева кинулась обратно в дом. Нужно было собрать все немногое вдовье богатство: несколько украшений, подаренных когда-то мужем, девичье приданое, дорогие ткани, которые собирались заранее для замужества дочери, посуду, теплую одежду…
Дочь, кажется, не слишком испугалась. Все свои слезы она уже выплакала сегодня вечером и теперь даже пыталась помогать взрослым.
Джура, как она и ожидала, известию не удивился. Города горели часто, особенно если они деревянные или глинобитные. Сам он рассказывал, что за 10 лет жизни в Царьграде видел не меньше пяти пожаров разного размаха. При неудачном стечении обстоятельств выгорали целые кварталы.
