Валландер чувствовал, что какая-то логика в этом есть. Лишь одна вещь не укладывалась у него в голове. Преступник не мог не понимать, что когда Эриксон умрет, его сейф рано или поздно будет обнаружен. В крайнем случае, его найдут те, кто унаследует дом. Но все-таки зацепка появилась. А это уже хорошо.
Он еще раз посмотрел на фотографию. Парни улыбались. Как улыбались все эти тридцать лет. Мелькнула мысль, а не сам ли Хольгер Эриксон фотографировал этих солдат? Но ведь он сколачивал состояние, продавая машины в Истаде, Томелилле и Шёбу, и не ездил в далекую Африку, не воевал там. Или все-таки воевал? Ведь пока им лишь краешком глаза удалось заглянуть в его жизнь.
Валландер задумчиво смотрел на лежащий перед ним дневник. Потом он убрал фотографию в карман куртки, взял дневник и пошел к Нюбергу, который в это время обследовал ванную комнату.
— Дневник я возьму с собой, — сказал Валландер. — Ежедневники оставляю.
— Есть что-нибудь? — спросил Нюберг.
— Думаю, да, — ответил Валландер. — Если меня будут искать, я дома.
Выйдя во двор, он увидел, как несколько полицейских снимают ленты ограждения. Тент убрали еще раньше.
Через час Валландер сидел дома за кухонным столом. И медленно разбирал записи в дневнике. Первая была сделана двадцатого ноября тысяча девятьсот шестидесятого года.
На то, чтобы прочесть дневник Харальда Бергрена от корки до корки, у Валландера ушло шесть часов. Несколько раз он прерывался. Приходилось отвечать на телефонные звонки. Часа в четыре заехала Анн-Бритт Хёглунд. Но Валландер старался не отвлекаться надолго. Никогда прежде он не читал ничего столь увлекательного и одновременно ужасного, как этот дневник. Валландер с головой окунулся в чужой незнакомый мир. Харальд Бергрен был не мастер рассказывать. Мысли свои он формулировал неловко — то сентиментально, то косноязычно. Однако содержание его записей, сами события казались настолько поразительными, что заставляли Валландера забывать о корявости фраз, через которые ему приходилось продираться. Он надеялся найти в дневнике подсказку, которая поможет понять случившееся с Хольгером Эриксоном. Но внутренний голос предостерегал его. А вдруг дневник уведет в сторону, прочь от решения загадки? Ведь кому-кому, а Валландеру было хорошо известно, что ответы на сложные вопросы обычно лежат на поверхности. Все зависит от того, как посмотреть. Да и одинаковых расследований не бывает, особенно когда доберешься до сути, удалив шелуху наружного сходства.
Дневник Харальда Бергрена напоминал военно-путевые заметки. Читая его, Валландер узнал, как звали двух других парней на фотографии. Хотя, даже добравшись до конца записей, он так и не понял, кто из них кто. Знал только, что один из солдат — ирландец Терри О’Банион, а второй — француз Симон Маршан. Фотографировал их человек неизвестной национальности по имени Рауль. Все они были наемниками и больше года воевали в Африке. В начале дневника Харальд Бергрен рассказывает, как, находясь в Стокгольме, случайно услышал про одно брюссельское кафе, где какие-то темные личности занимаются вербовкой наемников. Это случилось еще в 1958 году. О том, что привело его туда спустя несколько лет, Харальд Бергрен умалчивает. Вообще все происходившее до описанных в дневнике событий окутано тайной. Впечатление такое, будто у Харальда Бергрена нет прошлого, нет родителей, нет воспоминаний. Главный герой дневника словно появляется на совершенно пустой сцене. Известен только его возраст — двадцать три года, да еще то, что его приводит в отчаяние мысль о поражении Гитлера в войне, закончившейся пятнадцать лет назад.
Тут Валландер прервал свое чтение. Почему Бергрен употребляет слово «отчаяние»? Валландер перечитал предложение еще раз: «Гитлер проиграл войну из-за предательства своих генералов; мысль об этом приводит меня в отчаяние». Валландер задумался над фразой: она очень важна для понимания личности Харальда Бергрена. Но соответствует ли она его политическим убеждениям? Или свидетельствует о психической неуравновешенности и сумбуре в мыслях? И то и другое казалось Валландеру одинаково возможным. Сам же Харальд Бергрен к этой теме больше не возвращается. В июне шестидесятого он уезжает из Швеции, на один день останавливается в Копенгагене, чтобы побывать в парке аттракционов Тиволи. Теплым летним вечером танцует там с некой Ирен, про которую пишет, что она «симпатичная, только слишком высокая». На следующий день он уже в Гамбурге. А еще через день, двенадцатого июня тысяча девятьсот шестидесятого года Харальд Бергрен приезжает в Брюссель. Примерно через месяц он добивается своей цели — заключает контракт и становится наемником. Сам он с гордостью пишет, что «принят на службу и отправляется на войну». Несомненно, это было его заветной мечтой. Обо всем случившемся он рассказывает в дневнике, но не сразу, а намного позже, двадцатого ноября тысяча девятьсот шестидесятого года. В этой первой и самой длинной дневниковой записи сообщается о событиях, приведших Харальда Бергрена туда, где он находился. А находился он в Африке, в местечке под названием Омеруту; и Валландеру пришлось лезть в шкаф и искать коробку, на дне которой лежал школьный географический атлас.
Как и следовало ожидать, Омеруту там не оказалось. Валландер продолжил чтение, решив, однако, старую карту пока не убирать. Вместе с Терри О’Банионом и Симоном Маршаном Бергрен попал в подразделение, состоящее из одних наемников. О своем командире, канадце, которого Харальд называет просто Сэм, он почти ничего не пишет. О причинах войны, похоже, не задумывается. Тут Валландер понял, что и сам весьма смутно представляет, из-за чего воевали люди в стране, которая во времена Бергрена и на его, Валландера, старой карте называлась Бельгийским Конго. В целом у него сложилось впечатление, что роль наемного солдата Харальду Бергрену нравится. Он даже пишет, что воюет за свободу. Но за чью? Об этом в дневнике ни слова. Несколько раз — например, одиннадцатого декабря тысяча девятьсот шестидесятого года и девятнадцатого января тысяча девятьсот шестьдесят первого года — Бергрен признается, что при необходимости, не задумываясь, пустит в ход оружие против шведских солдат из миротворческих сил ООН. Он тщательно отмечает в дневнике дни, когда солдаты получают жалованье. В конце каждого месяца Харальд подводит итог: сколько получил, сколько израсходовал, сколько отложил. С удовольствием сообщает о добытых трофеях. Например, с отвратительными подробностями рассказывает о том, как часть наткнулась на заброшенную плантацию и обнаружила в доме облепленные мухами полусгнившие трупы. Хозяин плантации и его жена — оба бельгийцы — были убиты прямо в своих кроватях. Им отрубили руки и ноги. В доме нестерпимо воняло. Но, обшарив комнаты, наемники нашли алмазы и драгоценности, которые продали одному ливанскому ювелиру за сумму, равную двадцати с лишним тысячам крон. Тогда же Бергрен написал, что война дает хорошую возможность заработать и тем оправдывает себя. А в одном месте он даже пустился в рассуждения, можно ли столько же скопить в Швеции, работая автомехаником. Получилось, что нет. Дома рассчитывать на успех нечего. И он с удвоенным усердием бросается в бой.
Навязчивое желание заработать побольше денег и тщательный подсчет прибыли соседствовали в дневнике с арифметикой совсем другого рода.
Наемник Харальд Бергрен убивал людей. А потом записывал, когда и сколько. Иногда он имел возможность подойти и посмотреть на свои жертвы, тогда в дневнике отмечались пол убитого и его примерный возраст. Указывалось место попадания пули. Валландер читал хладнокровные повторяющиеся описания и чувствовал, как его переполняют гнев и омерзение. Что, спрашивается, Харальду Бергрену делать в этой войне?! Убийство людей — для него просто форма заработка. Причем убивал он чаще всего не солдат, не людей в форме. Его часть совершала карательные рейды по деревням, жители которых подозревались в несогласии с той свободой, за насаждение которой наемники получали деньги. Разграбив деревню и уничтожив ее жителей, отряд уходил. В нем были лишь европейцы, и они убивали африканцев, не считая их за людей. Харальд Бергрен не скрывал своего презрения к чернокожим. Ему нравилось смотреть, как они «словно ошалевшие от страха козы, разбегаются при приближении солдат. Да только зря стараются, пуля все равно летит быстрее». На этих строчках Валландер еле сдержался, чтобы не швырнуть дневником об стену. Но потом продолжил чтение, немного передохнув и смочив водой воспаленные глаза. Вот когда он действительно пожалел, что не сходил к окулисту и не выписал очки! По подсчетам Валландера, если Бергрен писал правду, в среднем он убивал человек по десять в месяц. Через семь месяцев он заболел и был доставлен на самолете в госпиталь в Леопольдвиле. Он перенес дизентерию и, похоже, несколько недель находился в очень тяжелом состоянии. Записи в дневнике прерываются. К этому времени Харальд убил уже больше пятидесяти человек в войне, которую предпочел работе автомеханика у себя на родине. После выздоровления он возвращается в свою часть. Еще через месяц они прибывают в Омеруту. Встают перед камнем, который, оказывается, вовсе и не камень, а термитник, и некий Рауль фотографирует Харальда Бергрена вместе с Терри О’Банионом и Симоном Маршаном. Взяв в руки фотографию, Валландер подошел к окну. Ему никогда не приходилось видеть термитник, но он понял, что речь идет именно об этом снимке. Тремя неделями позже отряд попадает в засаду, и Терри О’Банион погибает. Им пришлось отступить, но это не было организованное отступление. Наемники в панике бежали. Валландер пытался понять, боится ли Харальд Бергрен. И все больше убеждался, что да, боится. Только скрывает это. Пишет только, что убитых похоронили в саванне и поставили на могилах простые деревянные кресты. Еще был случай, они, шутки ради, расстреляли стадо обезьян. В другой раз набрали на берегу реки крокодильих яиц. Сбережения Харальда Бергрена к тому времени достигли тридцати тысяч крон.
