– Почему ты? – ревниво спросил он. – Я сам встречусь с Волковой.
– Тебе нельзя, – Зарубин хитро подмигнул. – А мне можно.
– Почему это тебе можно?
– Потому что я маленький. Маленький и некрасивый. Меня женщины всерьез не воспринимают, стойку на меня не делают, расслабляются и допускают всеразличные ошибки. Я для них не комиссар Мегрэ, а смешное недоразумение. А я нахально этим пользуюсь. Чем красивее женщина и чем выше она ростом, тем больше у меня шансов выведать у нее то, что она хочет скрыть. Понял, начальник?
– Иди уж, недоразумение, – рассмеялся Коротков.
* * *
Приглашать Аниту Станиславовну Волкову на Петровку Сергей Зарубин счел нецелесообразным. Когда человека подозреваешь, это означает, что тебе что-то в нем непонятно. Или в его характере, или в его жизни. То есть ты думаешь, что он способен на какие-то побуждения и поступки, но до конца в этом не уверен. Какой же смысл вызывать его к себе, когда можно прийти к нему домой и получить дополнительную информацию о его вкусах, привычках и образе жизни?
Волкова жила в центре, рядом со станцией «Новокузнецкая», в Старомонетном переулке. Едва перешагнув порог ее квартиры, Сергей почувствовал, что оказался в каком-то другом мире. Или в другой стране. Или вообще на другой планете. Планировка квартиры была самой обычной: прихожая, две комнаты, коридор, кухня, ванная, туалет. Ничего особенного. Но вот дизайн поразил его до глубины души.
Серебро и черный цвет – вот что было лейтмотивом дизайна. Не холодный «металлик» и стекло, как принято в современных стилевых направлениях, а именно светящееся из глубины нежно-прохладное серебро. И не траурный черный, и даже не изысканно-сексуальный (в каком-то журнале Зарубин прочитал о черном постельном белье для любовных утех), а интеллигентный и теплый, словно смягчающий прохладу серебра. Вот примерно такие ощущения появились у оперативника, пока он обводил глазами шторы, ковровые покрытия и мягкую мебель в комнате, куда его проводила Анита Станиславовна.
– Что вам предложить? – спросила она. – Чай, кофе, воду, сок?
– Чай, – тут же ответил Сергей.
– У меня только зеленый, черный чай я не пью и не покупаю.
– Пусть будет зеленый, – согласился Зарубин.
– Вы сами выберете или мне заварить на свой вкус?
– А из чего выбирать?
Волкова стала перечислять сорта зеленого чая, названия ни о чем Сергею не говорили, зеленый чай он пил, наверное, два раза в жизни и ничего в нем не понимал.
– На ваш вкус, Анита Станиславовна. Я не знаток, знаете ли.
Она слегка улыбнулась и ушла на кухню, оставив Зарубина в одиночестве. Он был уверен, что чай она принесет на серебряном подносе и в серебряной посуде с черным ободком.
Покрытые серебристыми обоями стены были плотно увешаны репродукциями, фотографиями и маленькими картинками в аккуратных рамочках. На картинках – городские виды и пейзажи явно не на российскую тему. Старинные города, замки, холмы, всадники и девушки в пышных юбках и с цветками в волосах. Быки и тореро. Гитаристы и танцовщицы. Дамы с гребнями в высоких прическах, мантильями и веерами. Кавалеры в костюмах с пышными воротниками и при шпагах.
Некоторые из фотографий привлекли внимание Зарубина. На одной была запечатлена девочка-подросток, лет двенадцати-тринадцати, в таком же платье, облегающем и с пышной юбкой, как на картинках и репродукциях. Девочка танцевала, судя по ее позе и положению рук, что-то испанское, с кастаньетами.
На другой фотографии та же самая девочка, только уже в другом наряде, но тоже старинном и не русском, играла на гитаре, сидя на стуле и поставив одну ногу на маленькую скамеечку.
На третьей девушка лет двадцати, стройная, в обтягивающих брючках и водолазке, играла на саксофоне. Она стояла на открытой местности, не то на поляне, не то в чистом поле, на фоне заходящего солнца.
И девочка, и девушка на фотографиях были, несомненно, Анитой Волковой. Надо заметить, она мало изменилась, черты лица окончательно сформировались рано и до сих пор не расплылись и не размылись.
Что-то зашевелилось у Зарубина в памяти, когда он глядел на танцующую и играющую на гитаре девочку. Не то он где-то видел ее, не то… Да, точно, он видел эту девочку в детском фильме, который несколько раз показывали по телевизору. Вообще-то он детские фильмы не смотрел, тем более старые, снятые еще до его рождения, но как-то в прошлом году ему во время отпуска подкинули на два дня маленького племянника, которого не с кем было оставить, и Сергею поневоле пришлось пересмотреть вместе с ним все детские передачи, мультики и художественные фильмы, предназначенные для юного возраста.
Выходит, Анита Станиславовна в детстве снималась в кино. А потом, когда подросла? Или до этого? Тоже снималась? Или то была единственная попытка? На взгляд Зарубина, правда, непрофессиональный, попытка была весьма успешной, ведь из всего фильма он отчетливо запомнил, как оказалось, только эту девочку, которая танцевала испанские танцы и потрясающе играла на шестиструнной гитаре, значит, маленькой Аните удалось сделать свою работу ярко и талантливо. Так почему же ее больше не снимали? Сама не захотела? Поверить невозможно, не родилась еще на свете девочка, которая не захотела бы сниматься в кино, если предлагают. Или все-таки не предлагали? Тогда почему?
И еще интересно, она в том фильме сама на гитаре играла или всего лишь ловко имитировала движения пальцев? И что означает эта фотография с саксофоном? Постановочный кадр или отражение действительности?
Волкова принесла чай. Зарубин не ошибся, поднос был из белого металла, равно как и посуда – чайник, сахарница, вазочка с печеньем. Только чашки оказались фарфоровыми. И вообще, не чашки, а пиалы. Волкова поставила поднос на овальный низкий столик, потом нагнулась, что-то покрутила, и столик поднялся до привычной высоты обеденного стола.
– Никогда не понимала этой моды пить и есть за журнальными столиками, – с улыбкой пояснила она, заметив удивление Зарубина. – Это же страшно неудобно. Причем неудобно всем без исключения, но все это делают, потому что вроде как принято.
С этим Зарубин был в принципе согласен. Действительно, неудобно, пока донесешь до рта чашку, доверху наполненную горячим чаем или кофе, есть риск пролить все на колени, которые никуда не спрячешь. И руки опереть не обо что. За высоким столом куда как надежнее.
Зеленый чай показался ему невкусным, как и в предыдущие разы, когда Сергею приходилось его пить, и он сразу же пожалел, что не попросил кофе или сок. И как люди могут его пить, да еще в немалых количествах, целыми чайниками выдувают!
Волкова села напротив него, и только тут Сергей обратил внимание на то, что и кресло, в котором он сидел, не было низким, иначе ему с его микроскопическим росточком пришлось бы совсем кисло. Надо же, как все продумано!
– Я вас внимательно слушаю, – сказала Волкова, делая первый глоточек из пиалы.
Она сидела, держа спину очень прямо, доброжелательно улыбалась. Сергей отметил, что на ней не было никаких украшений – ни сережек в ушах, ни колец на изящных длинных пальцах, ни даже тонюсенькой цепочки на шее.
– Анита Станиславовна, вы давно знаете Островского? – начал он.
– Примерно год. Нас Антон познакомил.
– А Халипову?
– Столько же.
– Как вам показалось, их отношения были стабильными?
– О, – она легко рассмеялась и осторожно поставила пиалу на стол, – до тех пор, пока Юля хотела сниматься, она никуда не делась бы от Кости. Другое дело, если бы нашелся режиссер-камикадзе, который решил бы ее снимать. Но нынешние режиссеры, знаете ли, люди прагматичные, самоубийц среди них нет. Деньги, которые дают на съемку, надо отбить, то есть фильм должен быть не только закончен, но и хорошо продан в прокат. Никто сегодня не станет рисковать и брать ненадежного актера. Если, например, актер в разгар съемочного процесса уходит в запой и срывает график, никто не станет ждать, пока он придет в себя.
– А как же тогда? – удивленно спросил Сергей. – Ведь его уже взяли и уже часть фильма сняли.
– Переписывают на ходу сценарий, чтобы убрать эту фигуру из фильма. Приглашают дублера, которого снимают со спины или сбоку, но так, чтобы лица не было видно. Или вводят в сценарий катастрофу, в которой персонаж если не погибает, то потом лежит весь в гипсе и бинтах, только глаза видны. Вариантов много. Но ждать, я повторяю, никто сегодня не будет. А уж с Юлей-то все было предельно просто. Если речь идет о возможном пьянстве, то режиссер еще готов рискнуть, потому что актер может и не сорваться и нормально доработать до конца. А уж если речь идет о характере, о нарушениях дисциплины, об опозданиях и внезапных отказах, то и говорить не о чем. Кино – это в первую очередь плановое производство, а только потом искусство, а на производстве нарушителей дисциплины не жалуют.
