— Кого поискать? — спросил он. Неклясов молчал. Он долго смотрел в окно на улицу, потом перевел взгляд на собственные руки, на наручники, блеснувшие в темноте, повернулся к Пафнутьеву.
— Прихватили вы меня, ребята, прихватили... А если до двенадцати Вика будет дома? Тогда что? Отпускаете?
— Конечно, нет, — ответил Пафнутьев. — Вика должна встретить меня с улыбкой на устах.
— А если встретит с улыбкой на устах?
— Тогда мы передаем тебя в систему правосудия. Переночуешь у Шаланды. Утром будет видно.
— Ну что ж... Значит, отпускаете, — Думаешь, отвертишься?
— Соедини меня с Леонардом...
— Он что у тебя, диспетчером служит?
— Это неважно... Главное — служит, — усмехнулся Неклясов. — Какой цвет любит твоя жена?
— Шоколадный. Красный. Белый. Синий.
* * *
Пафнутьев позвонил в дверь своей квартиры в половине двенадцатого. Дверь открыла Вика. Она улыбалась, но улыбка у нее была скорее растерянной, чем радостной.
— Слушай, — сказала она, — я ни фига не понимаю... Они привезли меня на каком-то громадном «мерседесе», когда вышла из машины, набросили на плечи вот это манто, — она показала на роскошную шубу, брошенную на диван, — следом внесли розы. Смотри — красные, белые... Там не менее полусотни. Купили у какого-то торговца в подземном переходе, миллион отдали, потом внесли ящик шампанского... Ни фига не понимаю, — повторила она, встревоженно глядя на Пафнутьева.
— Они хотели, чтобы ты улыбнулась.
— Господи, им-то это зачем?
— Хочешь жить — умей вертеться, — Пафнутьев, не раздеваясь, обессиленно опустился прямо на манто шоколадного цвета. — Присядь, — и он похлопал ладонью по сверкающему, струящемуся меху.
* * *
Это произошло через несколько дней. Подняв в середине дня телефонную трубку, Пафнутьев услышал попискивающий смех Неклясова. Вначале он не поверил себе, подумал, что ошибся, но первые же слова далекого собеседника убедили его — никакой ошибки. Звонил Вовчик Неклясов.
— Здравствуй, Паша! Как здоровье?
— Очень хорошо. Кто говорит?
— Не узнаешь? Ай-яй-яй! Лучших друзей не узнаешь... Нехорошо, Паша... Вовчик беспокоит.
— По моим сведениям, звонишь из камеры? — спросил Пафнутьев.
— С камерой я распрощался, — довольно рассмеялся Неклясов.
— Как же тебе это удалось?
— Судья вынес постановление... Пришлось подчиниться.
— Просто отпустил? — удивлению Пафнутьева не было предела.
— Да, дорогой! Да! Отпустил! Я же говорил, что как только из твоих цепких лап вырвусь, считай меня на свободе. Да! Едва вышел из ворот, тут же с ребятами помчался в крематорий, к Семеновне!
— Познакомился?
— Да, мы понравились друг другу. И теперь я, Паша, могу обещать, что ты больше не будешь находить рук, ног, голов в снегу... В самом деле, надо работать аккуратнее. Семеновна сказала, что готова принять меня в любое время. Спасибо за подсказку, Паша. Сам бы я никогда не додумался. Ты же хорошо знаешь, что когда нет следов, искать намного труднее... Верно?
— Какое постановление вынес судья?
— Осоргин? Это называется под залог... Ребята положили ему на стол кое-что... Хорошо положили. И он вынес постановление... Отпустил меня до суда. Да и судить-то будет не за что, если уж откровенно. Так, невнятные подозрения — и больше ничего.
— Да пара отрезанных ушей, — добавил Пафнутьев. — И похищение заложниц...
— А для этого свидетели нужны, Паша.
— Есть потерпевший, — заметил Пафнутьев. — Он может стать неплохим свидетелем. Да и твой Ерхов неплохо держится.
— Забудь о них, Паша! — визгливо прокричал в трубку Неклясов, потеряв самообладание. — Забудь, понял?! Забудь!
— Согласен. Но о тебе, Вовчик, я не забуду.
* * *
С некоторых пор прокурор области Невродов неплохо относился к Пафнутьеву, во всяком случае, принимал он его в любое время и по любому поводу, поскольку знал — зря Пафнутьев не придет, клянчить не будет и на жизнь жаловаться тоже не станет. Если позвонил, напросился на встречу, значит, что-то произошло чрезвычайное, или же чрезвычайное вот-вот произойдет. А Пафнутьев обладал способностью, которая выдает людей, успешно занимающихся своим делом, — он предсказывал события, а поскольку занимался в основном событиями криминальными, то и предсказания его чаще всего были печальны и беспросветны.
Пафнутьев со своей стороны тоже не злоупотреблял прокурорской любовью, помня в то же время, что может встретиться с Невродовым, как только ему это понадобится.
И в это утро, промаявшись час в кабинете, насмотревшись на прохожих внизу, на подтаивающий снег, он подошел, наконец, к телефону и набрал номер, который всегда помнил.
— Валерий Александрович? Пафнутьев беспокоит.
— А, Паша... Как здоровье?
— Очень хорошо.
— А дела?
— Все лучше с каждым днем. Просто блестяще.
— Если будешь так отвечать, знаешь, чего добьешься? У тебя никто не будет спрашивать о здоровье, никто не поинтересуется твоими делами. Люди ведь не для того спрашивают, чтобы ты радостным голосом заверял их, будто у тебя ничего не болит... Скажи, что болит... Сердечко, дескать, пошаливает, ногу последнее время подволакиваешь, бессонница извела, пьянство одолело, начальство помыкает и гонит в шею...
— Валерий Александрович! — воскликнул Пафнутьев потрясение. — Откуда вам все это обо мне известно?!
— О себе рассказывал! — рассмеялся Невродов. — Свои боли выдавал опрометчиво и преступно! Ладно, чего тебе?
— Повидаться бы, Валерий Александрович.
— Когда?
— Вчера.
— Понял... Вчера надо было и приходить.
— Робею!
— Это ты, что ли?
— С годами, Валерий Александрович... Опять же оплошать боюсь, не оправдать, огорчить...
— Подъезжай. Жду, — и Невродов положил трубку.
Пафнутьев вошел в приемную через пятнадцать минут. Секретарша посмотрела на него с таким видом, будто заранее была уверена, что меньше десяти лет ему не дадут. Впрочем, Пафнутьева это нисколько не смутило, потому что все секретарши встречали его одинаково снисходительно, если не сказать пренебрежительно. Что-то было в нем такое, что сразу убеждало их в бесконечном собственном превосходстве, что-то давало им право разговаривать с ним свысока, осуждающе, намекая, что место у него в жизни незавидное и другого он недостоин.
— Слушаю вас, — сказала девушка, и на лице ее не отразилось ну совершенно ничего. Вот так она могла бы смотреть на трещину в стене, на дохлую муху между рамами окна, на собственное утреннее изображение после бурной ночи. Впрочем, эта девушка вряд ли проводила бурные ночи, иначе она больше понимала бы в жизни, лучше разбиралась бы в людях. Ночи ее, скорее всего, были безмятежны и бездарны.
— Зима недаром злится, — ответил Пафнутьев с непроницаемым лицом. — Прошла ее пора.
— Что-что? — девушка улыбнулась бы, если бы умела, но поскольку этой способности была лишена, то смогла изобразить лишь осуждение.
— Весна в окно стучится, — пояснил Пафнутьев. — И гонит со двора.
— Кого?
— Кого надо, — ответил Пафнутьев. — А кого не надо, приглашает в кабинет начальства. У себя? — спросил он панибратски, взявшись за ручку двери.
— Да вы что?! — девушка бросилась из-за стола и протиснулась между горячим телом Пафнутьева и холодящим дерматином двери.
— Доложите, — невозмутимо произнес Пафнутьев. — Павел Николаевич пожаловали. Так и доложите. Собственной персоной.
Через минуту девушка вышла смущенная и, молча пройдя на свое место, тут же углубилась в работу. Пафнутьев не сдвинулся с места. Он прекрасно понимал ее — она не привыкла так вот легко смиряться с собственными оплошностями, не привыкла еще беззлобно оказываться в дураках.
— Что же вы сидите? — спросила она, не поднимая головы. — Идите.
— Можно, значит?
— Вам можно.
— Если так, — прикинулся Пафнутьев полным кретином, — то можем и вдвоем?
— Отстаньте!
— Кстати, что вы делаете сегодня вечером?
— Вам-то что?
— Ну... Мы могли бы объединить наши усилия, — Пафнутьев прекрасно сознавал, насколько молодой и прекрасной ощущает себя секретарша, каким старым и поганым выглядит в ее глазах он — не очень причесанный, не слишком выбритый, в костюме, который никогда бы не надел ни один из бизнесменов, прибегающих иногда в этот кабинет писать объяснительные, давать показания, оправдываться и откупаться.
— Между прочим, — начала девушка назидательно, но Пафнутьев нанес еще один удар, невинный, но болезненный. Не дослушав ее, он открыл дверь и вошел в кабинет.
— Опять пристаешь к моей секретарше? — спросил Невродов ворчливо. — Она, между прочим, девушка строгих правил.
— Откуда вы знаете?
— Убедился, — просипел Невродов.
— И как? Успешно?
— Да, вполне... Больше не тянет.
— Должен вас, Валерий Александрович, поправить... Ваша секретарша из тех девушек, общаясь с которыми, никогда нельзя ни в чем быть уверенным до конца.
