Анджей Выджинский - Время останавливается для умерших

— Я знаю, что сказал шеф. Добро, поезжай.

Мы с Клосом полетели в Быдгощ.

Броняк проверяет, не едет ли кто за ним, после чего сворачивает с шоссе на боковую дорогу. Через несколько минут он выезжает на лесную просеку, проложенную среди редких деревьев. Загоняет машину в рощу орешника и глушит мотор.

Опирается руками в тонких перчатках на руль и сидит неподвижно, уставившись невидящими глазами в какую-то точку за лобовым стеклом кабины. Это оцепенение длится минуту, не больше. Броняк приподнимает рукав пиджака и смотрит на часы.

Потом вынимает паспорт, выписанный на другую фамилию. Внимательно рассматривает фотографию, особенно усы и баки, которых он не носит. В портфеле из черной кожи находит пластмассовую коробочку с гримом и усами. Приклеивает их над верхней губой, наблюдая в зеркальце за каждым движением и сравнивая результаты с изображением на снимке. Затем изменяет прическу, укладывая волосы назад. Все это он делает старательно и спокойно, словно актер, гримирующийся перед спектаклем.

Закрывает портфель, приглаживает волосы и поправляет узел галстука. Вынимает из замка зажигания ключ, с которого свисает оловянный амулет в виде подковы. Выходит из машины и захлопывает дверцу. Ключик с подковой выбрасывает в кусты. Напоследок снимает перчатки, надевает плащ, еще раз смотрит на часы и уходит.

На аэродроме нас ожидала черная «Варшава» из городского управления милиции. Мы поздоровались с инспектором и сели в машину; сержант занял место рядом с водителем. «Варшава» помчалась в сторону шоссе, на котором был обнаружен оглушенный шофер холодильника.

От инспектора мы узнали, что совсем Недавно патруль милиции наткнулся на брошенную машину Рыбной Централи. Ее нашли в роще, в двух километрах от Быдгоща.

— Теперь уж Бронях не подсядет ни в одну машину, — сказал сержант. — Либо осядет в Быдгоще, либо улизнет ближайшим поездом.

Бронях ушел на поезде.

Он сидит в расхлябанном вагоне первого класса возле узкого окна, рама которого неутомимо дребезжит.

Из портфеля он вынимает газету, разворачивает ее и читает. В соседнем, также распахнутом настежь, купе галдят двое пожилых мужчин, заигрывающих с молодой женщиной. То и дело раздается ее глубокий гортанный смех.

— Да ну вас! — вскрикивает развеселившаяся пассажирка. — Вы меня уморите, ну вас!

Броняк складывает газету и снова прячет ее в портфель. Смотрит в запыленное окно. Стекло отражает его спокойное лицо и слабую, едва заметную усмешку.

— Этих поездов здесь, должно быть, до чертовой матери, — сказал сержант.

— Однако Броняк выбрал только один из них.

— То-то и оно. Если бы он выбрал все сразу, было бы намного легче.

Я напомнил, что, согласно показаниям водителя, Броняк оглушил его около шестнадцати часов. Притормаживая, чтобы прикурить сигарету, которой угостил его Броняк, шофер посмотрел на часы и хорошо запомнил время.

— Теперь мы можем подсчитать. За десять километров до Быдгоща Броняк выкинул из машины водителя. За два километра бросил саму машину. Эти восемь километров он проехал за восемь или десять минут.

— А может, он жал на все сто?

— Торопился, конечно, но все же не рисковал. Поэтому прибавь к шестнадцати часам десять минут на то, чтобы доехать до места, где была найдена машина. И добавь еще двадцать или тридцать минут, чтобы дойти от этого места до быдгощского вокзала. Мы должны проверить, какие поезда и куда отправляются оттуда после шестнадцати тридцати.

— Ну, значит, не так все плохо, как я думал, — согласился Клос, — Это ты хорошо рассчитал.

Броняк сидит в пригородной забегаловке недалеко от Старогарда. Над входом в заведение надпись: «Закусочная». Кроме него, здесь — в противоположном конце зала — только старая женщина в трауре. Из динамика, соединенного с местным радиоузлом, слышится песня в исполнении Доменико Модуньо. О луне, о любви и о лазурном море…

Броняк с усилием глотает кусок подгорелой яичницы. Потом отставляет тарелку и кладет в нее выщербленную алюминиевую вилку. Официантка с черными волосами и чересчур красными губами подает ему кофе в баночке из-под горчицы.

Броняк бросает в кофе кусочек сахара. Смотрит на часы, уже третий или четвертый раз.

На вокзале я показал фотографию Броняка в управлении службы пути. Показывал я ее и кассирше, и дежурному милиционеру, и даже женщине, продававшей газеты и папиросы в вокзальном киоске. Этого человека не видел здесь никто. Не видели его ни официанты в ресторане, ни носильщики на перроне.

Я поговорил с дежурным по вокзалу: после шестнадцати тридцати отошло три поезда — один в Варшаву, второй в Старогард, где можно пересесть на поезд до Щецина.

— А третьим тоже можно доехать до Старогарда?

— Та ясно, що можно, — ответил дежурный с явным львовским акцентом. — Тильки тогда йому треба буде робыты дви пересадкы.

Я вернулся в машину, где ждал сержант Клос.

— Ну и что? — поинтересовался он. — Тепло или холодно?

— Холодно, — ответил я. — Поехали в Щецин.

— Играешь втемную?

— С завязанными глазами. Поехали, только так, чтобы захватить Старогард. Были какие-нибудь новости из Центра?

— Ничего не было.

Сержант свернул в сторону щита, указывающего на Щецин.

Неожиданно я подумал о том, что меня уже совершенно не волнует, найду ли Броняка лично я. Вылетая из Варшавского аэропорта, я только и думал об этом как о способе реабилитации. Теперь это уже не имело никакого значения. Просто кто-то из нас, кто-то из нескольких десятков людей, выслеживающих сейчас Броняка, должен его задержать. Неважно кто.

И еще я думал о том, что почти каждый день кто-то из нас задерживает какого-то преступника, предупреждая тем самым новое нападение, убийство, ограбление, насилие. Каждый день в каком-нибудь из уголков страны кто-то в форме или в обычной одежде рискует своей жизнью, защищая других людей. Наши фамилии попадают на страницы газет только тогда, когда преступники убивают кого-то из нас. Может, поэтому мы, люди с милицейскими погонами, и не ищем известности? Ведь мы лучше других знаем, сколько стоит слава и какой ценой нужно за нее платить.

низким баритоном поет мужчина, лицо которого трудно себе представить: он на десятки километров отдален от динамика, висящего в закусочной под Старогардом.

Броняк подходит к буфету и наклоняется над застекленной витриной. Смотрит на несколько высохших бутербродов с сыром и на косо обрезанные ломтики свиной колбасы.

— Я хотел бы расплатиться, — говорит он полной женщине, стоящей за прилавком, и возвращается к столику.

— Геня! Клиент платит! — кричит буфетчица в сторону кухни.

Вскоре появляется Геня — официантка с черными волосами и очень ярким ртом. Она останавливается перед столиком Броняка и что-то царапает в маленьком блокнотике. Ее раздражает провокационное безразличие гостя. Броняк смотрит в окно, вернее, не смотрит, а явно высматривает что-то.

Бросает беглый взгляд на счет, платит. Официантка тянет с отсчетом мелочи. Однако со стороны клиента не заметно никакого жеста, освобождающего ее от скрупулезной возни с монетками, не слышно даже слова «спасибо», означающего то же самое. Броняк полностью забирает сдачу и даже дважды пересчитывает мелочь.

Официантка пожимает плечами, желая тем самым выразить свое презрение, и отходит с пустым подносом. Тарелка из-под яичницы и банка с остатками кофе по-прежнему остаются перед Броняком.

Он еще раз смотрит на часы и снова поворачивается в сторону окна. Низкий баритон продолжает захлебываться:

Какой-то автомобиль резко тормозит рядом с закусочной.

Раздается дважды повторенный сигнал клаксона.

Броняк встает, бросает на руку плащ.

Шыдло выходит из «симки», смотрит в сторону закусочной. В дверях показывается Броняк и быстро идет к машине.

— Вот и ты. Пунктуально.

— Я специально переждал полчаса на боковой дороге, чтобы приехать точно, — говорит Шыдло.

— Паспорт для меня?

— Получишь в Щецине. Встретимся завтра вечером в «Континентале», в девять. Ты приготовил снимок для паспорта?

— Заберешь меня сейчас?

— С ума сошел? Тебя же разыскивают.

— Тебя тоже, — отвечает Броняк.

— Тем более мы не можем рисковать. У меня паспорт на чужое имя и заграничные номера. Меня уже задерживали, но извинились и отпустили. Если бы я вез тебя, то это кончилось бы гораздо хуже, без извинений.