Сначала ему попались золотые детские запонки. И снова с инициалами: «Р.Г.Ч.». Ричард Чейни? За запонками последовал красивый перстенек с печаткой – судя по размеру, тоже детский. На печатке с наружной стороны был выгравирован герб. Внутри, на ободке, – инициалы: «Р.Э.М.Т.». Розамунда Тревельян? Затем Ратлидж извлек миниатюрное золотое распятие. Фигура Спасителя на нем слегка стерлась. Судя по буквам с обратной стороны, распятие принадлежало Брайану Фицхью. Наконец, за всеми остальными, лежали золотые часы в форме лодочки, с инициалами «Н.М.Ч.». Часы Николаса!
Солнечный луч осветил поднятый парус. Ратлидж положил часы рядом с другими вещами на деревянный подоконник; несмотря на тепло, льющееся снаружи, ему стало холодно.
Он точно знал, что это такое.
Он видел множество подобных коллекций на фронте, во Франции. Пуговица с шинели немецкого офицера. Очки сбитого летчика. Нашивки капралов и сержантов, пластинки из воротников офицерских шинелей, мятый прусский шлем, пистолет, взятый у трупа, пустая пулеметная лента…
Его разум упорно отказывался облечь находки в слова. Тогда Хэмиш сделал это за него.
«Трофеи мертвецов», – тихо произнес он.
Все вещицы маленькие, все золотые. Все они обладают большой ценностью, и каждая вольно или невольно указывает на жертвы Оливии Марлоу.
Ратлидж с трудом заставил себя отвлечься от страшных находок. Ему предстояло многое сделать.
Он начал с письменного стола на изящных, тонких ножках. В нескольких выдвижных ящиках он нашел почтовую бумагу разных размеров с гравировкой, такие же конверты, чернильницы, ножницы, коробку с визитными карточками, на которых стояло имя Розамунды, счетную книгу с записями о покупках в магазинах Боркума и Лондона. Записная книжка в кожаном переплете содержала множество штемпелей и адресов, ни один из которых не представлял особого интереса. Кроме того, в столе лежали перья и карандаши. Единственной по-настоящему личной вещью оказалась вырезанная вручную из дерева подставка для пера в виде чудовищной рыбы. Таких рыб раньше изображали на углах старинных карт: чудовища, разинув пасти, поджидали ничего не ведающие корабли. Внизу, на крошечной рыбьей чешуйке, он заметил инициалы: «Н.М.Ч. – О.А.М.». Николас сделал подарок Оливии. Или, может быть, О. А. Мэннинг?
Нижний ящик с левой стороны оказался пустым.
На туалетном столике, в высоком комоде, бюро и прикроватной тумбочке Ратлидж нашел больше личных вещей: духи, косметику, гребни, щетки, украшения и безделушки, кружевное нижнее белье, шелковые шарфы и чулки, кружевные носовые платки, молитвенник, свечи, спички. Ничего необычного, хотя некоторые предметы туалета выглядели, пожалуй, слишком смелыми, вызывающими.
По словам Рейчел, родственники уже забрали все, что придавало комнате неповторимый вид: картины, фотографии, ценности, которые не собирались продавать вместе с домом. Правда, в комнате Оливии многое оставили на месте – возможно, из уважения к Стивену.
Похоже, Оливия сама позаботилась о том, чтобы не оставлять никаких следов. Кого она боялась – полицейских или будущих биографов, стремящихся лучше понять характер женщины, жившей здесь?
Возможно, вещи, спрятанные в платяном шкафу, пролежали там очень долго; раз до сих пор их никто не нашел, вполне вероятно, не нашли бы еще много-много лет. До тех пор, пока они не утратили бы своего значения, найденные чужаками, поселившимися здесь…
Ратлидж снова подошел к окну и по очереди повертел в руках каждую вещицу.
Если перед ним в самом деле трофеи, то жертв было шесть. Сестра Оливии Анна. Ее отчим Джеймс Чейни. Сводный брат Ричард Чейни. Отчим Брайан Фицхью.
И родная мать Розамунда Тревельян.
И человек, который посвятил ей всю жизнь. Николас Чейни.
Значит, Оливия была совершенно уверена в Николасе. Не сомневалась, что он умрет вместе с ней. Или рассчитывала отправить его в небытие прежде себя.
– Боже правый! – вырвалось у Ратлиджа.
Неожиданно для себя он начал проклинать старшего суперинтендента Боулса за то, что тот прислал его сюда.
Перед тем как выйти, он вернул трофеи, указывающие на убийцу, в тайник. Но забыть о них не мог; мысли о золотых вещицах буквально жгли его. Плотно задвинув шторы, Ратлидж вышел из комнаты Оливии и закрыл за собой дверь. В голове прояснилось, мысли обрели четкость.
В комнате Стивена царил творческий беспорядок – сразу было видно, что здесь жили. В углу стояла крикетная бита, у двери шкафа – сапоги для верховой езды. В самом шкафу беспорядочно висели и валялись костюмы, рубашки и куртки. На столе под окном выстроились книги, главным образом о гольфе и теннисе, Ирландии и лошадях. На блюде, стоявшем посреди туалетного стола, лежали запонки из слоновой кости. Рядом с запонками – рыболовный крючок и струны для теннисной ракетки. Но никаких коробок Ратлидж не нашел, как и папок с бумагами, письмами или контрактами. В своей комнате Стивен хранил осколки детства и то, что обычно оставляют в загородном доме, куда приезжают довольно часто.
В промежутке между смертью Оливии и своей гибелью Стивен вполне мог поместить архив Оливии на хранение в свой банк. Ратлидж выдвинул ящик стола, нашел письмо от управляющего банком Стивена и на всякий случай переписал адрес к себе в блокнот.
Когда он собирался уже задернуть шторы, Хэмиш сказал: «Помню, моя мамаша всегда была страшной чистюлей. Когда на нее находила охота убирать, от ее глаз ничего не укрывалось. Я, бывало, зарывал то, что хотел, в сарай под солому, а после папашиной смерти прятал все под потолком, на балках. Ростом мама была не такая высокая, как папаша».
Ратлидж остановился и задумался над тем, что сказал Хэмиш. Стивен вырос в довольно большой семье. У него были любопытные сестры и братья, которые любили совать нос в чужие дела… Очень может быть, что у него в доме тоже имелся свой тайник. Но не в своей комнате. Будь он, Ратлидж, трижды проклят…
Или все-таки?..
Он еще раз огляделся по сторонам. Нагнулся, отогнул край ковра, заглянул в камин, под кровать…
Опустился на колени, провел рукой по днищу кровати. Он не нашел ничего, кроме тонкого слоя пыли, успевшей нарасти после очередной уборки миссис Трепол.
Остов кровати, рейки, к которым крепятся пружины. Над ними матрас – он немного провис в центре. Постельное белье…
Рейки! Что можно спрятать в деревянной рейке? Может быть, ключ?
Ратлидж лег на спину, заполз под кровать, стараясь не слишком испачкаться и не оцарапаться о пружины. Затем он ухватился обеими руками за боковые рейки и подтянулся. В замкнутом пространстве ему, как всегда, стало нехорошо. Он зажмурился, отгоняя привычную волну страха, и закашлялся. Пыль забивалась в ноздри. Пружины едва не прижимались к его лицу. Они оказались не так высоко, как он думала вначале!
По-прежнему не открывая глаз, он постарался успокоиться. Скоро он задышал ровнее, внушая себе: «То, чего ты не видишь, не упадет на тебя!»
Все еще с закрытыми глазами, он ощупью провел дрожащими пальцами по ближайшей к нему рейке, между пружинами и корпусом кровати, ободрав костяшки пальцев, еще и подцепил несколько заноз. Ничего, только пыль. Всего реек было пять. Он ощупал остальные и начал сначала, осторожно проползая под пружинами. Ничего. Все бесполезно, пора уходить. Осталась последняя…
Он вовремя услышал тихий шорох, но не успел откатиться в сторону, на достаточное расстояние, падающий предмет задел его ухо. Инстинктивно дернувшись, Ратлидж ударился лбом о деревяшку.
Быстро выбравшись из-под кровати, он перевернулся на живот и открыл глаза. Оказалось, что пружины висят не на уровне его лица, а гораздо выше.
На полу лежала раскрытая тонкая книжка корешком вверх – она напоминала перевернутую галочку или букву V. Ратлидж дотянулся до нее, не заползая под кровать.
Молитвенник! Страницы тонкие, напечатаны как будто на рисовой бумаге. Очень мелкий шрифт – старинный, необычный. Вытертая черная кожаная обложка; на уголках страниц – следы позолоты.
На обложке виднелся оттиск. Приглядевшись, Ратлидж узнал фигуру святого Патрика, который занес посох над змеей.
На форзаце он разглядел тонкий, похожий на паутину почерк. Выцветшие чернила… Он прочел: «Патрику Самьюэлу Фицхью в день первого причастия. Июнь 1803 г. От любящей сестры Мэри-Джозеф Клер».
Фицхью, а не Тревельян, Марлоу или Чейни. Фицхью были ирландскими католиками, Тревельяны, Марлоу и Чейни – приверженцами англиканской церкви. Скорее всего, молитвенник спрятали без всякой связи с убийствами. Может быть, в детстве Стивен испытывал склонность к католицизму, но не делился своими религиозными взглядами с родными?
Ратлидж полистал тонкие страницы, разглядывая мелкий шрифт. В самом конце, где оставались пустые страницы, кто-то нарисовал родословное древо семьи Фицхью, которое начиналось с родителей Патрика Самьюэла, его самого и его потомков. Ниже записи делались другими почерками и чернилами. История семьи отражала печальную историю страны. Многие Фицхью умерли раньше времени во время Великого голода 1845–1849 годов и последующих страшных лет. Местами родословное древо казалось гимном не жизни, а смерти. Наверху последней страницы Ратлидж нашел имена Брайана и Кормака Фицхью. Имен Стивена и Сюзанны не было. Как, очевидно, не было в молитвеннике и других тайн, имевших отношение к расследованию убийства.
