— Я не знаю. На этот раз я побежал к телефону срочного вызова.
— Однако в первый раз ты звонил из телефона-автомата?
— Да, я был ближе к нему. Я побежал к нему, позвонил, и в центральной диспетчерской мне сказали…
— …что пожарная машина уже там. Да, да, я об этом уже слышал. А что тебе сказали в центральной диспетчерской во второй раз?
— Я… я не помню.
— Не помнишь?
— Наверное, я был очень возбужден, — неубедительно сказал Цакриссон.
— Полицию на пожары тоже вызывают, так ведь?
— Конечно… Думаю, что да… Я хотел сказать…
— Куда же в таком случае подевался полицейский автомобиль, который тоже должен был приехать?
Мужчина в майке и форменных брюках виновато понурил голову.
— Не знаю, — угрюмо ответил он.
Гюнвальд Ларссон посмотрел на него в упор и повысил голос:
— Как ты мог быть настолько тупым, что никому об этом не сказал?
— Что? А о чем я должен был сказать?
— О том, что пожарные уже выехали, когда ты им позвонил! И что пожарная машина исчезла! Кто, например, вызвал пожарных в первый раз? Тебя об этом расспрашивали, ведь так? И ты знал, что я болен, так? Я прав?
— Да, но я не понимаю…
— О Боже, я это вижу. Ты не помнишь, что сказали тебе в центральной диспетчерской во второй раз. Но сам-то ты помнишь, что сказал?
— Пожар, здесь пожар… или что-то вроде этого. Я… я был слишком возбужден. А потом я побежал.
— Пожар, здесь пожар? И ты не упомянул, где именно пожар?
— Да, конечно, я это сказал. Я почти прокричал: «Пожар на Шельдгатан!» Да, а потом приехали пожарные.
— И они тебе не сказали, что пожарная машина уже там? Я имею в виду, когда ты звонил.
— Нет.
Цакриссон задумался на несколько секунд.
— Так значит, ее там не было? — с глупым видом спросил он.
— А в первый раз? Когда ты звонил из телефона-автомата. Ты кричал им то же самое? Пожар на Шёльдгатан?
— Нет, когда я звонил из телефона-автомата, я еще не был так сильно возбужден и назвал им правильный адрес.
— Правильный адрес?
— Да, Рингвеген, 37.
— Но ведь дом находится на Шёльдгатан.
— Да, но правильный адрес: Рингвеген, 37. Очевидно, так легче для почтальона.
— Легче?
Гюнвальд Ларссон нахмурился.
— Ты в этом уверен?
— Да. Когда я начинал службу в округе Мария, мне пришлось выучить наизусть все улицы и адреса во Втором участке.
— Значит, ты сказал «Рингвеген, 37», когда звонил из автомата, и «Шёльдгатан», когда вторично звонил по спецтелефону?
— Думаю, что да. Всем известно, что Рингвеген, 37 находится на Шёльдгатан.
— Мне это не известно.
— Я имею в виду, всем, кто знает Второй участок.
Гюнвальд Ларссон, казалось, стал в тупик. Наконец он сказал:
— Что-то здесь не так.
— Не так?
Гюнвальд Ларссон подошел к столу и посмотрел на открытый журнал. Цакриссон подкрался сзади и попытался убрать его, но Ларссон прижал журнал своей могучей волосатой рукой и сказал:
— Неправильно. Их было шестьдесят восемь.
— Что?
— Этот доктор из Англии. Доктор Ракстон. Он разрезал свою жену и служанку на шестьдесят восемь частей. И они не были голые. До свидания.
Гюнвальд Ларссон покинул эту необычную бойлерную и поехал домой.. Вставив ключ в дверной замок своей квартиры в Булморе, он тут же совершенно забыл о своих служебных делах и снова начал думать о них, когда сидел у себя в кабинете, другими словами, на следующее утро.
У него было такое ощущение, что это какая-то мистика. Он никак не мог собраться с мыслями и в конце концов решил обсудить это дело с Рённом.
— Какая-то чертовщина, — сказал он. — Я ничего не понимаю.
— Что именно?
— Ну, как могла исчезнуть пожарная машина.
— Да, это, пожалуй, самое странное происшествие в моей жизни, сколько я себя помню, — сказал Рённ.
— Ага, так ты, значит, тоже об этом думал?
— Да, конечно. Я все время об этом думаю с тех пор, как мой малыш сказал, что она потерялась. Понимаешь, ведь он не выходил на улицу, потому что у него была простуда и он должен был сидеть дома. Она бесследно исчезла где-то в квартире.
— Ты что, действительно настолько глуп, что думаешь, будто я стою здесь и разговариваю с тобой об игрушке, которую вы потеряли?
— А о чем же в таком случае ты со мной разговариваешь?
Гюнвальд Ларссон объяснил, о чем он говорит. Рённ почесал нос и спросил:
— Ты уже связался с пожарными?
— Да, я только что им звонил. Человек, с которым я разговаривал, по-моему, придурок.
— А может быть, он решил, что это ты придурок?
— Ха! — сказал Гюнвальд Ларссон. Выходя из комнаты, он сильно хлопнул дверью.
На следующее утро, и среду, двадцать седьмого, состоялось обсуждение результатов розыска и было установлено, что никаких результатов, собственно, нет. Олафсон числился исчезнувшим так же, как и неделю назад, когда было разослано объявление о его розыске. О нем было достаточно много известно, например, что он наркоман и рецидивист, но об этом знали и раньше. Розыск велся по всей стране, а также через Интерпол, без особого преувеличения можно было сказать, что по всему миру. Фотографии, отпечатки пальцев и описания были разосланы в тысячах экземпляров. Уже получили ряд бес полезных сведений, однако их было не так уж и много, поскольку ее величество общественность все еще не проинформировали посредством прессы, радио или телевидения. Поиски в преступном мире дали немного. Вся проделанная огромная работа оказалась бесполезной. Никто не видел Олафсона с конца января или начала февраля. По слухам, он уехал за границу. Однако и за границей его никто не видел.
— Мы должны найти его, — подчеркнул Хаммар, — как можно скорее. Немедленно.
В общем-то больше сказать ему было нечего.
— Инструкции такого рода не слишком конструктивны, — заметил Колльберг.
На всякий случаи он сказал это уже после совещания, когда, свесив ноги, сидел на письменном столе Меландера.
Меландер сидел, откинувшись на спинку кресла и скрестив вытянутые ноги. Глаза его были полузакрыты, в зубах он сжимал свою неизменную трубку.
— Ну так как? — спросил Колльберг.
— Он думает, — ответил Мартин Бек.
— О Боже, я вижу, что он думает, но хочу знать о чем.
— Об одном отрицательном качестве полицейских, — сказал Меландер.
— Да ну, о каком же?
— О недостатке воображения.
— И ты тоже этим страдаешь?
— Да, тоже, — спокойно ответил Меландер. — Весь вопрос в том, не является ли ход расследования этого дела идеальным примером недостатка воображения. Или, возможно, узости мышления.
— С моим воображением все в порядке, — сказал Колльберг.
— Секундочку, — произнес Мартин Бек. — Ты можешь объяснить понятнее?
Он стоял на своем излюбленном месте, у двери, облокотившись на ящики с картотекой.
— Вначале нас вполне устроила версия, что газ взорвался случайно, — сказал Меландер. — Потом мы получили четкие доказательства того, что некто пытался убить Мальма при помощи зажигательного устройства, и дальнейший путь расследования стал совершенно ясен. Мы должны найти Олафсона. Мотив: именно Олафсон это сделал. И мы следуем по этому пути, как если бы мы были сворой гончих с шорами на глазах. Кто знает, не несемся ли мы прямо в тупик?
— Несемся — это именно то слово, которое нужно, — удрученно произнес Колльберг.
— Это ошибка, которая регулярно повторяется и которая привела к провалу сотен расследований. Полиция упорно придерживается того, что считает неопровержимыми фактами. Такие факты указывают в определенном направлении. И все расследование идет в этом определенном направлении. Все другие версии отбрасываются. Лишь потому, что самая очевидная версия, как правило, верна, полиция действует так, словно это имеет место всегда. В мире полно преступников, которым удается уходить от наказания лишь потому, что полиция придерживается подобной доктрины. Предположим, кто-то находит Олафсона прямо сейчас. Возможно, он сидит в каком-нибудь ресторане в Париже или на балконе отеля в Испании или Марокко. Возможно, он сумеет доказать, что сидит там вот уже два месяца. И что же прикажете нам делать?
— Ты имеешь в виду, что мы должны просто-напросто послать ко всем чертям этого Олафсона? — спросил Колльберг.
— Вовсе нет. С того момента, когда Мальма остановили за превышение скорости и задержали, он начал представлять опасность для Олафсона. Поэтому Олафсон — самая очевидная версия. По этой причине мы должны постараться найти его. Однако мы забываем, что указанная версия с большой вероятностью может оказаться совершенно бесполезной в нашем случае с пожаром. Если даже подтвердится, что он торговал наркотиками или поставил фальшивые номера на несколько автомобилей, это все равно ничего нам не даст. Вполне вероятно, что он вообще не имеет никакого отношения к нашему делу.
