Глава 12
Морозец с утра случился изрядный. Столбик термометра упал до двадцати пяти. Москва наполнилась розовой снежной изморозью и облачками пара, белого, как вата. В десять часов Гурову предстояло прибыть на допрос к следователю Хрипунову, поэтому с утра пораньше он решил навестить жену, которая все еще лежала в больнице. Настроение у Марии было отвратительное, и Гуров опасался, что она намерена провести в больничной палате все ближайшее время, включая и новогодний праздник. Трагедия, случившаяся на праздновании театрального юбилея, основательно подкосила ее. Марии не хотелось никого видеть и, что хуже всего, не хотелось выздоравливать. Она как за спасительную соломинку хваталась за успокоительные таблетки, назначаемые врачами, и почти постоянно пребывала в оглушенном состоянии, равнодушная и удовлетворенная. Гуров был очень удручен таким положением дел, но как помочь жене, пока не знал. Ему самому приходилось сейчас туго, и он разрывался даже не на два, а на целых три фронта.
Сегодняшнее свидание было коротким и не слишком вдохновляющим. Гуров принес Марии фрукты, ее любимые конфеты и цветы, с воодушевлением говорил, как они проведут вместе Новый год, но настоящего отклика на свои фантазии так и не получил. Марии было неинтересно.
Впрочем, на этот раз Гурову хотя бы показалось, что Мария выглядит чуточку получше. Она была даже слегка накрашена и на прощание улыбнулась ему.
Вот-вот должен был начаться обход, и Гуров не стал мозолить глаза врачам. Он поцеловал жену и велел ей поправляться. О своих неприятностях он, разумеется, не распространялся, а Мария ни о чем не спрашивала.
Гуров вышел из больницы и сразу же сунул в рот сигарету. За эти дни он все чаще стал баловаться табаком, злился на себя из-за этого и каждый день категорически решал подавить в себе эту слабость, а потом незаметно для себя закуривал снова. Сигарета дарила ему иллюзию исполнения желаний.
Направляясь к своей машине, Гуров вдруг увидел знакомую фигуру. На площадке, где стояли автомобили, пританцовывал на морозе невысокий сутуловатый человек с запоминающимся морщинистым лицом, с которого будто никогда не сходило выражение лукавства и непрошибаемого оптимизма. Несмотря на мороз, человек был без шапки, и пальто на нем было расстегнуто, а из-под него выглядывал ворсистый, видавший виды пиджачок и мятая розовая рубашка. Такого же цвета была плешь на макушке этого человека. Он тоже курил, но не сигарету, а длинную и толстую сигару, и над его головой стелилось облако сизого, с голубыми прожилками дыма. Это был артист из театра, где работала Мария, комик Вагряжский.
– Николай Евгеньевич! – воскликнул Гуров. – Не ожидал! Очень рад вас видеть. Вы проведать кого-то пришли? Марию? А что же на морозе зябнете?
Вагряжский расплылся в широкой улыбке и двинулся навстречу Гурову. Сигару он переместил в левую руку, а правую протянул Гурову и крепко сжал его ладонь.
– Здравия желаю, господин полковник! – с энтузиазмом сказал он. – Вы совершенно правы! Мне, как старому боевому товарищу, следовало бы навещать Машеньку ежедневно, носить ей цветы и ободрять по мере сил и возможностей, но, каюсь, не рискую взять на себя такую обязанность. Тут есть одна тонкость, Лев Иванович… Понимаете, мы, актеры, чрезвычайно болезненно относимся к своему имиджу, извините за выражение. Я более чем кто-либо другой понимаю, что сейчас чувствует Мария. Она, привыкшая быть королевой сцены, недосягаемым идеалом женской красоты, и вдруг в больничном халате, неприбранная, слабая… Нет, я не имею права видеть ее такой, Лев Иванович… Но простите старого болтуна! Я ведь не о том хотел с вами говорить.
– Вы хотели со мной поговорить? – удивился Гуров.
– Именно! – закивал Вагряжский. – Узнал, что вы поехали сюда – и за вами.
– Даже так? Но что же случилось?
– Скажу откровенно, – понизив голос, признался комик. – Лучшие силы нашего театра на вашей стороне, Лев Иванович. Никто не верит, что вы могли совершить это чудовищное злодеяние. Никто не верит, но… – Он многозначительно поднял палец вверх. – В кабинете следователя все свидетельствуют против вас. Таков человек! Он соткан из противоречий и раздираем страстями. Одним словом, сосуд греха!
– Ну, это вы загнули! – улыбнулся Гуров. – Не думаю, что свидетельство против полковника Гурова может быть отнесено в категорию грехов, тем более, если оно по сути своей правдиво… Однако что же мы разговариваем на морозе? Прошу в машину! Тесновато, но зато тепло.
– Отличная мысль! – восхитился Вагряжский. – Только со мной еще спутница, Лев Иванович. – Он покрутил головой и негромко окликнул: – Алла! Иди скорее сюда!
Откуда-то тут же появилась невысокая симпатичная девушка в черной зимней куртке с пушистым белым воротничком. На голове у девушки была кепка с огромным козырьком, придававшая ей отдаленное сходство с мальчишкой-сорванцом. Гуров узнал эту девушку сразу – она была основной свидетельницей скандала в театре.
Алла поняла, что ее узнали – на скулах у нее заиграл румянец. Она поздоровалась и испуганно посмотрела на Вагряжского, словно ища у него защиты.
– Прошу в машину! – повторил Гуров.
Они уселись. Алла оказалась рядом с Гуровым. А Вагряжский занял заднее сиденье, но сразу же наклонился вперед и принялся жужжать Гурову на ухо:
– Значит, так, Лев Иванович! Я сразу беру быка за рога, ладно? Эту милую девушку я неспроста с собой захватил. То есть будь моя воля, я бы с ней вообще ни на секунду не расставался, но, как говорится, бодливой корове бог рога не дает… Да что это я все про рога сегодня? Вроде и предпосылок таких жизненных не имею…
Гуров скептически покосился на него в зеркало. Вагряжский заметил этот взгляд.
– Ну вот опять! – огорченно сказал он. – Проклятый язык! Но что вы хотите? Комедиант остается комедиантом даже в аду… Но все! Все! Перехожу к делу. Лев Иванович, сейчас у всех нас голова идет кругом. Работа в театре парализована. То одного, то другого вызывают к следователю, какие-то люди шныряют за кулисами, измеряют что-то рулетками и посыпают каким-то дьявольским порошком… А тут еще захворала Мария Строева! Но это все пустяки по сравнению с тем, что приходится испытывать вам. Это я отлично понимаю, а потому день и ночь думаю только об одном, как бы вам помочь, Лев Иванович!.. Нет, вру, конечно, большую роль сыграла случайность, но если бы не моя настойчивость, эта случайность так бы и пропала втуне.
– Признаться, не совсем вас понимаю, Николай Евгеньевич, – сказал Гуров, которого слегка утомила витиеватая речь комика. – Давайте не будем размазывать кашу по тарелке. У меня мало времени. Объясните самую суть, пожалуйста.
– Уже приступаю, Лев Иванович, – заверил Вагряжский. – Только, прошу вас, заводите машину. Для чистоты эксперимента нам с вами нужно съездить в одно место.
Гуров посмотрел на часы и с легкой досадой поинтересовался:
– Далеко это ваше место, Николай Евгеньевич? У меня в самом деле цейтнот. Мне, откровенно говоря, еще на допрос попасть нужно. Положение у меня довольно шаткое – сижу меж двух стульев. Нужно быть очень аккуратным.
– Это недалеко, Лев Иванович, – успокоил Вагряжский. – На Покровке. В двух шагах от «Современника», между прочим. Там Баркович живет.
– Кто это – Баркович? – спросил Гуров, поворачивая ключ в замке зажигания.
– Чрезвычайно любопытная личность! – с жаром сказал Вагряжский. – Ас объектива. Он всю жизнь снимает. Документальные ленты, рекламные ролики, сюжеты для информационных программ и просто так, для души. По-моему, он снимает даже во сне. Одна беда – любит крепко выпить. Если бы не эта слабость, имя Барковича гремело бы сейчас на всех континентах!
– Впечатляющая характеристика, – заметил Гуров. – Но я-то тут при чем?
– Очень даже при чем! Сейчас все объясню… – сказал Вагряжский. – Вы поезжайте потихоньку, а я потом покажу, где свернуть… Баркович был на юбилее театра, Лев Иванович.
– Ну и что же?
– Как что?! Я же говорю, с камерой он не расстается ни на секунду. Он заснял практически все ключевые моменты юбилея. Теперь понимаете?
Гуров озабоченно оглянулся на актера.
– Вы хотите сказать, что он мог заснять что-то необычное?
Вагряжский прищелкнул пальцами.
– Именно! Правда, сам я не видел, но, зная Барковича, смею предполагать, что на его ленте будет все, что нам нужно. У Барковича нюх на эти дела. Фигурально выражаясь, глаз его камеры сам устремляется туда, где пахнет сенсацией.
– Ага, наконец я вас понял, – кивнул Гуров. – Вы надеетесь, что на ленте Барковича зафиксирован убийца Емелина.
– Девяносто девять процентов за то, что так оно и есть! – воскликнул Вагряжский.
Гуров улыбнулся.
– Припоминаю, что на празднике было море народу, – сказал он. – Не думаю, что на лбу убийцы было что-то написано.
– Нет, лоб у него был в порядке, – ответил Вагряжский. – Но он был чужой на этом празднике жизни – вы согласны?
