Рондини молчал, и Гвидо решил его слегка поторопить:
— Может быть, вы мне расскажете, что произошло, и тогда я подумаю, чем смогу вам помочь?
Рондини сложил руки на коленях и стал легонько массировать правой пальцы на левой.
— Как я уже сказал, речь идет о судимости. — Он поднял глаза на Брунетти, и тот ободряюще улыбнулся. — За появление в общественном месте в непристойном виде.
Брунетти продолжал улыбаться, чем, кажется, слегка успокоил Рондини.
— Видите ли, комиссар, — продолжил он, — летом, года два тому назад, я оказался на пляже в Альберони.
Улыбка Брунетти ничуть не изменилась даже в этот момент, при упоминании этого пляжа на самой окраине острова Лидо, который был настолько популярен среди геев, что назывался в народе не иначе как «Пляж Греха». Улыбка-то не изменилась, но взгляд сделался более цепким и скользнул по фигуре и рукам Рондини.
— Нет, нет, комиссар, — затряс головой Джорджо — Это не я, это все мой брат.
Он замолчал, тряхнул головой, совсем смутившись, нервно улыбнулся и вздохнул:
— Нет, так еще хуже. Можно мне начать сначала?
Брунетти кивнул.
— Мой брат — журналист. В то лето он писал статью об этом пляже и попросил меня сходить туда вместе с ним. Он говорил, что тогда все решат, что мы пара, и не станут приставать. Приставать не будут, а разговаривать не побоятся.
Рондини вновь замолчал и опустил глаза, пальцы его рук нервно сплетались и расплетались.
Поскольку он продолжал молчать и даже не пытался снова заговорить, Брунетти задал вопрос:
— Там все и произошло?
Рондини ничего не ответил, даже не поднял головы. Брунетти сделал еще одну попытку:
— Этот инцидент, я имею в виду?
Джорджо набрал в грудь побольше воздуха и продолжил рассказ:
— Я искупался, но потом стало холодно, и я решил переодеться. Брат был далеко, беседовал с кем-то, и мне показалось, что вокруг меня никого нет. Нет, в радиусе метров двадцати от нашей подстилки действительно никого не было. Я сел, снял плавки и стал натягивать брюки, и как раз в этот момент ко мне подошли двое полицейских и велели встать. Я попытался натянуть брюки, но один из полицейских наступил на штанину, так что ничего не вышло. — Голос Рондини становился все более и более напряженным — то ли от смущения, то ли от злости.
Одной рукой он принялся нервно теребить бороду.
— Тогда я потянулся за плавками, но второй полицейский схватил их и мне не отдавал. — Он снова замолчал.
— Что было дальше, синьор Рондини?
— Я встал.
— И?..
— И они составили протокол о непристойном поведении.
— Вы пытались с ними объясниться?
— Да.
— А они?
— Не поверили.
— А что ваш брат? Он к тому времени вернулся?
— Нет. Все это произошло буквально за пять минут. Когда он пришел, они уже успели оформить бумаги и уйти.
— Что вы предприняли по этому поводу?
— Ничего, — сказал Рондини и посмотрел Брунетти в глаза. — Мой брат сказал, что беспокоиться нечего, что они обязаны будут поставить меня в известность, если решат дать делу ход.
— И что, вас поставили в известность?
— Нет. Я ничего об этом не слышал, пока два месяца спустя мне не позвонил приятель и не сказал, что видел мое имя в «Газеттино». Оказывается, по моему делу проходил судебный процесс, а я об этом понятия не имел. Мне ни извещения о штрафе не прислали, ничего. Я был в полном неведении, пока мне не прислали письмо, в котором сообщалось, что я осужден.
Для Брунетти в этой ситуации не было ровным счетом ничего необычного. Речь шла о таком мелком нарушении, которое действительно нередко проскакивало сквозь щели в системе правосудия, и человека могли осудить, не предъявив ему предварительно никакого официального обвинения. Он только никак не мог взять в толк, почему Рондини решил обратиться с этим вопросом к нему.
— Вы пытались оспорить решение суда?
— Да, но мне было заявлено, что уже слишком поздно, что надо было шевелиться до начала процесса. Хотя и слушания-то как такового не было.
Брунетти кивнул: он прекрасно представлял себе, как проходят процессы по таким делам.
— А в результате получилось, что меня осудили за преступление.
— За правонарушение, — поправил Брунетти.
— Но все равно же осудили, — настаивал Рондини.
Брунетти склонил голову набок и скептически поднял брови.
— Мне кажется, вам не о чем волноваться, синьор Рондики, — сказал он.
— Да, но ведь я собираюсь жениться.
Тут уж Брунетти совсем растерялся:
— Что-то я не пойму, а это тут при чем?
— Все дело в моей невесте. — Голос Рондини снова сделался напряженным. — Я не хочу, чтобы ее семья узнала, что я был осужден за появление в непристойном виде, да еще на пляже для гомосексуалистов.
— А сама невеста об этом знает?
Гвидо заметил, что Рондини открыл было рот, но остановился, видимо решив поменять формулировку.
— Нет, — сказал он, — все это случилось до того, как мы с ней познакомились. А потом я как-то все времени не находил ей рассказать. Да и как такое расскажешь? Для нас с братом и наших друзей этот эпизод давно стал просто смешной байкой, но ей, боюсь, это совсем не понравится. — Рондини передернул плечами, словно пытаясь стряхнуть смущение. — А ее семье не понравится и подавно.
— И вы решили обратиться ко мне за помощью?
— Да. Элеттра столько о вас рассказывала, сказала, что вы такой влиятельный человек, — произнес Рондини. Голос его был полон почтения и — что самое страшное — надежды.
Брунетти пожал плечами, он бы вполне обошелся без этого комплимента.
— Так чего конкретно вам бы хотелось?
— Двух вещей. Чтобы вы изменили информацию в моем досье, — начал Рондини и, не дав Брунетти возразить, добавил: — Вам ведь это не сложно, правда?
— Это значит, самовольно внести изменение в государственный документ, — проговорил комиссар, изо всех сил стараясь придать голосу суровость.
— Да, но Элеттра сказала… — начал Рондини и тут же осекся.
Брунетти ужаснулся при мысли о том, что последует дальше, и сказал:
— Такое проще пообещать, чем сделать.
Рондини поднял глаза и посмотрел на Брунетти с вызовом, но свои возражения оставил при себе.
— Могу я изложить вторую просьбу?
— Разумеется.
— Мне нужно письмо, в котором говорилось бы, что обвинения были ошибочны и что меня оправдали в судебном порядке. А еще лучше, чтобы в этом письме содержались извинения за причиненные мне неудобства.
Гвидо едва совладал с желанием сказать, что это нереально, и спросил:
— Зачем вам это нужно?
— Для невесты. И ее семьи. На случай, если они когда-нибудь об этом узнают.
— Но если внести изменение в досье, тогда зачем вам такое письмо? — спросил он и тут же поправился: — То есть если бы удалось внести изменения?
— Тут и удаваться нечему, — заявил Рондини таким уверенным тоном, что Брунетти сразу вспомнил и место работы молодого человека, и прямоугольный ящичек на столе у синьорины Элеттры.
— От чьего же имени должно быть написано письмо?
— Хотелось бы, чтоб от квесторе, — сказал Рондини и поспешно добавил: — Но я понимаю, это нереально.
Брунетти отметил, что лишь только у его собеседника появилось ощущение, что они в принципе договорились и осталось всего-навсего обсудить технические детали, как он перестал нервно перебирать руками, а спокойно сложил их на коленях.
— Скажите, а письма от комиссара полиции будет достаточно?
— Думаю, да.
— А как же быть с вашим досье?
Рондини махнул рукой:
— Сотрем. За день. Максимум за два.
Брунетти решил не уточнять, кто именно из них — Рондини или Элеттра — собирается заняться этим.
— В конце недели я загляну в нашу картотеку, проверю, будет ли там что-нибудь на вас.
— Не будет, — заверил его Рондини. В его тоне звучала убежденность, но никак не заносчивость.
— Как только я в этом удостоверюсь, напишу вам это письмо.
Рондини поднялся, протянул Брунетти руку и сказал на прощанье:
— Комиссар, если вам понадобится моя помощь, любая помощь, просто вспомните, где я работаю.
Брунетти проводил посетителя до дверей и, как только тот ушел, спустился к синьорине Элеттре.
— Ну что, побеседовали? — спросила она, увидев Брунетти.
Уверенность Элеттры в том, что он будет спокойно обсуждать возможность подлога в государственных документах и написание каких-то липовых писем, показалась ему обидной.
Тем не менее он решил обратить все в шутку:
— Меня удивило, что вы вообще соизволили направить его ко мне. Могли бы и без моего ведома все уладить.
Она ослепительно улыбнулась и проговорила:
— Я вообще-то так и хотела, но потом подумала, что разговор с вами будет полезен.
— В связи с изменением данных в картотеке?
