— Клеится?
Я пожала плечами.
— Мне не до этого, Леша.
— А парень симпатичный.
— Я рада, что он тебе нравится. Лешка, ты прямо как Ханума. Я серьезно говорю, что мне не до этого.
— До чего «до этого»?
— Не до этого. Не до мужиков. Не до тех, кто клеится. Не до симпатичных. Не до…
— Тише ты, ненормальная! — Лешка шикнул на меня, и я опомнилась. Я и не заметила, как повысила голос. — Ты прямо как эта: «Молодая, сексапильная, образованная, материально обеспеченная, на письма не отвечу, фотографии сожгу, все козлы!»
— Да, все козлы! — прошипела я.
— От козы слышу. Ладно, пошли, положим цветы, все уже прощаются.
Мы обошли вокруг гроба и отправились к автобусу. Шел мокрый снег, и я вспомнила свою поездку на кладбище второго ноября; с нее все и началось. Подумать только, и двух недель еще не прошло с тех пор!
На кладбище все кончилось быстро; снег падал на непокрытые головы мужчин, на венки, на памятники вокруг свежей Генкиной могилы. Все побрели к автобусам; когда мы с Лешкой заняли свои места, оказалось, что доктор сидит рядом. Автобус тронулся, и доктор, наклонившись ко мне, тихо Предложил:
— Давайте где-нибудь помянем Гену. Я домой к нему не поеду, может быть, ко мне? Надеюсь, ваш товарищ не откажется?
— Не откажусь, — заверил его Горчаков и протянул через проход руку:
— Алексей.
— Александр. — Они обменялись рукопожатиями.
Когда автобус остановился возле станции метро, они собрались выходить. Мое паршивое настроение не проходило, и факт похорон исправить его явно не мог.
— Я, пожалуй, не поеду, извините, ребята, — сказала я и тут же удостоилась ощутимого пинка по ноге.
Горчаков, выразительно глядя на меня, сказал:
— Маша, без тебя и я не поеду, а Гену помянуть надо! Давай выйдем из автобуса и определимся, хорошо?
Я согласилась, вышла вслед за ними из автобуса и не успела оглянуться, как уже сидела в такси, в мгновение ока остановленном Александром. Боже, как мне не хотелось тащиться к незнакомому человеку, в незнакомый дом, хотя доктор и внушал симпатию. А потом одной ехать домой! Нет уж.
Как только такси тронулось, я сказала, что Гену помянуть надо, но у меня на сегодняшний день определенные планы, поэтому я предлагаю ненадолго поехать ко мне.
— Удобно ли это? — засомневался доктор.
Леша заверил его, что удобнее не бывает; он задал таксисту маршрут, и через полчаса, нагруженные двумя бутылками водки, бутылкой красного вина и закусками, мы входили в квартиру, где я так предусмотрительно убралась утром. Вот уж, действительно, не знаешь, где соломки подстелить! Я вспомнила одно свое дело, по которому мне пришлось объявить свидетельнице, пришедшей на допрос, что мы сейчас поедем к ней домой с обыском; бедная женщина от отчаяния чуть не выкинулась из окна моего кабинета; она на коленях умоляла разрешить ей поехать домой первой и убраться перед обыском, со слезами на глазах она причитала, что у нее дома свинарник, она не успела сделать уборку, и ей безумно стыдно перед понятыми и следователем. Ничего такого мы не нашли, да и не рассчитывали, обыск был простой формальностью, но с точки зрения женщины я ей в душе искренне посочувствовала.
Гену мы помянули по всей форме. Через пару часов и я, и Лешка были с доктором лучшими друзьями.
Разговоры, конечно, крутились вокруг Генки, его последних дней. А доктор рассказал нам интересные вещи о близости Струмина к профессору Неточкину; Генка, оказывается, писал диссертацию по сосудистой хирургии и пропадал у Неточкина в институте. Потом наши разговоры плавно свернули на насущные проблемы. Воспользовавшись присутствием человека с медицинским образованием, я решила выяснить некоторые мучившие меня вопросы. Например, отчего может наступить смерть молодого человека, если ни наружных, ни внутренних повреждений у него нет и заболеваниями, могущими привести к летальному исходу, он не страдал.
— Вы хотите сказать, что человек шел по улице, упал и умер? — уточнил Александр.
— Не знаю. В нашем распоряжении только труп. Вернее, и трупа-то теперь нет, — спохватилась я.
— Странно, — пробормотал доктор. — Ну, если так, то мне в первую очередь приходят в голову варианты введения в организм веществ, действующих на дыхательные пути, цититона, например; в малых дозах они вызывают остановку дыхания, а после смерти химически не определяются — распадаются.
— А как их можно ввести в организм? — допытывалась я.
— Как? Подкожно, внутривенно. Есть, кстати, еще способ: в вену вводится не менее двадцати кубиков воздуха: воздушная эмболия и смерть. Но у меня это ассоциируется с условиями стационара, — размышлял вслух доктор. — Правда, вариант воздушной эмболии можно доказать, но, насколько я знаю, одним-единственным способом. Есть так называемая проба Сумцова — сердце вскрывается под водой…
— А если введен препарат, воздействующий на дыхательные пути, должен ведь остаться след от укола? — включился в застольную беседу Лешка.
— Да ну, ты его и не заметишь, — фыркнул доктор. — Это же микроскопическая точечка, а если объект не очень свежий, вероятность равна нулю.
— Да, все это хорошо, — грустно заметила я. — Еще бы понять, зачем здоровым людям вводить эти вещества, а потом подбрасывать трупы в чужие гробы. Может, это маньяки какие-нибудь?
— Да, кстати, Маша, — спохватился Горчаков, — я перед похоронами пробежался по моргу и выяснил, что нашей девушки в холодильнике нет.
— Ты шутишь?
— Уж какие шутки!
— А раньше ты сказать не мог? — укорила я Лешку.
— А толку-то? Я специально молчал, чтобы ты во время похорон себе голову не забивала. Ну что бы ты сделала?
— Да, ты прав. А ты что предлагаешь?.. Мне по-прежнему непонятно, зачем убирать уже исследованные трупы?
— Исследованы-то они исследованы, а пальчиков мы не имеем, и головы тоже, и в случае чего идентифицировать их ни с кем не сможем. Значит, принципиально важно установить их личность. Только как?
Доктор с интересом следил за нашим разговором. Выпитая водка совершенно на нем не отразилась, по крайней мере внешне. Если бы я своими глазами не видела, как они с Лешкой употребили за упокой души Гены Струмина полторы бутылки «Синопской», я бы поклялась, что человек капли в рот не брал.
— И еще знаешь что? — продолжал Лешка. — Я с уголовным розыском договорился, завтра нам людей дадут, доедем до морга, посмотрим тихонечко: завтра будут два закрытых гроба; сегодня никого не хоронили в закрытых, я проверил, а завтра два будут. Чем черт не шутит, может, она там?
— Ладно, звони тогда и заезжай за мной. Да, Лешка, — спохватилась я, — я все хотела у тебя спросить, да забывала, а что за третий телефон на календаре у Неточкина? Там мой номер и Юрин, в морге, а третий номер чей?
— Ха, — медленно сказал Лешка. — Если бы я знал!
— Но ты его хоть пробивал?
— Обижаешь! Конечно, и звонил по нему. Никто не отвечает, номер числится за однокомнатной квартирой в «хрущевке», на первом этаже. Хозяйка, по агентурным данным, два года живет за границей, квартирку сдает кому ни попадя; по крайней мере, кто сейчас пользуется ключами, установить не представилось возможным.
— А что внутри?
— Да, внутри негласно посмотрели: похоже, что квартира используется под офис, обстановка самая скудная — пара столов, стулья, диван и кресла. Ни компьютеров, ни факсов. По крайней мере несколько дней там никого не было.
— Засаду-то хоть оставили?
— Ну, Маша, какая засада? Где людей-то взять?
— Что, даже под Неточкина тебе не дали бы?
— Обижаешь, — повторил Леша. — Не дали мне людей. Я Колькиной командировкой весь лимит поддержки съел.
Доктор, с интересом слушавший наш разговор, вдруг вспомнил, что я что-то говорила о планах на сегодня, и стал собираться. Поблагодарил и откланялся. Я даже удивилась; в общем-то, я никого не гнала, и водка еще не допита. Но потом даже испытала облегчение. Мне надо еще сварить суп для Хрюндика, которого я завтра забираю на выходные, и вообще я устала. Ушел и Лешка, договорившись со мной, что позвонит около одиннадцати.
Убрав следы поминок и сварив бульон, я пораздумывала, чем его заправить. Лапшу варить надоело, профитроли мой Гоша любит, но делать их хлопотно — это надо два часа плиту прогревать, прежде чем туда засунуть заварное тесто, и потом, надо их сразу подавать, а не заранее готовить. Сделаю-ка я клецки. Элементарно: манную крупу растереть с ложкой мягкого масла, добавить сырое яйцо, чуть-чуть сметаны, брать на краешек ложки и окунать в кипящий бульон.
Бросая в кастрюлю клецки и наблюдая за тем, как они падают на дно кастрюли и лежат под толщей бульона, а сварившиеся всплывают на поверхность, я почему-то думала о том, сколько же еще трупов лежит под толщей земли в чужих гробах; мы-то знаем только о тех, что по чистой случайности выплыли на свет божий… Нечего сказать, хорошенькие аналогии всплывают как клецки в голове у женщины и матери, занимающейся домашним хозяйством!
