— Разумеется, синьор.
— Я оставляю это под вашу ответственность, но без моего ведома запрещаю вам предпринимать какие-либо меры в отношении банка.
— Да, синьор. Это все?
— Все.
Брунетти встал, поставил стул к столу и молча вышел. Синьорина Элеттра листала бумаги в папке.
— Синьорина, вам удалось найти что-нибудь о доходах?
— О чьих доходах? — спросила она с улыбкой.
— Ммм… — Брунетти растерялся.
— Адвоката Сантомауро или синьора Бурраски?
Брунетти был так занят делом об убийстве, что у него совсем вылетело из головы поручение, которое Патта дал синьорине Элеттре: разрабатывать Бурраску.
— А я и забыл, — повинился он.
Нетрудно было догадаться, что если она упомянула Бурраску, значит, у нее что-то есть.
— И что же вы узнали?
Отодвинув папку, она удивленно взглянула на комиссара, будто не поняла вопроса.
— Что его миланская квартира выставлена на продажу, что три последних фильма принесли ему одни убытки и что вилла в Монако уже отошла кредиторам. — Она улыбнулась. — Продолжать?
Брунетти кивнул. Черт возьми, как она все это раскопала?
— В США его обвиняют в съемках детской порнографии, заведено уголовное дело. Все копии его последнего фильма были конфискованы полицией Монако. Причины мне выяснить не удалось.
— А налоги? Это вы, случаем, не налоговые декларации просматривали, когда я вышел?
— К сожалению, нет. Знаете, как неохотно налоговики делятся информацией? Из них практически невозможно ничего вытащить. — Она сделала многозначительную паузу и закончила так, как он и предполагал: — Если только у тебя там нет знакомых. Так что налоговые декларации прибудут завтра.
— И вы сразу отдадите их вице-квесторе?
Синьорина Элеттра пронзила его свирепым взглядом:
— Нет, комиссар. Я подожду несколько дней.
— Вы шутите?
— Какие могут быть шутки, когда речь идет о вице-квесторе?
— Зачем же тогда ждать?
— А почему нет?
Немало же Патта, должно быть, поиздевался над ней за неделю, что она успела замыслить такую жестокую месть.
— А Сантомауро?
— Ах, Avvocato Сантомауро — это совсем другой случай. Он процветает. У него вагон акций и облигаций общей стоимостью более полумиллиарда лир. Заявленный годовой доход — два миллиона лир, что в два раза больше средней суммы, какую обычно декларируют люди его положений.
— А с налогами?
— Вот это самое удивительное. Он, кажется, ничего не скрывает и выплачивает все налоги. Не подкопаешься.
— А вам, вижу, не верится.
— Я вас умоляю, комиссар. — Она укоризненно, но без прежней свирепости взглянула на него. — Вы сами знаете, что это такое, когда человек не скрывает своих доходов. Если он декларирует все, что зарабатывает, то, значит, другой, скрытый, источник приносит ему столько денег, что ему не резон обманывать государство по мелочам.
Брунетти задумался. Налоговое законодательство не оставляло свободы для иных интерпретаций.
— А откуда у него деньги, ваш компьютер не знает?
— Нет. Но знает, что он президент Лиги по защите нравственности. Так что логично было бы поискать там.
— Не могли бы вы вместе вот с ним, — Брунетти кивком головы указал на экран, — поинтересоваться Лигой?
— Да мы уже интересовались, комиссар. Оказывается, что до Лиги добраться сложнее, чем до налогов синьора Бурраски.
— Я уверен, что для вас не существует преград, синьорина.
Она молча наклонила голову, как бы говоря, что она всего лишь исполняет свой долг.
Он решился полюбопытствовать:
— А как вы достаете эту информацию?
— Какую?
— Да вот, финансовую.
— О, я имела с ней дело на прежней работе.
— И где же вы раньше работали, если не секрет?
Брунетти ожидал услышать что-то вроде: в бухгалтерии одной страховой компании, но он ошибался.
— В Банке Италии, — ответила она, глядя на экран.
Его брови непроизвольно поползли вверх. Заметив это, она пояснила:
— Я была личным помощником генерального директора.
Даже не обладая особыми способностями к устному счету, нетрудно было представить, что она потеряла. Работа в банках стабильна и хорошо оплачивается. Многие итальянцы мечтают устроиться на любое место в любой банк и годами добиваются этого, а тут — сам Банк Италии. И она променяла его на обыкновенную секретарскую зарплату в полиции? Пусть дважды в неделю ей доставляют цветы от Фантена, все равно это глупость. А учитывая то, что работать ей приходилось не только на полицию, но и на Патту, ее поступок выглядел форменным безумием.
— Понятно, — сказал Брунетти, хоть ничегошеньки не понимал. — Надеюсь, вам у нас понравится.
— Я уверена, что понравится, комиссар. Будут еще какие-нибудь поручения?
— Не сейчас, спасибо.
Вернувшись к себе в кабинет, он позвонил в гостиницу и попросил соединить его с номером синьоры Брунетти.
Синьора Брунетти, ответили ему, отправилась на прогулку и вернется к обеду. Тогда он попросил передать ей привет и повесил трубку.
Почти тотчас раздался звонок. Это был Падовани. Он звонил из Рима, чтобы извиниться за отсутствие новостей о Сантомауро. Его друзья в Риме и в Венеции, оказывается, все разъехались. Каждому он оставил сообщения с просьбой связаться с ним, но не объяснял зачем. Брунетти поблагодарил его и попросил звонить еще, если появится что-нибудь новенькое.
Затем Брунетти, порывшись в бумагах на столе, вытащил один документ — отчет о вскрытии Маскари, и принялся читать его еще раз. На четвертой странице он нашел то, что искал: «На коже ног в нескольких местах поверхностные порезы и царапины, без следов запекшейся крови. Причиной царапин, без сомнения, явилась…» — Тут патологоанатом изощрился, вставив латинское название травы, росшей в том месте, где обнаружили труп.
Мертвое тело не кровоточит, потому что давление в сосудах падает до нуля. Это был один из немногих законов патологоанатомии, которые Брунетти знал наизусть. Если царапины остались от этой травы, то, значит, Маскари был уже мертв, когда его засунули под куст. Но если они остались от бритвы, это значит, что он был мертв уже тогда, когда его брили.
Сам Брунетти брил волосы только на лице, но не раз слышал приглушенные проклятия из ванной, когда Паола запиралась там с бритвой, и потом видел, как она выходит, залепив порезы на ногах туалетной бумагой. Она проделывала это регулярно, сколько он ее знал, и до сих пор дело не обходилось без порезов. Вряд ли мужчина средних лет был способен овладеть этим искусством лучше Паолы, так чтобы совсем не обрезаться при бритье. Брунетти полагал, что все браки во многом схожи. Если бы он вдруг начал брить ноги, Паола не могла бы не заметить. Он не верил, что Маскари ухитрялся проделывать это в тайне от своей жены, даже если он не звонил ей, когда уезжал в командировки.
Он снова заглянул в отчет: «Ни запекшейся крови, ни следов воска на коже ног не обнаружено». Нет, несмотря на красное платье и красные туфли, на макияж и на белье, синьор Маскари не брил своих ног и не наносил на них воск для депиляции. А это значит, что кто-то другой сделал это за него после его смерти.
Сидя в своем кабинете, Брунетти лелеял надежду, что вдруг поднимется вечерний бриз и принесет хоть немного прохлады, но эта надежда не оправдалась, как и другая — та, что разрозненные факты как-нибудь сами увяжутся между собой и составят ясную картину преступления. Пока что было ясно только, что вся эта история с переодеванием есть одна посмертная фальсификация, придуманная для отвода глаз, для сокрытия настоящих причин смерти Маскари. Следовательно, Раванелло, единственный свидетель «признания» Маскари, лжет и, наверное, причастен к убийству. Вот здесь и была главная загвоздка. Брунетти не то чтобы верил в особую банкирскую добродетель, но с трудом представлял себе, как один банкир убивает другого лишь для того, чтобы занять его место.
С другой стороны, Раванелло и не подумал отрицать, что был в офисе в субботу; более того — он сам рассказал об этом. И его нежелание говорить о секретах Маскари вполне объяснимо. Все равно ведь тело уже опознали? Так поступил бы верный друг и лояльный подчиненный.
И все же что заставило его сказать неправду тогда по телефону в субботу? Почему он хотел скрыть даже от незнакомого человека, что находится в банке?
Зазвонил телефон, и отупевший от жары Брунетти, продолжая размышлять, представился:
— Брунетти.
— Мне нужно с вами поговорить, — сообщил мужской голос из трубки, — лично.
— Кто это? — очень тихо спросил Брунетти.
— Я не могу сказать этого по телефону.
— Тогда я не могу с вами разговаривать, — сказал Брунетти и дал отбой.
После такого отлупа ошарашенному собеседнику обычно ничего не остается, как перезвонить. Брунетти очень хорошо это знал. И действительно — через пару минут опять раздался звонок, и Брунетти, подняв трубку, ответил, как в первый раз.
