В отличие от Гюнвальда Ларссона, у него были жена и сын. Жену звали Унда, сына — Матс, у самого же Рённа было еще второе имя, которое он предпочитал не вспоминать.
Его мать в молодости преклонялась перед известнейшим киноактером той поры и нарекла своего первенца Валентино.
Поскольку Гюнвальд Ларссон и Рённ служили в одном отделе, они виделись почти ежедневно, но охотно общались и в свободное время. Когда им удавалось совместить свои отпуска, они отправлялись в Арьеплуг и предавались, главным образом, рыбной ловле.
Коллеги не могли взять в толк, как могут дружить два столь разных человека и многие удивлялись способности Рённа стоическим спокойствием и несколькими словами превратить разъяренного Гюнвальда Ларссона в кроткую овечку.
Гюнвальд Ларссон проверил набор костюмов в своем обширном гардеробе.
Он хорошо знал климат страны, в которую направлялся, и в памяти сохранились душные, знойные недели, проведенные много лет назад в ожидающем его городе. Чтобы выдержать тамошнюю жару, надо одеться полегче, а у него было только два достаточно легких костюма.
На всякий случай он примерил их. И с досадой обнаружил, что один вообще не налезает на него, а брюки второго застегиваются лишь с великим трудом после сильного выдоха. К тому же они чересчур обтягивали бедра. Пиджак-то застегивался, но был тесноват в плечах, ограничивая свободу движений и грозя лопнуть по швам.
Он повесил на место совсем непригодный костюм, а второй положил на крышку чемодана. Сойдет. Костюм был пошит четыре года назад из египетской тонкой хлопчатобумажной ткани палевого цвета, в узкую белую полоску.
Кроме трусов, в чемодане лежали полуботинки, ночные туфли, туалетные принадлежности, носки, носовые платки, сорочки, пижама и шелковый халат такой же голубизны, как его глаза.
Гюнвальд Ларссон был непьющий, но припас бутылку спиртного на случай, если встретит пьющего, который сможет оказаться полезным. Завернув бутылку в зеленую майку с красными лосями, он засунул ее под сорочки.
Сверху положил трое брюк защитного цвета, чесучовую куртку и тесноватый костюм. В карман на внутренней стороне чемоданной крышки засунул детективный роман «Голубой след» своего любимого Ю. Региса.
Опустил крышку, застегнул латунные пряжки широких ремней, запер замочки и поставил чемодан в прихожей.
Эйнар Рённ обещал заехать за Гюнвальдом Ларссоном утром следующего дня и отвезти его на аэродром Арланда — как и большинство шведских аэродромов, унылое и неудачно расположенное сооружение. Прибывая в Арланду, исполненные ожиданий гости получали о Швеции более отвратное впечатление, чем страна того заслуживала.
Ларссон слишком дорожил своей машиной «ЭМВ»[2], чтобы оставлять ее на длительную стоянку у аэродрома.
Бросив сине-желтые трусы в корзину для грязного белья в ванной, Гюнвальд Ларссон надел пижаму и лег.
Он не страдал предстартовой лихорадкой и уснул почти сразу.
Представитель службы безопасности был чуть выше локтя Гюнвальда Ларссона, зато плечистый, и он выглядел весьма элегантно в голубом костюме с безупречно отутюженными расклешенными брюками. Кроме того, на нем была розовая сорочка, темно-лиловый шелковый галстук и блестящие черные длинноносые полуботинки. Портрет щеголя нарушался только оттопыривающейся у левой подмышки кобурой. Представителя звали Франсиско Бахамонде Кассаветес-и-Ларриньяга; волосы у него были почти черные, кожа — светло-кофейного цвета, глаза — оливковые. Он происходил из чрезвычайно знатной семьи и занимал высокий пост. Гюнвальд Ларссон тоже принадлежал к знатному роду, хоть и не любил в этом признаваться; сто двенадцать килограммов, несомненно, придавали ему скорее грубый и тяжеловесный, чем утонченный вид.
Франсиско Бахамонде Кассаветес-и-Ларриньяга расстелил на балюстраде план мероприятий по обеспечению безопасности, но Гюнвальд Ларссон смотрел на свой костюм; портной местного полицейского ведомства неделю трудился и достиг отменного результата, ибо в этой стране портняжное искусство все еще стояло на высоком уровне. Единственное разногласие возникло, когда дело дошло до припуска на кобуру под мышкой. Портной считал его обязательным, но Гюнвальд Ларссон никогда не носил оружие под мышкой, он пристегивал свой пистолет к поясному ремню. К тому же здесь, в заграничной командировке, он, естественно, вообще был без оружия, а костюм ему пригодится и в Стокгольме. Спор продолжался недолго, и Ларссон, разумеется, настоял на своем. Иначе и быть не могло. С глубоким удовлетворением он обозрел свою элегантно одетую фигуру, блаженно вздохнул и перевел взгляд на окружающее.
Они стояли на восьмом этаже отеля, в специально выбранной точке. Кортеж должен был проследовать под балконом и остановиться в одном квартале, у местного дворца. Гюнвальд Ларссон вежливо глянул на план, но без особого интереса, так как успел запомнить его во всех подробностях. Он знал, что всякое движение в гавани было прекращено с пяти утра и гражданский аэропорт закрыт с момента приземления президентского самолета.
Прямо перед ними простирались гавань и лазурное море. На внешнем рейде стояло несколько больших пассажирских и грузовых судов. В движении находились только один сторожевой корабль да несколько полицейских катеров внутри гавани.
Улицу под балконом окаймляли пальмы и акации. Напротив отеля располагалась стоянка такси, рядом с ней стояли живописные конные экипажи. Все они, как и автомашины, были тщательно проверены.
Собравшийся люд, не считая цепочки военной полиции и жандармов по обе стороны улицы, прошел через металлодетекторы того типа, которым теперь оснащены крупные аэропорты.
Жандармы были в зеленых мундирах, военная полиция — в серо-голубых. Первые обуты в сапоги, вторые — в ботинки.
Гюнвальд Ларссон подавил зевок: рано утром он участвовал в репетиции. Все было совсем как взаправду, не хватало только самого президента.
Вот как выглядел кортеж: впереди на мотороллерах — пятнадцать прошедших специальную подготовку сотрудников службы безопасности. За ними — столько же обычных полицейских на мотоциклах и две машины, битком набитые охранниками. Далее следовал предназначенный для президента черный «кадиллак» с голубыми пулестойкими стеклами.
Гюнвальду Ларссону была оказана великая честь: он сидел на заднем сиденье «кадиллака», изображая президента.
За «кадиллаком» следовала открытая машина с охранниками на боковых сиденьях, на американский лад.
Замыкали кортеж полицейские мотоциклы, автобус радиовещания и машины аккредитованных журналистов.
Кроме того, на всем пути от аэродрома были размещены агенты в штатском.
Одна деталь врезалась в память шведского гостя.
На всех столбах висели портреты президента. Путь был достаточно долгим, и Гюнвальду Ларссону осточертели массивная голова на бычьей шее, одутловатое лицо и очки в черной металлической оправе.
Помимо наземной охраны, в воздухе курсировали военные вертолеты в три яруса, по три машины в каждом ярусе.
Сверх того, небо над вертолетами бороздила эскадрилья «старфайтеров».
Словом, все отработано до такой степени, что возможность неприятных сюрпризов была как будто исключена.
Во второй половине дня стало очень душно. Гюнвальд Ларссон слегка вспотел.
Он не предвидел никаких осечек. Визиту предшествовала тщательная, обстоятельная подготовка, планы разрабатывались за месяцы вперед. Особая группа специально проверяла планы в поисках возможных пробелов. Были внесены незначительные поправки. И ведь ни одно из многочисленных покушений в этой стране не удалось. Пожалуй, начальник ЦПУ был прав, когда говорил, что здешние специалисты — самые квалифицированные в своей области.
Без четверти три Франсиско Бахамонде Кассаветес-и-Ларриньяга глянул на часы и сказал:
— Twenty one minutes to go I presume.[3]
Стокгольм вполне мог послать человека, не владеющего испанским. Кассаветес-и-Ларриньяга изъяснялся на аристократическом английском языке, принятом в наиболее изысканных клубах Белгравии.
Гюнвальд Ларссон посмотрел на свой хронометр и кивнул.
Часы показывали без тринадцати минут и тридцати пяти секунд три в среду пятого июня тысяча девятьсот семьдесят четвертого года.
Сторожевой корабль остановился у входа в гавань, чтобы выполнить единственное возложенное на него задание: произвести приветственный салют.
Высоко над улицей восемь истребителей выписывали белые зигзаги в ярко-голубом небе.
Гюнвальд Ларссон огляделся по сторонам. Улица упиралась в огромную круглую арену для боя быков, окаймленную кирпичной стеной с красно-белыми арками. В другом конце улицы как раз в эту минуту заработал высокий фонтан с подкрашенными струями; год выдался на редкость засушливый, и фонтаны — их в городе было много — включали только по особо торжественным случаям.
