Лицо Паульссона просветлело.
— О, черт, — сказал он. — Значит, я правильно понял.
— И что же ты им сказал?
— Ничего точного. У них был разочарованный вид.
— Да, можно себе представить.
— Они собираются остаться здесь?
— Нет, — сказал Паульссон. — Едут в Стокгольм. Будут беседовать в своем посольстве. Я тоже лечу туда завтра. Должен доложить. И изучать архивные материалы. — Он зевнул. — Пожалуй, нужно ложиться. Тяжелая была неделя. Спасибо за то, что помог. — Паульссон поднялся, взял пиджак и очень тщательно застегнул все пуговицы. — Пока.
— Спокойной ночи.
В двери он повернулся и зловеще проговорил:
— По-моему, на это уйдут годы.
Мартин Бек посидел еще несколько минут. Посмеялся над ушедшим гостем, разделся и вошел в ванную комнату. Долго стоял под холодным душем. Закутался в банную простыню и вернулся к прежнему месту у окна.
Снаружи было тихо и темно. Казалось, что вся жизнь замерла и в гавани и на вокзале. Где-то промчалась полицейская машина. Многие таксисты смирились со своим положением и разъехались по домам. Наконец и он решил, что пора лечь. Раньше иди позже это придется сделать, хотя сон по-прежнему не приходил.
Лег на спину и заложил руки за голову. Лежал неподвижно, устремив взор в потолок.
Минут так через пятнадцать, двадцать, снова услышал стук в дверь. Очень легкий и на этот раз.
Господи Боже, подумал он, неужели Паульссон опять начнет распространяться о шпионах и тайных агентах? Самим простым делом было прикинуться, что спишь. Но разве ты лишился чувства долга?
— Войдите, — произнес он с тоской.
Дверь осторожно открылась, и в комнату вошла Оса Турелль в домашних туфлях и в коротком белом ночном халате, завязанном пояском на талии.
— Ты не спишь?
— Нет, — ответил Мартин Бек и простодушно прибавил: — И ты тоже?
Она засмеялась и покачала головой. Коротко остриженные темные волосы блестели.
— Я только что вернулась. Успела лишь принять душ.
— Я слышал, что у вас сегодня была большая суета.
— Да, черт возьми. Поесть некогда было. Сжевала только несколько бутербродов.
— Садись.
— Спасибо. Если ты не устал.
— От ничегонеделания не устаешь.
Она все еще колебалась, не отпуская ручку двери.
— Принесу свои сигареты. Моя комната через две от твоей.
Она оставила дверь приоткрытой. Он лежал по-прежнему, заложив руки за голову, и ждал.
Через несколько секунд она вернулась, бесшумно закрыла за собой дверь и подошла к креслу, на котором час назад Паульссон изливал свои страдания. Она сбросила туфли и забралась в кресло с ногами, подтянув колени к подбородку. Зажгла сигарету и сделала несколько глубоких затяжек.
— Хорошо, — сказала она. — День был ужасный.
— Ты жалеешь, что стала служить в полиции?
— И да и нет. Видишь так много дряни, о которой раньше только слышала. Но иногда вроде бы делаешь что-то полезное.
— Да, — сказал он. — Иногда.
— У вас был плохой день?
— Очень. Ничего нового или положительного. Но так бывает часто. А у тебя есть какие-нибудь предположения?
— Какие у меня могут быть предположения? Хотя Пальмгрен был подлецом. Многие, несомненно, имели основания его ненавидеть. Мне кажется, тут просто-напросто месть.
— Я тоже так думал.
Она помолчала. Когда сигарета потухла, она тут же зажгла новую.
Мартин повернулся и посмотрел на Осу. Казалось, мысли ее далеко отсюда, а глаза устремлены в какую-то точку вдали.
Наконец она взглянула ему прямо в глаза. Глаза у нее были большие, карие, серьезные.
Только что она словно отсутствовала, а теперь вся была здесь.
Она смяла сигарету и не закурила новую. Облизала губы кончиком языка. Зубы у нее были белые, но слегка неровные. Брови густые и темные.
— Да, — проговорил он.
Она медленно кивнула. Очень тихо сказала:
— Да, раньше или позже. Почему бы не теперь?
Встала и села на край кровати. Сидела не шевелясь. Они все смотрели друг на друга.
— У тебя серые глаза, — сказала она.
— А у тебя карие.
— Ты думал об этом раньше? — спросила она.
— Да, а ты?
— Иногда, в последний год.
Он обнял ее за плечи.
Когда она ушла, в комнате уже было светло.
Это произошло и никогда более не повторится, или, может быть…
Он не знал. Зато знал, что достаточно стар, чтобы быть ее отцом, если бы это место не было занято двадцать семь лет тому назад.
Мартин Бек думал о том, что среда, несмотря ни на что, закончилась неплохо. Или, может быть, четверг начался хорошо?
Они, встретились через несколько часов в полицейском управлении. Мартин Бек спросил мимоходом:
— Кто заказал тебе комнату в «Савое»?
— Я сама. Хотя это Леннарт сказал, чтобы я так сделала.
Мартин Бек улыбнулся: Колльберг, конечно. Интриган. Но пусть он никогда не узнает, удалась ему нынешняя интрига или нет.
В девять часов утра в четверг в их штаб-квартире не намечалось никаких перемен. Мартин Бек и Монссон сидели друг против друга за большим письменным столом. Оба молчали. Мартин Бек курил, а Монссон ничего не делал. Запасы зубочисток иссякли.
Двенадцать минут десятого Бенни Скакке проявил наконец активность, войдя в кабинет с длинной лентой телекса в руке. Остановившись около двери, он начал ее просматривать.
— Что это? — спросил Мартин Бек.
— Список из Копенгагена, — вяло проговорил Монссон. — Они присылают такие списки ежедневно. Объявления о розыске. Пропавшие машины, найденные вещи, всякое такое.
— Много девчонок пропало, — сказал Скакке. — Девять, нет, десять.
— Обычное дело для такого времени года, — прокомментировал Монссон.
— Уведенные машины, — продолжал Скакке. — Шведский паспорт на имя Свена Улофа Гюставссона из Сведала, пятидесяти шести лет. Конфискован у проститутки в Нюхавне. Бумажник тоже.
— Пьяная скотина, — лаконично сказал Монссон.
— Экскаватор со стройки туннеля. Как можно увести экскаватор?
— Пьяная скотина, — повторил Монссон. — А оружие? Они обычно сообщают об этом в конце.
Скакке продолжал читать список.
— Да, есть. Несколько. Шведский армейский пистолет, девятимиллиметровый «Хускварна», должно быть, старый, «Беретта Ягуар».., Ящик к «Арминиусу-22».., пять коробок патронов калибра семь шестьдесят пять…
— Стоп, — сказал Монссон.
— Да, что там за ящик? — спросил Мартин Бек.
Скакке нашел нужное место в списке.
— Упаковочный ящик для «Арминиуса-22».
— Где найден?
— Прибит к берегу между Драгером и Каструпом. Найден частным лицом и передан полиции в Драгере. Во вторник.
— Есть «Арминиус-22» в нашем описке? — спросил Мартин Бек.
— Конечно, — ответил Монссон, быстро вскочил и схватил телефонную трубку.
— Да, да, конечно, — догадался Скакке. — Ящик. Коробка на велосипеде…
Монссон упорно добивался коммутатора копенгагенской полиции. Прошло время, прежде чем он добрался до Могенсена.
Тот ничего не слышал ни о каком ящике.
— Нет, я прекрасно понимаю, что ты не можешь помнить обо всем на свете, — терпеливо сказал Монссон. — Но дело в том, что он фигурирует в вашем чертовом списке. Под тридцать восьмым номером. Для нас это может оказаться очень важным… — Несколько минут он слушал. Потом сказал: — Кстати, а что ты еще знаешь об Аэрофрахте и Оле Хофф-Енсене?
Могеисен отвечал довольно долго.
— Так, хорошо, — произнес Монссон и положил трубку. Посмотрел на остальных. — Они проверят и сообщат.
— Когда? — спросил Бек.
— Могенсен оборачивается очень быстро.
Меньше чем через час раздался звонок из Копенгагена.
Монссон слушал, и вид у него становился все более довольным.
— Прекрасно, — выговорил он.
— Ну? — оказал Мартин Бек.
— Ящик находится в их техническом отделе. Парень в Драгере собирался было его выбросить, но вчера положил в пластиковый мешок и отправил в Копенгаген. Нам привезут его на пароходе, который отходит от Новой гавани в одиннадцать часов. — Бросив взгляд на часы, он обратился к Скакке: — Последи, чтобы радиопатруль был на месте в порту, когда привезут ящик.
— Что о Хофф-Енсене? — спросил Мартин Бек.
— Много чего. Он, как видно, у них там хорошо известен. Скользкий тип, но к нему не подберешься. В Дании он темными делами не занимается. Все, чем он там занимается, вполне законно.
— Другими словами, темные дела Пальмгрена.
— Вот именно. Дела, по-видимому, крупные. Могенсен сказал, что имена Пальмгрена и Хофф-Енсена фигурируют в связи с контрабандой оружия и самолетов в страны, где объявлено эмбарго на оружие. Он узнал это через Интерпол. Но они тоже ничего не могут поделать.
— Или не хотят, — сказал Мартин Бек.
— Более чем вероятно, — согласился Монссон.
Без десяти двенадцать ящик лежал у них на столе. Обращались с ним очень осторожно, несмотря на то, что он уже был сильно поврежден и явно побывал во многих руках.
