«Курганова Ева Николаевна, майор федеральной службы, снайпер, дисциплинированна, исполнительна. Двадцать семь лет, адрес». Фотография. Еще фотография. На одной она в форме старшего лейтенанта милиции, на другой – голая, в шляпе и с кобурой. «Образование высшее юридическое, школа боевой подготовки при МВД (год), переподготовка в войсках спецназа (год, месяц), срок работы в МВД – три года, в службе безопасности – три года. Имеет в собственности автомобиль марки „Опель“ (год, номер), квартиру четырехкомнатную в Москве (адрес), винтовку снайперскую „СВД“ усовершенствованной модели (калибр, номер), счет в итальянском банке (сотрудничество с журналом „Плейбой“, дата). В должности следователя по особо важным делам убила на допросах троих (выстрелы в голову, проникающее ранение твердого острого предмета в мозг: даты, следственный изолятор, объяснение – сексуальное нападение, угроза побега), принимала непосредственное участие в побеге и убийстве киллера Слоника (удушение: дата, следственный изолятор), подозревается в убийстве агента федеральной службы Денисова В. (несколько выстрелов в область груди: дата, офис банка), убийстве бандитского авторитета Феди-Самосвала (ранение ножом в горло: дата, публичный дом Хамида-Паши, Стамбул). В должности аналитика федеральной службы сорвала сделку по продаже „МИГов“ (дата), разработала и принимала непосредственное участие в секретных операциях против спецслужб США по предотвращению установки оборудования слежки на космической станции «Дружба» (дата) и вместе со спецслужбами США по задержанию и вывозу из России лидера курдских террористов (дата). Разведена. Трое приемных детей. Личные пристрастия: приемные дети, оружие. В данное время постоянного сексуального партнера не имеет. В свободное время: снайпер. Метод ликвидации Кургановой Е.Н на усмотрение Кургановой Е.Н.».
Ева достает телефон, вспоминает номер Доктора и не может вспомнить. Это кажется ей странным и очень обидным. Настолько обидным, что впору заплакать. Пока она тыльной стороной левой ладони вытирает глаза, правая механически нажимает кнопки: рука помнит.
– Доктор? Я хочу вам сказать, – она медленно встает, комкает и засовывает письмо и конверт в карман, – я хочу сказать…
– Я не могу в данный момент разговаривать, – доктор Менцель сидит у стола в своей квартире и, перетянув жгутом руку повыше локтя, осматривает выступившую вспученной синей веткой вену на предмет ее протыкания иглой. Игла на шприце, лежащем рядом, устрашающе длинная. А яд безболезненный – вхождение в сон.
– Есть работа, Доктор. Можете не разговаривать. Можете молча поехать в морг специзолятора ФСБ, мы только что с вами там встречались, и произвести вскрытие Скрипача и Мышки.
Ева слышит на том конце провода тяжелое дыхание и вдруг понимает, что Доктор стар, что он перешел грань равнодушия к жизни, за которой – только если повезет – радость случайных привязанностей, цинизм и отвращение к обладанию чем бы то ни было.
– Это все на сегодня? – Доктор, переждав судорожные попытки сердца войти в ритм, не спешит развязывать жгут.
– Нет. Не все. Когда подготовите заключения, можно навестить в хирургическом отделении Юну. Она ранена.
И Доктор сдернул резиновый жгут, подумал и бросил шприц в мусорное ведро. Он походил по комнате, взял телефон и обнаружил, что Ева еще ждет.
– Когда мы сможем поговорить? – Он опустил завернутый рукав рубашки, надел часы.
– Поговорим у Юны.
– Наденьте кольцо.
– Что? – не поняла Ева. – Что вы сказали?
– Я дал вам перстень. Наденьте его и носите, не снимая.
– Это что, приказ? – Ева вдруг почувствовала, что ее губы помнят улыбку.
– Это оберег.
– Есть надеть перстень!
Малышка тетя Феня с удивлением рассматривает нас. Я стою чуть позади Су, я вижу масляное пятно на ее джинсах и изящные лаковые туфельки – балетная позиция номер один, кажется, когда пятка к пятке, а носки врозь и на одной линии – туфельки эти черные с кокетливым бантиком сбоку и золотой буковкой S посередине бантика.
– И где же вас подобрал мой обормот? – Мы идем вдоль дороги в высокой траве, тетя Феня катится перед нами, вдруг пропадая – она рвет то ли цветы, то ли траву, потом выныривает, поправляет косынку и говорит, говорит… – И как же он меня назвал?
– Он сказал, что вы очень добрая и… – я не успеваю ничего придумать, она перебивает:
– Либо вы, красавицы, врете и это был не он, либо он тут же назвал меня дурой. Ну, что я говорю! – глядя на наши лица, она громко смеется. – Он мне тут недавно письмо прислал: «Пучина жизни засосала меня!» Совсем вы в Москве с ума посходили. А и бледные! Правда, что ли, голод у вас? Или с дороги укачало?
Нас вводят в дом – добротное деревянное сооружение с резными наличниками на окнах и решетками, я от такого сочетания замираю, а Су фыркает. Феня обводит рукой с нескрываемой гордостью заставленное дорогой мебелью и аппаратурой пространство и спрашивает:
– Ну, чего желаете, только честно?
– Помыться, – говорит Су.
– Спать, – говорю я.
– Ну а я бы чайку попила! Вот всем сразу и удружим. Тебя – в бадью, а то баню готовить некогда, ты вот тут устраивайся, в кресле, – меня дружески толкают в плечо, я падаю назад, и кресло услужливо сдувается подо мной с пугающей мягкостью, – а я чай накрою и помыться помогу!
Тетя Феня уводит Су, я слышу, как возятся они за занавеской, я отслеживаю глазами солнечные блики на деревянном полу, потом Феня зовет меня к себе – завлекающее движение рукой, хитрющий вид – и шепотом сообщает:
– Красота-то какая! Ну статуэтка дорогая, ей-богу. Таких он мне еще не присылал. Пена белая, а кожа белей!
Су сидит в корыте. Пена до сосков.
– Я уже и мочалку намылила, а не могу мыть такое! – причитает Феня. – Вдруг повредить чего придется нечаянно, ну чисто – зайчонок! Мягонькая. Жалко, что болеет. Да, жалко. Ну ничего, я любой радикулит за неделю вылечу. Никаких пластинок не потребуется.
Пока я пытаюсь сообразить, кто тут из нас болеет радикулитом, Феня заталкивает в большой заварочный чайник пучок собранной по дороге травы. Стол накрыт богатый, с салом, яйцами, отварной курицей и ветчиной. В ведре у стола – яблоки.
– А я вообще за стриптиз, – заявляет Феня, начав свой чай со стопочки густой наливки. Выходит Су, завернувшись в простыню, садится у стола. Мы разрываем с ней курицу, я так устала, что еда не радует.
– Ну что, Сусанна Глебовна! За красоту, да? – объявляет Феня.
Я и Су замираем с полными ртами и смотрим друг на друга.
– Вы уж не серчайте, я паспорт твой посмотрела, пока ты мылась. У меня все по-простому, имен своих не кажете, а паспорт у тебя странный такой, думала – иностранка, и уж так рада: наша! Такая – и наша!
– Вера, – я глупо протягиваю руку, причем левую, потому что правая у меня жирная.
Су встает, обходит стол и целует Феню в щеку.
– Сусанна Глебовна! Верочка! – Феня вытирает глаза. – Живите у меня сколько хотите. У меня тут эта… вентиляция, потом – сигнализация, и телефон, и телевизор по кассетам. А уж я буду любоваться на вас утром, в обед и вечером!
Мы ложимся в разных комнатах, я сразу проваливаюсь в беспамятство, а Су с Феней долго хихикают где-то, дом отслеживает звуки и перемещения, скрипит половицами, орет забытым радио, на рассвете в открытое окно прилетели комары. Я прячусь под одеяло и вдруг просыпаюсь, словно меня толкнули. Эти слова про радикулит не дают покоя. Что она имела в виду? Я встаю. За окном клочьями стелется туман, где-то далеко, незаметное за полосой леса, растворяется солнце, подкрашивая розовым цветом небо. Беспрерывно зевая и потягиваясь, обхожу первый этаж дома. Грандиозная постройка, что и говорить. Огромная голландская печь выложена изразцами: на каждом свой сюжет, выпуклые фигурки охотников, собак, домики, деревья, коровы и кони… Печь холодная, я глажу эти крошечные произведения искусства, становится грустно и холодно. На улице кричат петухи, одежда Су аккуратно сложена там, где она мылась: возле пустого корыта на табуретке лежат джинсы, трикотажная кофточка, потом нижнее белье, а сверху белья – стопки денег. Рассортированы. Двадцатипятирублевки, десятки, пятерки. А где же… О, как интересно. Все «зеленое» лежит в туфле. Смешно. Представить, что Су так аккуратно раскладывает деньги, я не могу, и на некоторое время впадаю в обдумывание предполагаемого образа предполагаемой сельской жительницы тети Фени. В состоянии обдумывания подхожу к комнате, где спит Су. Огромная кровать под пологом. Это просто почивальня султана, да и только. Стены задрапированы гобеленами, полог с золотыми кистями, на полках вдоль стены медные кувшины и кувшинчики, зеркало в старинной раме. Поднимаю полог. Голая Су просто потерялась на этом ипподроме наслаждений. Она лежит на боку и выглядит маленькой, забытой, несчастной, да еще палец во рту. А на спине… Да, что это у нее на спине? Я смотрю некоторое время с исследовательским интересом, потом бесцеремонно залезаю на кровать – три на три, не меньше, – подбираюсь к ней на коленях, сдергиваю шелковое покрывало и расматриваю странные штуки на спине Су. Ничего не понимаю. Придется ее перевернуть на живот, а для этого нужно дернуть за ногу. Су всхлипывает и сопротивляется во сне. Я сильней.
