Бабенко наблюдал за происходящим, широко открыв рот, глупо хихикая. Гуров взглянул на него недовольно и вновь переключился на Качалина.
– Вот и хорошо, вот и прекрасно, – сказал Лева, даже улыбнулся, хотя это было совершенно ни к чему. – Вы же сильный человек, Игорь Петрович. А я уже собирался вам валерьянку давать. Вы сильный и умный – ведите себя соответственно. В котором часу вы сегодня приехали домой?
– В начале второго, может быть, в половине второго, – бесстрастно ответил Качалин и тонким звонким голосом закричал: – Стыдно мне! Стыдно! Зачем вы мучаете меня?
– Я вас не понимаю, Игорь Петрович. Вернее, пытаюсь понять. Только я вас убедительно прошу, – Гуров отхлебнул воды, – здесь не театр, зрителей нет, ничего представлять не надо.
– Вы мне не верите. – Качалин согласно кивнул.
– Верить вам у меня нет оснований, правду вы мне пока не говорили. Мне кажется, что ее очередь пришла. – Лева устроился на стуле поудобнее, всем своим видом давая понять: мол, готов слушать внимательно, – перевел взгляд на ерзающего от нетерпения Бабенко и добавил: – Минуточку, дайте подумать.
Качалин снова кивнул, почему-то начал потирать ладони, будто ему предстояло не каяться и изворачиваться, а сделать что-то очень для себя приятное. Бабенко, почувствовав на себе взгляд Гурова, перестал вертеться и нетерпеливо зыркать глазами, уставился в дальний угол и, втянув голову в плечи, старался казаться меньше, быть незаметнее. Гурову даже послышался его голос: «Не выгоняйте, ну пожалуйста. Дайте послушать, очень уж интересно». «Так попросить отсюда Бабенко или оставить? – Гуров быстро прикидывал возможные „за“ и „против“. – Пусть остается, может, я из его присутствия сумею выжать в предстоящем разговоре что-нибудь полезное», – решил Лева. (Впоследствии выяснилось, что, предоставив возможность Бабенко слышать их беседу, Гуров допустил серьезную ошибку.)
– Так я вас слушаю, Игорь Петрович.
– Правда, она незамысловата и неприглядна, – заговорил Качалин быстро, будто боялся, что перебьют или желание говорить пропадет. – Я заехал домой около половины второго, точно время указать не могу. Елена уже была мертва, чуть-чуть теплая еще. Она лежала, вы знаете… Сначала я не понял, бросился к ней, когда же понял, то, извините… – Качалин поднял глаза. – Я извиняюсь за свое поведение. Я выпил полстакана виски, сел в кресло и закурил. Окурок там должен быть.
– Окурок есть. – Гуров кивнул.
– Понимаю. Окурок есть, человека нет, и у меня совести нет. Согласен. Вы абсолютно правы.
Лева был убежден: Качалин в данный момент искренен, переживания его не наигрыш, а вот правду он говорит или нет, неизвестно. Разве можно искренне страдать и лгать? Лева знал: такое случается, и значительно чаще, чем мы себе представляем. Невозможно разговаривать с человеком и не испытывать к нему абсолютно никаких чувств – инспектор уголовного розыска не компьютер. Симпатия, антипатия, жалость, презрение, гнев, искреннее сочувствие к человеку рождаются порой по непонятным, случается, по совершенно необъяснимым причинам. И невольно при выборе пути эти чувства оказываются коварным лоцманом. Лева знал о существовании невидимого лоцмана, старался субъективное отношение к собеседнику максимально пригасить либо брать на свое личное отношение поправку. В данный момент Качалин вызвал у Левы сочувствие, и он одернул себя, заставил еще больше насторожиться.
– Я и в детстве был трусом, во дворе меня били слабые. – Качалин пожал плечами, будто говорит кто-то другой, а он услышал и пожал плечами. – Я не сообразил, решил: ее кто-то убил – и испугался. Внешне-то мы были дружны, некоторые считали нас идеальной супружеской парой. Я сидел, курил, мысли вертелись и вертелись. Следствие внешнюю оболочку сдерет быстро и до сути наших отношений докопается. А кто убивает жену? Чаще всего муж. Так? – Он попытался улыбнуться.
– Не обязательно, но значительно чаще, чем думают люди непрофессиональные, – ответил Лева, думая совершенно, казалось бы, о постороннем. Почему Качалин столь интимные вещи выкладывает при Толике Бабенко? Естественно попросить его выйти, Качалин же этого не делает. Странно. Здесь что-то не так.
– У меня много приятелей среди вашего брата, наслышался. Убили жену, хватай мужа, в девяти случаях из десяти не ошибешься. Извините, вы хотите слышать обо мне, а не о себе.
Качалин попал так точно, что Лева чуть не вздрогнул. «Еще секунда, и я произнес бы эту фразу сам, причем слово в слово. Что происходит, мы на одной волне? Или это Качалин на моей волне, а я шарю в свободном эфире? И все-таки, почему он все это говорит при Бабенко? Нужен зритель, близкий человек? Просто так, для бодрости? Или Качалин хочет сообщить приятелю какую-то информацию? Чушь, они находились вдвоем. Нет, не чушь, тогда Качалин еще не знал, что признается. А может, мне самому отослать Толика? Лучше поздно, чем никогда.
Атмосфера изменилась, казалось, пропало напряжение, это было странно. Лева удивился. Они сейчас были похожи на недавно познакомившихся людей, которые выпили, расслабились, один другому жалуется на жизнь, а третий пьяно уединился и даже не слушает. Толик не ерзал, не зыркал любопытными глазами, казался вялым, ни о чем не думающим. (Лева хоть и держал себя в узде, но Толика Бабенко из поля своего внимания не выключил.)
– Не оправдываюсь. Сам себя не понимаю и оправдать не могу. Я поднялся, оставил все как есть и уехал на работу. В тот момент, помню точно, хотел лишь одного – чтобы вызывал милицию, отвечал на вопросы кто-то другой, только не я. Эгоизм.
– Ни оправдывать, ни осуждать в мои обязанности не входит, – сказал Лева. – Следователь вас официально допросит, а пока напишите объяснение.
– Понимаю. На чье имя?
– Ни на чье, – ответил Лева. – Я, Качалин Игорь Петрович, могу сообщить следующее – и все по порядку. Постарайтесь как можно точнее указывать время.
Качалин не успел написать объяснение – приехала машина за телом. Усталые, равнодушные мужчины в белых халатах прошли с провисшими носилками. Врач взглянул вопросительно, Гуров жестом его отпустил, а недовольно бурчащего эксперта оставил. И лифт уехал, и уже открыли балконную дверь в гостиной, и потянуло ветерком, и все вздохнули облегченно, когда Качалин подбежал к Леве:
– Я провожу? Можно, я провожу? Я только туда и сейчас же обратно? – быстро заговорил он.
– Можно. – Лева кивнул, хотя отлично знал: следователь его не похвалит.
Вернувшись на кухню, занял свое, уже привычное место:
– Рассказывайте.
– Что рассказывать? – Запрограммированный протест оказался сильнее рассудка – Толик взъерошился.
– Все по порядку. – Лева знал: Бабенко уже сдался, борьбу начинать не придется, надо лишь подождать. – Как приехали и далее… Сделайте над собой усилие, постарайтесь меньше врать.
– Я не собираюсь врать…
– Уже врете, – прервал Лева. – Придумали эдакий салат из правды и лжи. Ведь придумали? Хоть в этом признайтесь, придумали?
– Придумал. – Толик опустил голову, покаянно вздохнул.
«Слишком быстро признался, – отметил Лева, – теперь перестраивает порядки, лгать будет обязательно, я же должен слушать».
– Давайте, я вам верю, – обреченно произнес Лева.
– Я приезжал сюда сегодня. – Толик гордо выпрямился, словно готовился совершить подвиг. – Я прибыл ровно в тринадцать часов.
– Спасибо, я знаю. – О себе Лева добавил мысленно несколько нелестных слов. Язвительная реплика была совершенно ни к чему.
– Ничего вы не знаете! Не изображайте Мегрэ!
Существовала запись погибшей, в соседней комнате ждала своего часа Вера, с нахалом можно расправиться довольно быстро.
– Вы ничего не знаете, я вам сам заявляю! – Толик перевел дух. – Мадам была теплая, но уже… Если родной муженек дал деру, то мне – простительно. Мне это надо? У меня с мадам дела… – Видимо, Толик прикусил язык больно, потому что неожиданно вскрикнул: – Постельных дел у нас не было!
Лева смотрел на него с интересом и не мог понять, как Качалина, судя по всему женщина умная и властная, поддерживала деловые контакты с подобным парнем.
– Я испугался! Вам хорошо, у вас каждый день трупы, вы привыкли.
– Хотите честно? – Лева доверительно взял Бабенко за руку: – Надоело.
– Каждый день надоест.
– Слушать вас надоело.
Опять сорвался, что сегодня с ним? Лева постарался взглянуть на Толика Бабенко доброжелательно. В конце концов, кто этот человек? Какие-то торговые дела, вечно нервничает, неожиданно обнаруживает свою хозяйку мертвой. При его положении, с его точки зрения, даже естественно не поднимать шума, не вызывать милицию и не привлекать к своей особе внимание. Есть одна серьезная неувязочка, но она может разрешиться самым естественным образом. (И надо было Гурову заняться этой неувязочкой немедленно, а он отложил.)
