Когда он служил в армии, произошел у них в части случай, который сейчас он вспоминает по-особому. Один парень — звали его, помнится, Женя — боялся прыгать с парашютом. Никаких оснований не было, боялся — и все. Вроде сон ему снился, что ли, в котором он камнем летит вниз с самолета в голубом небе, дергает кольцо, а парашют не раскрывается… Ну а в армии таких хлипких оснований не признают: не умеешь — научим, не хочешь — заставим. Ну, значит, и прыгнул Женя… Один-единственный раз. Нет, парашют-то раскрылся. Но порывом ветра его утащило прямо на группу деревьев, росших сбоку заросшего травой поля. Перелом позвоночника. Алексей не дружил с этим Женей, почти не видел его, но момент, когда его, с отнявшейся нижней половиной тела, несли на фанерном щите в санитарную машину, впечатался в его бодрое, озаренное солнцем сознание. Что теперь будет с этим Женей? Говорят, он никогда больше не сможет ходить, более того, не сможет чувствовать свои ноги и все, что ниже пояса. С женщинами, значит, теперь ни-ни, да и какая женщина с таким жить согласится? В туалет ходить — только с клизмой. Разве это жизнь? Лучше, наверное, смерть. Он бы на месте Жени пожалел, что не насмерть разбился.
«На месте Жени» — это был формальный речевой оборот. Мысль о том, что Женя вчера еще был здоров, а сегодня — инвалид, так же как он сам сегодня здоров, а завтра… неизвестно, что преподнесет нам завтра, не задержалась в голове, скользнула по поверхности сознания. Своими сильными руками и ногами, своим безукоризненно работающим сердцем Дубинин был настолько далек от этого бедолаги, пригвожденного, точно червяк, к фанерному щиту («на щите» — это вроде, по истории проходили, греки так говорили о павших в бою), что, правду сказать, никак не мог себя вообразить на Женином месте.
Вернувшись из армии, Алексей тоже не повел себя, как слабак: занялся бизнесом. Его фирмочка, постепенно превращающаяся в фирму, росла и богатела. Фирма торговала стальными дверьми с сейфовыми замками, и ее специалисты днем и ночью выезжали к заказчикам, которых в его старинном, но быстро развивающемся русском городе оказалось немало. А Дубинин постоянно был на переднем крае, помогал при возникающих то и дело проблемах, осуществлял общее руководство. Начальник. Мастер. Сильный человек.
Важно ли это сейчас? Наверное, неважно. А все-таки приятно вспомнить. Как долго Алексей избегал этих воспоминаний! Он думал, что они доставят ему слишком сильную боль. А оказывается, ничего подобного… Не осталось ни сил на то, чтобы терзаться болью, ни сожаления о том, что прошло навеки — все равно не вернуть! Осталось лишь смутное сомнение: неужели это был он? Как он мог быть таким толстокожим кретином? Вот уж действительно — Дубинин! Не зря, видно, одного из его предков Дубиной прозвали…
Некоторых дельцов доводит до беды неумение вести дела и, как итог, разорение. Дубинина погубило процветание. На какого-нибудь хлюпика с сотней рублей в кармане Марина не клюнула бы… Марина — единственная принадлежность прошлого, которую Алексею по-прежнему больно вспоминать. Главная женщина его жизни — и по производимому воздействию, и по той роли, которую она сыграла в его судьбе.
Марина Давиденко из Днепропетровска. Набор штампов описания красавицы, ставших былью. Глаза — изумруды. Волосы — расплавленное золото. Грудь — половинки персика. Кожа — шелк. Была в ней какая-то сводившая с ума гладкость — нечеловеческая гладкость дорогой куклы, на искусственном личике которой не найти ни поры, ни волоска, ни случайно вскочившего прыщика. Не родился тот мужик, который остался бы равнодушен ко всему этому совершенству, а Дубинин — так просто с ума сошел, едва увидел ее. Затащил в постель — впрочем, кто кого затащил, это еще вопрос, — купил однокомнатную, но приличную по площади квартиру… Впрочем, Марина прописалась главным образом в его квартире, а еще точнее — в его широченной, как половина футбольного поля, купленной специально по ее просьбе кровати. Прежние подруги Дубинина были неприхотливы и не требовали для себя столь основательного ложа, довольствуясь быстрым сексом — иногда на кухне и в ванной. Марина с собой таких вольностей не позволяла. Она и без того была изощренной любовницей. Впечатляющих размеров кровать заставляла задуматься о Марининых намерениях: уж не собирается ли она остаться навсегда? При этой мысли внутри Дубинина что-то замирало, сладкая и горячая струя скользила вдоль позвоночника. Иногда, в его редкие свободные от работы пробуждения, когда утреннюю комнату от солнца отделяла только лимонная штора с коричневатым штриховым рисунком, он склонялся над спящей Мариной и сквозь не потревоженную пока ни единой морщинкой гладкость кожи идеального лба пытался проникнуть взглядом в ее мысли. А Марина, слегка желтая от шторы, но все такая же совершенная, тихонько ворочалась во сне, и черты ее лица отражали только утреннюю безмятежность — больше ничего.
Довольно-таки дурацкое занятие — стараться проникнуть в мысли спящего человека. Во сне человек сам не знает, о чем думает. Надо было попытаться раскусить бодрствующую Марину, как следует поговорить по душам, узнать, как говорится, чем она дышит, но вот этой-то возможности Алексей был считай что лишен. В свободное от его работы время, когда они встречались, Алексей либо занимался с ней сексом, от которого дичал и шалел до такой степени, что спрашивать ни о чем серьезном уже не мог; либо они отправлялись в поход по магазинам, где Марина выбирала себе ворох новой одежды; либо он вел ее в ресторан, где она могла эту одежду продемонстрировать. «Тупое времяпрепровождение», — сказал бы кое-кто, но ведь Алексей интеллектуалом никогда себя не считал. Не было у него такого самомнения. У него главные радости — работа, постель и пожрать от пуза. Хождение по магазинам он ненавидел, но терпел ради Марины; зато появляться в общественных местах с Мариной под ручку ему нравилось: выводя на светскую прогулку принадлежащее ему чудо, он чувствовал, как растет его статус. О том, откуда взялась Марина, никто не спрашивал, но так ли это важно? Для такой женщины визитной карточкой служила красота.
Алексей не может сказать, что Марина не старалась стать ему верной подругой: по-своему она это делала. Время от времени одаряла его каким-нибудь вычитанным из женского журнала кулинарным шедевром, несмотря на то что приходящая домработница успела приготовить обед. Накупила ему галстуков, количество которых раза в четыре превышало количество его костюмов, которые он, кстати, надевал редко. Вдохновляла его на новые подвиги — бескорыстно, заботясь скорее о нем, чем о себе. По крайней мере, ему утешительно было думать о Марининых намерениях именно так.
— Лешик, — шептала она в промежутке между сексом и засыпанием (а сон одолевал Алексея, отчего происходящее смахивало на гипнотический сеанс), — твоя фирмочка хорошенькая, но она еще маленькая. Надо расти, Лешуша. Возьми кредит, открой новые филиалы…
Поддавшись гипнозу (никаким другим способом объяснить это помрачение рассудка он не мог), Алексей Дубинин решил, что впрямь способен перепрыгнуть через несколько ступенек сразу и оказаться наверху. Кредит казался вполне подходящим трамплином для такого прыжка, и человек, готовый выделить ему кредит, немедленно обнаружился. Им оказался Эдуард Адамихин, известный не только банковской деятельностью, но и, согласно слухам, некоторыми другими операциями, выходящими за финансовые пределы. Внешность не позволяла признать слухи правдивыми. Адамихин был человеком, явно перевалившим за средний возраст, приветливым, с обаятельной улыбкой, обнажавшей необычные зубы: их нижние края были исщерблены вмятинами. Странным образом эта особенность, которая в ком-либо другом могла вызвать отвращение, адамихинской улыбке лишь придавала дополнительный шарм. Другой отличительной чертой Эдуарда была шкиперская, при абсолютном отсутствии усов, рыжеватая бородка, в холодное время года сливавшаяся с воротником пальто. В остальном можно лишь сказать, что кредит он предоставил охотно, даже с радостью, и по такому случаю предложил Дубинину отменного вина: в винах он был знаток.
— Но учти, Алеша, — Адамихин как-то сразу взял с ним родительски-покровительственный тон, и Дубинин, который и впрямь был моложе, ничего против не имел, — у меня железное правило. Соблюдай сроки! Если в назначенное время я не получу то, что ты обещал, пойдут проценты. Большие проценты! — Адамихин жестом, полным значительности, тряхнул бокал так, что темно-рубиновое густое содержимое чуть не выплеснулось на антикварный столик из красного дерева, разделявший двух участников сделки. — И сможешь ли ты их выплатить? Я бы за это не поручился. Так что ты аккуратнее, дружочек, аккуратнее… Ну что, выпьем?
Алексей невольно свел лопатки, словно между ними скользнуло зябковатое предчувствие. Прыжки с трамплина — захватывающий спорт, да только не сломить бы шею! Однако тон Адамихина был так равнодушно-брюзглив, словно учитель объяснял ученику, как надо вести себя в классе, подразумевая, что за нарушение дисциплины, в худшем случае, пожурит — во всяком случае, родителей вызывать не станет. И Дубинин согласно поднял свой бокал:
