Капитан Смилов поднял удивленно голову:
— Что вы сказали?
— Античные драматурги, дорогой мой Любак, иногда придумывали настолько запутанные ситуации, что сами не могли найти выхода из них. И тогда они пользовались хотя и примитивным, но зато впечатляющим приемом — сверху на сцену спускали на канате бога. И он улаживал все дела. Однако при этом, насколько я помню, боги никогда не пользовались ядом. Они убивали громами, стрелами, рушащимися скалами, но яд считали, наверно, ниже своего достоинства.
— Не очень-то я силен в этих софоклах-еврипидах, — сознался Смилов. — Но вас я понимаю: сосуд из-под яда, конечно, должен где-нибудь существовать.
— Почему же он исчез, Любак?
— Я подозреваю Жилкова. Между смертью Даракчиева и моим появлением только Жилков покидал дачу. Он ведь поехал за врачом.
— Это уже кое-что!
— Но на подозрении еще трое. Каждый имел возможность отравить Даракчиева.
Несколько минут Александр Геренский, прихрамывая, разгуливал по кабинету, потом вернулся к столу.
— Продолжай, Любак. Что же нашли при обыске?
— Прежде всего, товарищ подполковник, — деньги. Это было сборище далеко не бедных людей. В карманах убитого найдено около тысячи левов и сертификатов еще на двести. В сумке Дарговой — почти две с половиной тысячи. У Жилкова — полтораста, у Паликарова — двести с лихвой. Даже у Марии Данчевой, довольно вульгарной девицы, сто левов… Дача была битком набита деньгами, в том числе западной валютой и сертификатами.
— Откуда такие деньги у Даракчиева? — спросил Геренский.
— Это еще предстоит выяснить.
— А на работе у Даракчиева никогда не было растрат?
— Там все в порядке. Сослуживцы отзываются о нем как о человеке холодном, необщительном, но на редкость аккуратном. Никто никогда не уличил его в какой-нибудь махинации. А долларами в их конторе никогда и не пахло.
— Хорошо… Что еще показал обыск?
— Особый интерес представляет, конечно, гостиная. Во-первых, в одном из ящиков буфета, ключ от которого был в кармане убитого, лежало много денег, на них отпечатки пальцев не только Даракчиева, но и Жилкова. Во-вторых, в том же ящике лежал пистолет с взведенным курком. Великолепный «смит-вессон» одной из последних моделей. К полированной поверхности ящика притрагивалась сначала Богдана Даргова, потом Дамян Жилков.
— Какие объяснения дают Даргова и Жилков?
— Никаких. Случайно, мол, прикоснулись к буфету…
— А что говорит Жилков о своих отпечатках на банкнотах? Опять случайно?
— Его будто бы посетил незнакомый человек и попросил передать эти деньги Даракчиеву.
— Когда посетил?
— В пятницу, за несколько часов до убийства.
— Гм, шито белыми нитками… Что еще, Любак?
— Вот эта фотография. Обнаружена в пиджаке отравленного.
Александр Геренский рассмотрел снимок. На первый взгляд ничего криминального: две машины на обочине, двое людей меняют колесо у одного из автомобилей.
— Тот, что слева, Дамян Жилков, — сказал капитан. — Объясняет, что недавно ездил с Даракчиевым прогуляться за город, а по дороге помогли какому-то иностранцу сменить лопнувшую шину. Помогал Жилков, а фото якобы на память делал Даракчиев.
— И тут комар носа не подточит, — сказал подполковник. — Фотографией займемся отдельно. А пока перейдем к досье. Прежде чем я с ним подробно ознакомлюсь, скажи мне несколько слов о каждом, кто фигурирует в деле.
Смилов раскрыл папку с документами и начал их перелистывать.
— Георгий Даракчиев. Сын крупного фабриканта. Безмятежное детство, гувернеры, колледжи и все такое прочее. Политикой никогда не занимался. В сорок седьмом году поступил на службу бухгалтером. У него куча благодарностей за безупречную работу. Женат, один ребенок. Жена его — Зинаида Даракчиева, урожденная Пфальцгаммер.
— Из немецкой семьи?
— Ее отец, Генрих Пфальцгаммер, белогвардейский эмигрант. Выдавал себя за русского, но, видимо, из прибалтийских поселенцев. Утверждали, что он барон. Значит, и Зинаиду можно считать баронессой. Мать ее — болгарка. Впрочем, родителей ее уже нет в живых.
— Чем промышлял барон?
— Торговлей, продавал овощи.
— Кто следующий?
— Борис Паликаров. По происхождению ничем не отличается от Даракчиева. Работает агентом госстраха. Живет на широкую ногу. Объясняет свою роскошную жизнь богатым наследством. Я навел справки: действительно, получил наследство, но не такое, чтобы сорить деньгами… Его дружок Дамян Жилков родом из глухого села. Приехав в Софию, работал сначала токарем, теперь продает билеты спортлото. Уверяет, что ему страшно везет на выигрыши. Отсюда и доходы.
— Неужто так везет? — удивился подполковник.
— Да, он получил несколько крупных выигрышей, хотя не исключено, что все это липа. — Капитан перевернул страницу досье. — Богдана Даргова, женщина без биографии, без профессии, без личных доходов.
— А две с половиной тысячи?
— Утверждает, что подарены ей Даракчиевым. На протяжении трех лет была его любовницей, а в пятницу они расстались. Он как бы дал ей отступного.
— А как смотрит на этот подарок ее муж?
— Оказывается, он давно подозревал жену в измене. Не отрицает, что в день убийства был в Драгалевцах. Он знал, что собирается компания, и бродил возле дачи, желая выяснить характер взаимоотношений своей жены с хозяином дома. Нет никаких данных, что он проникал внутрь дачи.
— Чем он занимается, этот ревнивец?
— Обычный служащий. Правда, тоже получивший наследство… Последними в досье значатся девушки. Как я уже сказал, они вне подозрений… — Смилов захлопнул папку.
— Значит, с них и нужно начинать, Любак. Пригласи их завтра к восемнадцати часам.
— Но завтра воскресенье.
— Ну и что же? Медлить в таком деле нельзя.
— Завтра в десять часов похороны Даракчиева.
— Я там буду. Небезынтересно посмотреть на опечаленных убийц. Как встретила горе его супруга?
— Она вернулась сегодня утром из Варны. Не скажу, что убита горем. Подозрительно крепкие нервы у баронессы.
— В чем ты ее подозреваешь?
— В бессердечности. Судите сами: сын в пионерском лагере, это совсем близко, за городом, но она не оповестила ребенка о смерти отца. Я связывался с начальником лагеря по телефону. Оказывается, она звонила и просила передать сыну, что, как обычно, навестит его завтра после обеда.
— Что ж тут странного, она просто щадит ребенка. Между прочим, и мой сынишка в таком же лагере. И я навещаю его по воскресеньям после обеда, как и все другие родители. Таков лагерный распорядок.
— Но похороны утром!
Подполковник Геренский задумался.
— Давай-ка вызовем ее тоже на завтра.
— Лучше поговорить с ней на даче, — предложил капитан.
2
Шагая от автобусной остановки, подполковник еще издали увидел Любомира Смилова, поджидающего его у ворот дачи. Геренский испытывал большую симпатию к этому двадцативосьмилетнему парню. Для него Смилов был олицетворением нового поколения в милиции, — поколения людей, сильных духом и телом, образованных, интеллигентных. Они были аккуратны, деловиты, но без скованности, учтивы без раболепия, инициативны без панибратства.
Закончив юридический факультет, Смилов попросился в уголовный розыск. Геренский, когда-то попавший сюда по одному из комсомольских наборов, наблюдал — вначале с удивлением, потом с уважением, — сколько желания, увлеченности, ума вкладывает доброволец в любое дело. Будучи заместителем начальника управления, подполковник через год-другой понял, что из Смилова может получиться замечательный криминалист. То, что Любомир Смилов как-то незаметно стал правой рукой Геренского, никого не удивило: подполковник знал толк в людях. Естественно, между ними давно установились своеобразные приятельские отношения, выходящие за узкие служебные рамки. Их разговоры порою могли бы позабавить человека, ценящего юмор. Геренский обычно подтрунивал над чрезмерным пристрастием помощника к спорту. Смилов в свою очередь намекал, что человек, которому едва за сорок, еще не старик, что любовь к классической литературе не должна вытеснять из сердца все другие виды любви, коих неисчислимое множество, и прежде всего любовь к физическому совершенству.
— Приветствую, шеф. Вы точны, как ваши двойники в детективных романах, — шутливо откозырял Смилов и показал на часы. — Сейчас из-за поворота вынесется на роскошной машине бессердечная Даракчиева.
— Женщине не грех опоздать.
— Такая женщина не опаздывает. А вот и она!
Машина, которая остановилась у ворот дачи, будто только что съехала с обложки западного журнала.
Зинаида Даракчиева оказалась подтянутой, прекрасно сохранившейся дамой средних лет. Ее стройной крепкой фигуре чуть-чуть недоставало женственности — так выглядят энергичные особы, которым приходится рассчитывать в жизни лишь на самих себя. Она не блистала красотой, однако сочетание темных волос, зеленых глаз и великолепного загара придавало ей большое очарование. На ней было неброское легкое платье идеального покроя, без намека на вычурность.
