– Пожалуй, – кивнул Лев, задумчиво барабаня пальцами по столу, – хоть я предпочел бы, чтобы задержал Красильникова – ты не забудь, мы только задержать его пока что можем, ордера на арест у нас нет! – кто-то из нас двоих. Мне он нужен живой, целый и невредимый, а если я в своих предположениях не ошибаюсь, то терять Виталию нечего и сопротивляться он будет отчаянно. Как бы наши орлы не накосорезили чего. Красильникова надо брать деликатно, ювелирно, я бы сказал. Да, кстати, и вооружен он, пусть несколько необычно. Но ведь это значит, что наши парни могут пострадать, если Виталий догадается, что это по его душу пришли.
– Пострадать?! – возмущенно переспросил Станислав. – Это оперативники нашего управления от семнадцатилетнего сопляка пострадают? Ну ты, Лева, загнул. Это нездоровое воображение у тебя разыгралось!
– Гм… Воображение, говоришь? – чуть заметно усмехнулся Гуров. – А паренек-то куда как непрост, смел и решителен. Меня, скажем, он искупал очень грамотно. А вчерашнее убийство Сарецкого на кладбище, чему ты, кстати, был непосредственным свидетелем, ни на какие мысли тебя не наводит? В плане разумной осторожности с некоторыми представителями подрастающего поколения? Я вот на девяносто процентов уверен, что «убиеньку» в Сарецкого швырнул наш Виталик. И очень даже лихо получилось!
– Но зачем ему было убивать Анджея Сарецкого? – недоуменно сказал Крячко. – Ну, какой у Красильникова мог быть мотив? Ума не приложу.
Лев встал из-за стола, подошел к окошку кабинета и стал задумчиво выстукивать пальцами по стеклу какой-то сложный ритм. Солнце уже стояло довольно низко над горизонтом, тени деревьев удлинились, сентябрьское небо начало приобретать насыщенный предзакатный оттенок. Гуров посмотрел на часы. Так, вскорости должен объявиться Федор Андреевич Загребельный, "Большой Папа" – по терминологии Харцилевича. Но минут сорок у них со Станиславом еще есть в запасе.
– И я ума не приложу, – сказал Гуров с прорвавшимся раздражением. – Петр Орлов приложил бы нас сейчас, заметив, что, возможно, нечего прикладывать! Не знаю, Стас. А строить гипотезы при остром дефиците материала для строительства мы с тобой не приучены. Поэтому у меня к тебе такое предложение: давай на полчаса-час отключимся от мыслей о расследовании. Дадим мозгам немного передохнуть. Иногда это помогает. И еще: ты голодный?
Крячко уставился на Гурова с непритворным изумлением.
– Господь милосердный, – усмехнулся он, – надо же, начальство вспомнило, что у подчиненного с раннего утра маковой росинки во рту не было. Что это с тобой случилось, Лева? Острый приступ абстрактного гуманизма?
– Так и начальство тоже не воздухом питается, – ответно улыбнулся Гуров. – Жуть как есть хочется! Тем более после заплывов, пешеходных прогулок и прочих физических упражнений на вольном воздухе. Пока Загребельного дожидаемся, как раз успеем перекусить, я тут с господином Харцилевичем договорился. Разносолов и деликатесов он не обещал, но накормить нас накормят. Заодно попробуем, чем потчуют пансионеров знаменитой «Палестры», у них же тут собственная столовая. Вон, видишь флигелек во дворе? Нам с тобой туда. Обед был три часа тому назад, но для нас разогреют. Пошли! И ни слова о деле, пока не поедим.
– А они нас тут, случаем, не отравят? – подозрительно спросил Станислав Васильевич. – Представляю я, чем в подобных заведениях кормят!
– Не отравят, – весело рассмеялся Гуров, прекрасно знавший о маниакальной подозрительности "друга и соратника" во всем, что касалось еды. Был у Станислава Васильевича такой безобидный бзик. – А еще я тебя прошу: не подвергай кулинарные таланты местных поваров совсем уж разгромной критике, а то ведь знаю я тебя!
– По-настоящему в Москве, кроме меня, умеет готовить только твоя Мария, – мечтательно произнес Крячко. – Знал ты, Лев, на ком жениться!..
…Не только это знал Лев Иванович. О чем попросить Станислава, он тоже хорошо знал! Но шансов на то, что Крячко воздержится от ехидных замечаний по адресу специнтернатовских кулинаров, было немного. Самому Гурову обед в целом понравился. Без лишних изысков, но вполне съедобно и сытно! Всегда и всюду бы в России так кормили воспитанников разного рода интернатов и прочих заведений подобного профиля, так лучшего и желать не стоит. Но Лев Гуров славился в управлении своей неприхотливостью! Когда Мария уезжала на гастроли, Гуров ленился готовить что-нибудь для себя одного и мог неделями обходиться покупными пельменями, хотя при случае умел блеснуть кулинарным шедевром. Например, было у Льва Ивановича такое фирменное блюдо – кальмар по-корейски.
А вот на привередливого Станислава угодить было нелегко! Не угодили и на этот раз, хоть слопал Крячко все, что было в тарелках, до последней крошки. Но физиономия у него при этом оставалась мрачной.
– Ладно, Лев, – пробурчал он, вставая из-за стола. – Раз ты просил, то я послушаюсь и не пойду объясняться с завпроизводством этой столовой. Спасибо и на том! Но тебе скажу, как родному: съеденный мною шницель правильнее было бы называть тошницелем. Любопытно – из чего они это блюдо готовили? Не из подметки ли? Очень похоже, что из нее.
– Будет тебе брюзжать, – рассмеялся Гуров. – Взял бы вот голубцы, как я, остался бы доволен. Это тебе просто не повезло!
– Го-луб-цы? – В голосе Крячко прозвучала убийственная ирония. – Да я как увидел, что в этом заведении именуется голубцами, чуть не бросился тебя от такого выбора отговаривать. Изволь запомнить, Лева: голубцы – это вовсе не завернутая в капустный лист котлета! Кстати, из чего котлета сделана – особый вопрос…
Гуров почувствовал, что ворчание Стаса каким-то необъяснимым образом действует на него успокаивающе, повышает настроение. Дикое напряжение последних часов, когда он ощущал себя как перетянутую струну, которая вот-вот порвется, стало помаленьку спадать. Умел Станислав Васильевич заставить Гурова улыбнуться. Все правильно, затем и даны человеку друзья!
Сыщики вышли во двор интерната. До пяти часов – времени предполагаемого визита Федора Андреевича Загребельного – оставалось еще пятнадцать минут. Совсем уже низкое солнце золотило косыми лучами верхушки лип и тополей, отражалось в стеклах окон «Палестры». С близкой Битцы тянул влажный прохладный ветерок.
– В одном ты прав, – задумчиво сказал Гуров, – разорваться мы не можем! Поэтому придется посылать на возможное задержание Красильникова наших молодых ребят из резерва управления. Не по душе мне это, но… Впрочем, мы поступим проще. У нас два «УАЗа» и десять человек помощников, даже собачка в наличии имеется. Мне они здесь больше не нужны, разве что Герду на Загребельного натравить, чтобы стал посговорчивее. Поэтому поступим так: разговаривать с Загребельным, когда и если он появится, я буду один. Много ему чести, чтобы им сразу два полковника Главного управления занимались! А ты за это время проведи инструктаж с парнями, выясни через наших в управлении адрес бабули и одну группу к матери, благо ее адрес нам уже известен, а другую – к бабушке. И еще: пусть Орлов свяжется с руководством линейщиков. Приказать он им не может, но у него с тамошним начальством хорошие отношения. Надо переслать в линейные отделы фотографию Красильникова. И пусть их посты на вокзалах и в аэропортах перекроют ему возможные пути ухода, хотя не верю я в то, что Красильников попытается покинуть Москву. Но если он вдруг появится в поле их зрения, пусть цапают его под любым предлогом и срочно связываются с нами. Дай-ка мне сигарету, Станислав Васильевич! Хорошо, что во дворе пусто, напугали мы с тобой тутошний народ, сидят сейчас по норам. Вон под рябинкой скамеечка какая симпатичная! Пойдем покурим после обеда. А как появится господин Загребельный – приступай. Задачи ясны, надеюсь?
– Чего ж тут неясного… А ты, выходит, опять без сигарет? – ехидным тоном поинтересовался Крячко, доставая пачку неизменного «Кэмела» и протягивая ее Гурову.
– Веришь ли, – рассмеялся тот, – купил сегодня с утра и даже не забыл положить в карман! Только не забудь, что водные процедуры, устроенные мне Виталиком, я в костюмчике этом принимал. Какие уж тут сигареты!
Они уселись на симпатичную скамеечку, закурили. Легкий ветерок шевелил листву рябины над их головами, раскачивал ярко-алые гроздья.
– Давай исходить из того, что наши предположения о роли Виталия Красильникова во всем запутанном клубке дел, связанных с «Палестрой», верны, – задумчиво сказал Крячко. – Больше нам исходить все равно не из чего. Ты не опасаешься, что он может повторить свою попытку прямо сегодня? Ведь Екатерина Давиденко на даче одна осталась!
– Нет, не опасаюсь, – ответил Гуров, немного помедлив. – Я тоже думал об этом. Позже – может быть… Завтра, послезавтра, через неделю… Но не сегодня, это психологически невозможно. Он сейчас напуган, расстроен, у парня постстрессовое состояние. Это же тебе все-таки не терминатор какой-нибудь, а парень, которому еще и семнадцати не исполнилось! Ему надо где-то отсидеться или драпать сломя голову. И в любом случае я не смогу организовать для Катюши круглосуточную охрану, у меня нет для этого людей, а нам с тобой не разорваться! Во всяком случае, я предупредил ее, что ей может угрожать опасность. С дачи Екатерине, конечно, хорошо бы уехать. Вот сейчас встречусь с ее папочкой, обрисую ему ситуацию. Пусть либо приставляет к дочке своих мордоворотов из охраны, либо уговаривает ее некоторое время пожить у него. Там, насколько я знаю, настоящая крепость. Красильникову, даже если желание ухлопать Катюшу у него не прошло, там до нее не добраться.
