Брунетти бросил читать и подошел к окну. Кирпичный фасад церкви Сан-Лоренцо освободился от лесов несколько месяцев назад, но церковь пока не открыли. Глядя в окно, он говорил себе; что совершает ошибку, от которой много раз предостерегал других полицейских: он исходит из виновности подозреваемого. Но так же, как он знал, что церковь не откроют никогда, по крайней мере при его жизни, он знал, что Сантомауро виновен в смерти Маскари, в смерти Креспо и в смерти Марии Нарди. Он и, наверное, Раванелло. Сто шестьдесят две квартиры. Сколько же из них сдается людям вроде Канале, которые готовы платить наличные и помалкивать? Половина? Даже третья часть приносила бы более семидесяти миллионов лир в месяц, почти миллиард лир в год. Он вспомнил о вдовах и сиротах. Неужели Сантомауро выдумал их, чтобы прикарманить даже те суммы, которые складывались из символической квартирной платы?
Брунетти вернулся к столу и снова стал листать отчет, пока не нашел справку о выплате пособий вдовам и сиротам. Да, выплаты производились Банком Вероны. Он стоял, склонившись над бумагами, упираясь руками в стол, и твердил себе, что, будь он хоть тысячу раз уверен, уверенность — это еще не доказательство. И все-таки уже кое-что.
Раванелло обещал ему копии счетов Маскари — вклады и кредиты, которые находились в его ведении. Можно было не сомневаться, что раз Раванелло вызвался предоставить ему эти документы, то для Брунетти они окажутся совершенно бесполезны. Чтобы получить доступ ко всей документации банка и Лиги, требовалась санкция суда, а будет она или нет, зависит уже не от Брунетти, а от высших сил.
Из-за двери долетело: «Avanti», и Брунетти вошел в кабинет шефа. Патта, едва взглянув на вошедшего, снова уткнулся в бумаги, лежащие перед ним на столе. К удивлению Брунетти, Патта, кажется, действительно читал, а не просто делал вид, что очень занят.
— Buon giorno, синьор вице-квесторе, — поздоровался Брунетти.
Патта снова поднял голову и махнул рукою на стул.
Когда Брунетти сел, он спросил, ткнув пальцем в документы:
— За это я должен вас благодарить?
Поскольку Брунетти понятия не имел, что это за бумаги, но виду не подавал, не желая упускать тактического преимущества, ему оставалось только определить по тону Патты, о чем идет речь. Патта не был мастером тонкой иронии и сейчас говорил совершенно серьезно. В то же время, поскольку Брунетти ни разу не сталкивался с благодарностью Патты, то толковал ее сугубо теоретически, как богословы трактуют ангелов-хранителей. Он не был уверен, что слова Патты продиктованы именно ею.
— Эти бумаги вам принесла синьорина Элеттра? — спросил он, чтобы выиграть время.
— Да. — Патта ласково похлопал их ладонью, будто трепал по голове любимую собаку.
Для Брунетти этого было достаточно.
— В основном это заслуга синьорины Элеттры, а я лишь дал ей некоторые указания, — сказал он, скромно потупившись.
— Они арестуют его сегодня же, — с мстительным удовольствием сообщил Патта.
— Кто, синьор?
— Налоговики. Он наврал в своем заявлении на получение гражданства Монако, так что оно недействительно. То есть он до сих пор гражданин Италии и не платил здесь налоги семь лет. Все, ему конец. Они уж из него всю душу вытрясут, за ноги его подвесят.
Недавние события, когда пара министров действующего правительства, попав в руки налоговой полиции, благополучно избежала суровой кары, заставляли усомниться в том, что мечты Патты осуществятся. Впрочем, сейчас было не время для споров с начальством. Брунетти осторожно поинтересовался:
— А… он будет один, когда они за ним придут?
— В этом-то все и дело. Никто пока не знает о предстоящем аресте. Они должны взять его сегодня в восемь часов. Мне позвонил друг из налоговой и сообщил. — Патта мрачнел на глазах. — Если я позвоню ей, чтобы предупредить, то она скажет ему, и он успеет уехать из Милана. А если я не позвоню, то она будет там, когда они придут за ним.
А тогда не избежать огласки в прессе, закончил про себя Брунетти. Газетчики все кости перемоют и синьоре Патте, и ее мужу.
На лице Патты происходила захватывающая смена красок, отражавшая внутреннюю борьбу: страх огласки и жажда мщения рвали его на части.
Как и предполагал Брунетти, страх оказался сильнее.
— Не представляю, как мне сообщить ей, чтобы он не узнал.
— Может быть, синьор, ваш адвокат позвонит ей и попросит встретиться с ним где-нибудь в Милане сегодня вечером для разговора? И ее не будет… э-ээ… там, когда приедет полиция.
— А о чем моему адвокату с ней разговаривать?
— Он мог бы сказать, что ему нужно обсудить с ней что-нибудь от вашего имени, ну — условия какие-нибудь…
— Она терпеть не может моего адвоката.
— А с вами она стала бы разговаривать, синьор? Если вы скажете, что приедете в Милан сегодня вечером?
— Она… — Не договорив, Патта резко поднялся из-за стола и подошел к окну. Из его окна тоже была видна церковь Сан-Лоренцо.
Пока он стоял у окна и молча разглядывал Сан-Лоренцо, Брунетти сообразил, чем грозит ему эта ситуация. Если у Патты сейчас вырвется признание в том, что он любит свою жену и хочет, чтобы она вернулась, то он вовек не простит Брунетти как свидетеля собственной слабости. Не дай бог, если эта слабость проявится в виде дрожания губ или голоса. Тогда он и вовсе сживет его со свету.
Брунетти решил действовать. Серьезным и бесстрастным тоном, будто он и думать забыл о личных проблемах шефа, он произнес:
— Синьор, я пришел к вам для того, чтобы обсудить дело Маскари. Мне кажется, есть некоторые вещи, о которых я должен вам сообщить.
Плечи Патты поднялись и опустились — он глубоко вздохнул. Затем он обернулся и подошел к столу:
— Что там нового?
Брунетти подчеркнуто деловитым тоном рассказал ему о досье на Лигу, о квартирах, которые она сдает, — в частности, одну из них снимал Креспо, — и о пособиях, которые она ежемесячно выплачивает вдовам и сиротам из числа достойных.
— Полтора миллиона в месяц? — переспросил Патта, когда Брунетти поведал ему о визите Канале. — А официально сколько они берут?
— Канале платит сто десять тысяч. Никто из жильцов в списке не платит больше двухсот тысяч. То есть по документам выходит, что за одну квартиру Лига получает не более этой суммы.
— И большие это квартиры?
— У Креспо было четыре комнаты в современной многоэтажке. Других квартир я лично не видел, но, судя по адресам, по крайней мере по адресам в Венеции, и количеству комнат, это очень престижное жилье.
— Вы знаете, сколько народу платит ренту наличными, как Канале?
— Нет, синьор, этого я пока не знаю. Я хочу съездить и побеседовать об этом с жильцами. Мне нужны банковские счета Лиги. Еще мне нужны фамилии всех вдов и сирот, которые якобы получают от Лиги помощь.
— То есть вы хотите санкцию суда? — В Патте уже заговорила его врожденная осмотрительность. С людьми вроде Канале или Креспо годятся любые методы работы, никто не станет возражать, но банк — это банк, это совсем другое дело.
— У меня есть предположение, синьор, что они как-то связаны с Сантомауро. Мне кажется, расследование смерти Маскари в любом случае выведет нас на него. — Даже если Патта не питает мстительных чувств к жене Сантомауро, то охотно возьмется за него самого.
— Что ж, может, вы и правы, — вяло согласился Патта.
Правдивых аргументов явно не хватало, и Брунетти пришлось покривить душой. Иначе от Патты ничего не добьешься.
— Вполне возможно, что банк тут ни при чем, а все это махинации одного Сантомауро. Как только мы исключим банк из наших подозрений, мы начнем по полной программе разрабатывать Сантомауро.
Этого хватило, чтобы сломить сопротивление Патты.
— Хорошо, — сказал он. — Я отправлю запрос судье, чтобы выдал нам ордер на изъятие их документов.
— И документов Лиги тоже, — вставил Брунетти, прикидывая, не пройтись ли ему еще раз насчет Сантомауро, но воздержался.
— Ладно, — сказал Патта, но по голосу было ясно, что больше Брунетти ничего не получит.
— Спасибо, синьор. — Брунетти поднялся. — Теперь я возьму еще пару человек, и мы поедем опрашивать жильцов.
— Да-да, поезжайте, — отмахнулся Патта, утомясь от Брунетти и его забот, и снова склонился над своими бумагами, любовно погладил их рукой. Но Брунетти все не уходил. — Что-нибудь еще, комиссар? — Патта удивленно поднял голову.
— Нет, синьор. Это все, — сказал Брунетти и пошел к двери. Когда он выходил, Патта потянулся за телефоном.
Вернувшись к себе в кабинет, Брунетти позвонил в Больцано и попросил синьору Брунетти. После серии щелчков и провалов в трубке раздался голос Паолы.
— Чао, Гвидо, come stai? [44] Я звонила тебе в понедельник вечером, но тебя не было. Почему ты не позвонил?
— Я был занят, Паола. Ты газеты читаешь?
