Дверь уже захлопнулась за Камероном, а он все еще продолжал повторять:
– Вон отсюда, вон отсюда, вон отсюда!
Мальчик явно простыл. Она уже отдала ему свое пальто, но он все продолжал жаловаться на то, что ему холодно в этом продуваемом сквозняками доме старой заброшенной фермы. Он сказал, что хочет какао и вообще какого-нибудь горячего питья, но в доме не было ничего, кроме кофе и сухого молока. Мальчик сидел сейчас на краю кровати и, несмотря на то, что утреннее солнце уже щедро заливало комнату светом, едва сдерживал бьющую его дрожь и, скорее всего, слезы тоже.
Рядом с громоздящимся у стены радиооборудованием были разложены два экземпляра схем городских дорог, причем мужчины развернули их таким образом, чтобы на них из окна падало достаточно света и чтобы ими было легко пользоваться. Первая из карт представляла собой весьма подробный план Айсолы со Смоук-Райзом и особняком Кинга, обведенным красным карандашом. Красная линия, отходя от особняка, петляла по улицам, она, извиваясь, пересекала город и доходила до Блэк-Рок-Спэн. Миновав мост, эта красная линия выходила на шоссейные дороги, пересекающиеся в разных направлениях Сэндз-Спит, проходила мимо места, отмеченного звездочкой, нарисованной синим карандашом, и продолжалась вплоть до самого дальнего конца полуострова. Казалось, что извивы этой красной линии вообще никуда не ведут. Она беспорядочно вертелась в окрестностях Смоук-Риджа, затем сворачивала в сторону моста и шла вроде бы прямо и целенаправленно, однако, добравшись до дорог, изрезавших Сэндз-Спит, она снова начинала беспорядочно петлять. Такой извилистый путь прослеживался до места, отмеченного синей звездочкой, после него линия становилась почти идеально прямой и доходила так почти до самого океанского берега. Возможно, какое-то особое значение имело то обстоятельство, что при всех ее изгибах, линия далеко обходила точку на карте, помеченную словом “Ферма”.
Обнимая обеими руками трясущегося от озноба мальчика, Кэти пыталась извлечь хоть какой-нибудь смысл из этих карт с нанесенными на них линиями, из собранного здесь радиооборудования и из подслушанных обрывков разговоров, что вел ее муж с Саем. Радиооборудование было важной составной частью их плана – это она уже поняла, но она все еще не могла понять, как именно они намерены им воспользоваться. Карты тоже были важной составной частью плана, но она никак не могла определить, какая может быть связь между ними и этой кучей радиодеталей. Помимо приемника и передатчика, о которых ей говорил Сай, тут был еще и микрофон с прицепленным к нему телефонным диском с номерами, и все это вместе взятое никак не увязывалось с имеющимися у нее представлениями о радио.
Из разговоров ей удалось понять, что предполагается сделать еще один звонок к Кингу с тем, чтобы окончательно убедиться, что деньги им уже получены, а убедившись, дать инструкции относительно того, куда и как он должен их доставить. После чего, это она тоже знала, Сай должен был уехать отсюда на машине, а Эдди оставался на месте, больше она ничего не знала.
Мальчика била дрожь и она старалась покрепче прижать его к себе, одновременно в который уже раз раздумывая о том, как мог человек, которого она любила, позволить втянуть себя в столь гнусное преступление. Само определение “гнусный”, правда, не приходило ей в голову, может быть потому, что его вообще не было в ее словаре. Но она всегда рассматривала похищение детей с целью получения выкупа как нечто совершенно отвратительное, ужасное и совершенно бесчеловечное. Поэтому она старалась понять, что могло быть в ее Эдди такого – тяга к деньгам, стремление утвердиться, или еще что-нибудь – что могло заставить его пойти на такой гибельный шаг. Конечно же, в первую очередь виновата в этом была она сама. Это было ей ясно с самого начала. Она знала это чисто интуитивно, как знала это Клеопатра, удерживавшая от решительных действий Антония, как знала Елена, развязавшая Троянскую войну. Отношения между мужчинами определяются женщинами. Это она отлично знала, как знают это все женщины, угадывая эту истину своим безошибочным инстинктом. И если Эдди принял участие в похищении ребенка и сейчас продолжает упорно доводить до конца начатое, то какая-то часть ответственности, несомненно, лежит и на ней.
Она признавала, что в ее отношении к преступлениям вообще имеется некая двойственность. Она, например, без колебаний одобрила их вечерний вояж, поскольку считала, что Сай и Эдди собираются ограбить банк. В каком-то смысле ситуация могла бы показаться и забавной. В руках талантливых постановщиков и исполнителей ее можно было бы превратить в очень милую комедию или даже сатиру. “Как мог ты так поступить со мной?” – восклицает актриса, играющая возлюбленную бандита. – “Как мог ты это сделать после того, как я отдала тебе лучшие годы своей жизни? Ты отправляешься из дому, чтобы нормально ограбить банк. Я честно сижу дома, жду, волнуюсь, а ты? А ты себе являешься домой с каким-то мальчишкой!”. Да, положеньице – смешнее не придумаешь. Ха-ха! Но Кэти сейчас было не до юмора, потому что именно так оно и произошло на этот раз. Будучи уверенной, что они собираются ограбить банк, она как бы дала им свое благословение. Но когда оказалось, что она благословила их на похищение ребенка, она не могла теперь предъявить им особых претензий.
Кроме того, положа руку на сердце, она никак не могла бы с чистой совестью утверждать, будто за все эти годы она прилагала особые усилия, чтобы отвести мужа от преступной деятельности. Конфликты с законом у него начались в самой ранней юности, в результате чего он успел побывать в исправительной колонии для подростков, где под руководством более опытных и более изощренных товарищей по несчастью он научился таким штучкам и приемам, о которых до этого исправительного заведения он и мечтать не смел. Она встретилась с Эдди, когда тому было уже двадцать шесть лет. К тому времени преступление стало такой же естественной составной частью его натуры, как, скажем, почки – составной частью его организма. А кроме того, не было ли это тем главным, что привлекло ее к нему? Не было ли это данью столь модному духу нонконформизма, крайним проявлением его? Не сыграло ли здесь роль то обстоятельство, что сам внешний облик его как бы являлся вызовом обществу? Ведь на битников на улицах городов смотрели примерно так, как смотрят, скажем, на членов футбольной команды из Англии. Очень может быть, что все это сыграло определенную роль, но до сих пор она как-то не задумывалась над этим.
Дело в том, что Эдди Фолсом в глазах его жены вообще не был преступником. Возможно, это трудно понять, ибо разделение всего общества на чистых и нечистых, на хороших и плохих, на наших и чужих является составной частью нашего наследия, вдолбленной в наше сознание вместе с образцами “рыцаря на белом коне” в качестве идеала, “свободной любви” в качестве табу и “свободных нарядов” в качестве фетиша. Конечно же, есть парни хорошие и парни плохие, от этого, черт побери, никуда не уйти. Все это так. Но обязательно ли плохие парни осознают себя плохими? Вот, например, если гангстер смотрит гангстерский фильм, то с кем он себя идентифицирует – с полицейским или с Хэмфри Богартом?
Видите ли, Эдди Фолсом был для нее прежде всего мужчиной.
Вот так вот – коротко и ясно, так, чтобы каждому было понятно. Мужчина. Муж-чи-на. Кэти знала его именно как мужчину, любила его как мужчину и думала о нем как о мужчине, который зарабатывает на жизнь с помощью воровства. Однако последнее обстоятельство ничуть не превращало его в глазах Кэти в преступника, а тем более – в подонка или жулика. Преступником, а вернее, подонком и жуликом, с ее точки зрения, мог считаться мясник, который нажимал пальцем на весы, отвешивая ей мясо для отбивных. Подонком и жуликом был водитель такси, который однажды обсчитал ее со сдачей в Филадельфии. Несомненными преступниками были в ее глазах руководители профсоюзов. К этой же категории она относила и наемных убийц. Преступниками, жуликами и подонками были, разумеется, и те, кто стоял во главе крупных корпораций.
Но, самое обидное, что наихудшими из всех этих типов она считала именно тех, кто разрабатывает и исполняет замыслы похищения детей с целью получения выкупа.
По-видимому, поэтому все случившееся так сильно ее разволновало. В ходе одного только дня, а вернее – всего за несколько часов Эдди Фолсом, который зарабатывал на жизнь кражами, превратился в самого настоящего подонка. А если уж дело и в самом деле дошло до того, что человек, раньше во всем такой приятный, такой понимающий и настолько полный любви к ней, одним словом, ее Эдди, смог вот так сразу превратиться в подонка, то разве не следовало тут в первую очередь винить его жену? А если это так, и если здесь и в самом деле ее вина, то где же, скажите на милость, лежала та разграничительная линия, за которой исчезает граница между хорошим и плохим парнем? А не совершила ли она ошибку в тот далекий период, когда решила, будто кража вовсе не является преступлением? А может, она уже давно подсознательно понимала все это, а главное – что это не та жизнь, которую она желала бы для своего мужа и для себя самой?
