Ночь Крошин почти не спал, забывался на несколько минут и снова смотрел в потолок. Есть его пальцевые отпечатки или их нет? Не должно, блефует старый бегемот, не мог он, Крошин, схватиться за дверь. Однако он хорошо помнит, что, когда испачкал копыта жеребца кровью и поднимался, рысак захрапел и пошел боком, Крошин отпрянул к двери денника и выглянул в коридор. Неужели в тот момент он и оперся на дверь? Рука точно была в крови, потом он пошел и вымыл ее. Неужели оперся?
Крошин много раз слышал, что якобы преступник всегда оставляет следы. Их оставляют недоразвитые кретины, считал он, ненормальные. Талантливые люди глупостей не делают. Ночью он лежал на широкой тахте рядом с мирно спящей Наташей и думал, думал. Сейчас, увидев лошадей, Крошин вновь вспомнил Логинова. Вспомнил то воскресенье, заезд, как поднялся из этой ложи и решил: убью! Или я не Александр Крошин, или я убью его!
Он не собирался убивать на конюшне, шел туда, только чтобы увидеть Логинова, выслушать его объяснения. Может, старик очухается, извинится? По дороге Крошин поостыл, об убийстве уже и не думал, чуть было не повернул обратно. «Не получилось, и черт с ним, – решил он и замедлил шаг. – Как-нибудь посчитаемся». Неожиданно он вспомнил, что Логинов знает его, Крошина, хуже того, наездник знает его мать, знает, что она жива.
Во время разговора в ресторане, перед тем как Крошин предложил сделку, Логинов вдруг спросил:
– А Питер почему покинули?
Крошин удивился неожиданному вопросу Логинова, и старый наездник пояснил, что в доме, где Крошин родился, живет племянница наездника. Логинов жил после войны в Ленинграде, заходил к племяннице и помнит Крошина еще пацаном. Мамашу же его видал нынешней весной, когда гостил в Ленинграде во время отпуска. Крошин пошутил, что земля такая тесная, не спрячешься. Тогда он всему этому значения не придал, а сейчас вспомнил. «Если старик сообщит о предложенной сделке дирекции ипподрома? – подумал он. – Дирекция в милицию, там Логинова допросят, – даже дух захватывало от такой перспективы. – Хорошо, если просто выгонят с ипподрома, запретят ходить. А если узнают, что мамаша жива, а я ее давно «похоронил»? Начнут копать, что тогда?»
И вновь бешенство охватило его, теперь к нему еще прибавился страх. Из-за какого-то старого идиота пустить все под откос? Этому не бывать!
На конюшне было тихо и прохладно, Крошин шел между денниками быстро, решительно и сначала не увидел старого наездника, который стоял на коленях перед Гладиатором, ощупывал сухожилия. Крошин прошел мимо, заглянул в одну комнату, в другую, затем в сбруйную. Никого. Дверь одного из денников была полуоткрыта, Крошин подошел и увидел Логинова. Старик ощерился, видно, хотел улыбнуться и спросить, что, долю принес? Выкладывай. Он поднялся, в руке Логинов держал подкову, видимо, примеривал.
– Чего молчишь, паскудина? – спросил Крошин и схватил наездника за руку с подковой.
– Не бойся, не ударю. – Логинов хихикнул и неожиданно плюнул Крошину в лицо. Он опомнился только тогда, когда старик упал. Взглянул на зажатую в руке подкову, прислонился к перегородке и подумал: молодец, теперь не торопиться, главное, не торопиться. Гладиатор переступал сильными ногами в каком-нибудь метре от окровавленной головы человека. Там подкова, здесь подкова, ударил жеребец – и каюк. Крошин опустил ладонь в уже набежавшую лужицу крови, даже прикинул, какую именно подкову следует испачкать, нагнулся и провел рукой по копыту. Не торопиться, главное, не торопиться, он выпрямился, все осмотрел и остался доволен. Блестящая импровизация. В тот момент Гладиатор и напугал его, он быстро отошел к двери. Дотронулся он до двери или не дотронулся? Все помнил Крошин, все свои мысли и чувства отлично помнил, каждый шаг мог повторить. Самое главное он забыл. Да или нет? Утром он был убежден – нет, сейчас засомневался. Почему так уверен? Естественный жест. «Правую руку я держал чуть на отлете, боялся испачкаться, – в который уже раз вспоминал он. – Я мог опереться лишь левой, она была чистой. Блефуют, сволочи, запугать хотят! Нет у них ничего! Рассчитывают, нервы у меня сдадут, глупостей наделаю, побегу».
Рядом кто-то кашлянул. Крошин повернулся. Валек, перегнувшись через барьер, тыкал грязным пальцем в программку.
– Кобыла от Аписа не может проиграть, сами знаете, – шептал он умоляюще.
Крошин вынул пачку денег, отдал.
– Пятьдесят в одинаре, по сорок к третьему, пятому и восьмому. Понял?
Валек растворился в толпе. Братья Птицыны переглянулись, один остался возле ложи, другой двинулся за «человеком». Молодой сержант милиции, проследив за взглядом майора из управления, подошел и сказал:
– Отлично известен, товарищ майор. У дежурного в книге имеются все данные.
– Составьте для меня справку. – Анатолий, который отличался от брата родинкой над бровью, вышел с сержантом на трибуны, указал на «телохранителей»: – А эти?
Сержант прошелся мимо них, вернулся и ответил:
– Одного знаю, второго – нет.
– Установить.
Десятки глаз наблюдали за Птицыным и сержантом. «Тотошники» подталкивали друг друга в бок, переглядывались, шептались.
– Какой-то новенький.
– Розыск или БХСС?
– Черт их разберет.
– Работать никогда не научатся.
– Гляди, второй такой же. Точно оловянные солдатики. Братья, должно.
– Лопухи.
Старший инспектор уголовного розыска подполковник Трофим Васильевич Ломакин стоял в соседней с Крошиным ложе и насколько мог равнодушно наблюдал за разыгрываемым спектаклем. Он знал, что братья не лопухи. Подполковник был в парусиновом просторном костюме и соломенной широкополой шляпе. Из бутылки с водочной этикеткой он прихлебывал боржом, закусывал жареными пирожками и явно наслаждался жизнью.
Валек сделал ставки и вернулся, по дороге ему показали милиционеров-двойняшек, как мгновенно окрестили здесь Птицыных. Валек незамедлительно сообщил новость своему шефу. Крошин глянул на Птицыных, отвернулся, обрадованный. Явились? Ну-ну. Идите, займите место рядом, познакомимся. Пришли? Значит, нет у вас ни черта, фантазии нет, отпечатков нет, работать не умеете, никогда не научитесь. Фраера!
Радость Крошина была объяснима. Он рассудил просто. Если отпечатки есть, розыск станет работать тихо. Лева здесь тогда не появится, нечего ему здесь будет делать. Если Кунин сказал, что был у него, Крошина, в понедельник и именно в тот вечер обнаружил на рукаве кровь, то должны выйти на него, Крошина. Не идиоты, сообразят. Тогда дело в доказательствах. Последних нет и быть не может. Придумали эту клюкву с отпечатками, начали пугать. Зачем пугать, если отпечатки есть? Получить мою пятерню не так уж сложно. Провели экспертизу, и пора брать. Тихо, спокойно, без шума. Начнете пугать – нет у вас пальцев, нет, и все тут.
Отсутствие Левы на ипподроме беспокоило Крошина больше всего. Раз не лезут, рассуждал он, значит, им ничего не надо, все у них есть. Крошин разнервничался. Вот, появились наконец, голубчики. Ну-ну, валяйте дальше.
Птицыны проверили у какого-то пьяницы документы, покрутились на трибунах еще с полчаса и уехали. Допил боржом и тихонько ушел подполковник Ломакин. Крошин, естественно, отсидел до последнего заезда.
Когда они с Наташей вернулись домой, он начал рассуждать. Где Лева? Где этот голенастый шут? Почему его нет? У него блестящий повод появиться здесь. Обещал позвонить – не позвонил. Почему? А вдруг милиция явилась сегодня на ипподром совсем не для того, чтобы пугать его, Крошина. Зашли совсем по другим делам? По делу Логинова они работают тихо, спокойно, уверенно. Придут сюда завтра. Или через два дня? Или сегодня? Сейчас?
Наташа накрыла на стол, поставила коньяк.
– Убери, – сказал Крошин, – с этим покончено.
– Не пей, – сказала лениво девушка. – А я хочу.
– Конечно, конечно, – согласился Крошин. – Как у тебя с пропиской? Есть новости?
– Не звонит, – Наташа пожала плечами. – Поеду-ка я домой. Не убьют ведь? – Она не собиралась уезжать, но, чувствуя, что Крошин не хочет ее отъезда, решила его позлить.
Крошин сдержался, ничего не ответил. В нормальном состоянии на последнюю реплику Наташи он ответил бы шутливо, мол, давай, давай, на какое число тебе взять билет? Сейчас он промолчал, и Наташа осторожно пошла дальше.
– Что из твоих подарков я могу забрать? – спросила она.
Он вновь промолчал, гордясь своей выдержкой, сел за стол, забыв о зароке, налил коньяк в стакан.
– Позвони своему поклоннику. – Крошин выпил.
Теперь не ответила Наташа. Неделю назад такая дерзость не могла ей прийти в голову. Сейчас же девушка молча вышла из комнаты. Наташа не понимала, что происходит с Крошиным, да она и не думала о нем. Она чувствовала, что ей можно и что нельзя. Попросить у него шубу? Здесь и зимы-то настоящей не бывает, зачем здесь шуба? Сапоги? Так дешево ему не отделаться. Костюм?
Она вернулась в комнату, села рядом с Крошиным, наполнила свою рюмку.
