– Пойдем, – сказал Андрей. – Вот поэтому тоже я не хотел, чтобы ты занималась этим делом. Вообще, на трупы смотреть – то еще счастье. А наш парень орудует так, что зрелище даже не для слабонервных патологоанатомов.
– Я не попрощалась с Павлом, – тихо сказала Маша.
– Ничего. Он поймет. Садись в машину.
Они тронулись в молчании, и, остановившись в пробке, Андрей взглянул на Машино лицо: все еще бледное с внезапно появившимися глубокими тенями под глазами. Его захлестнуло острое чувство вины.
– Прости, что хотел забрать у тебя дело, – наконец произнес он. – Я очень боюсь… – Он запнулся. – За тебя. Такое дело не должно быть первым, понимаешь? Его хорошо бы вообще не иметь за всю сыщицкую жизнь, а тут ты – стажер. – Он хотел еще добавить, что она выпускница престижного юрфака, из интеллигентной семьи, балованная девочка, которая про муравьев только и знает, что в приложении к стрекозе, по басне Крылова Ивана Андреича.
– У меня было менее безоблачное детство, как ты думаешь, – сказала Маша, будто подслушав его мысли.
– Ну-да, ну-да, – согласился Андрей, но видно было – не поверил. Предполагая, что его понятие об облачности-безоблачности детских лет таки отличается от Машиного.
Он довез ее до дома и даже довел до квартиры, за что Маша была ему благодарна: ноги вдруг показались ей ватными, а голова слегка кружилась.
– Все, – сказал он, почти поставив ее у двери. – Отдыхай. Завтра будет много дел, и… Да! Попроси родителей поменять замок, о’кей?
И быстро стал спускаться по лестнице. Маша хотела его окликнуть, чтобы сказать… Что? Спасибо, что ты заботишься обо мне, хотя не должен и тебе это совершенно неинтересно. Спасибо, что оказался лучше, чем я о тебе думала? Или еще более бредовое: ты знаешь, мне с тобой так спокойно, как давно ни с кем не было. Давно – наверное, со времен папы…
Но Маша только провернула ключ в замке и вошла – почти упала в тишину и привычный полумрак прихожей.
Маша усмехнулась и тут же себя одернула: ирония на месте преступления была неуместной. Однако удержаться сложно: квартира Аллы Ковальчук, или Аделаиды, как она себя называла, являлась воплощением китча: везде позолота, вычурный изгиб – эдакое новорусское барокко. Андрей осматривал комнату, где, собственно, и произошло убийство и где Аделаида принимала своих «клиентов». Машу он туда не пустил: даже дверь закрыл. Но запахом распада – страшным, сладким – на нее все равно пахнуло, и она не стала сопротивляться. Она вообще решила Андрею не перечить. По мере возможности. И ругаться тоже исключительно по важным поводам, вроде доказательства своей – несомненной – правоты.
Маша провела рукой по бархатной подушке на диване и даже села: диван мягко просел под ее весом – хозяйка явно себе трафила, будто даже в мебели не желала дисциплины, всяких прямых спинок и твердых основ: только приятное на ощупь, только теплое и нежное. Вот и на журнальном столике лежали любовные романы в сусальных обложках, как если бы Аделаида хотела, чтоб и в мозгу все приходило в полный консенсус с интерьером: столь же розовое, ненапряжное для головы, как диван – для тела. Почему-то Маша вдруг решила, что у незнакомой ей Аллы Ковальчук детство и юность были не сахар, раз она так «добирала» сладкого в зрелости.
Маша прислонилась лбом к окну и выглянула на Пушкинскую площадь: стеклопакеты были тройные, и ни одного звука не проникало в квартиру, отчего казалось, что и люди, и машины, спешащие по Тверской, абсолютно нереальны, будто призраки в бессмысленном хороводе. За спиной послышались шаги – но Маша даже не обернулась. Андрей встал рядом, тоже посмотрел вниз, хмыкнул:
– Как муравьи. – И они оба вздрогнули, вспомнив обглоданную до костей кисть.
– Пушкинская площадь раньше называлась Страстной, – тихо сказала Маша.
– Не знал, – признался Яковлев и посмотрел на нее в ожидании.
– Страстной, – пояснила она, – от страстей Христовых. «Страсти» на старославянском – страдания, муки. – Маша помотала головой, пытаясь отогнать бесконечную цепочку ассоциаций, что выстраивалась в голове по поводу и без.
– Пойдем-ка на кухню, я тебе кое-что покажу. – Андрей вышел из комнаты. На кухне, прямо на столе, перевернутый ножками кверху, стоял стул, совершенно не подходящий к остальному, темного дерева, гарнитуру. Стул был потрепан, выструган явно где-то на мебельных фабриках Беларуси и, похоже, казенный. Андрей перевернул его, чтобы Маша увидела железную табличку с цифрой «15» сзади на спинке. Маша ахнула, а Андрей мрачно усмехнулся:
– Пошли отсюда, – сказал он, и они почти бегом вышли из квартиры и захлопнули за собой тяжелую дверь.
– Знаешь… – Маша спускалась за Андреем, пытаясь попасть с ним в ритм, но запаздывая на пару ступеней: глаза ее постоянно натыкались на коротко стриженную макушку, что отвлекало. – Я тут проверила на цифры Arma Christi, Орудия страстей господних.
Андрей чуть затормозил, и Маша поторопилась пояснить:
– Это инструменты мученичества Христа: столб, бич, терновый венец… По количеству нам подходит, но…
Андрей хмыкнул:
– Но Христос не грешил.
Ниже этажом открылась дверь, и из квартиры вышла девушка в розовом плаще.
– Да, – согласилась Маша. – Но место действия страстей – Иерусалим, вот я и подумала…
Андрей внезапно встал как вкопанный, и Маша с разбега ткнулась ему в спину.
– Извини. – Она схватилась за перила, чтобы выровняться, и чуть порозовела от того, что секундой раньше прижалась грудью к Андреевой спине. Но он не ответил и даже не обернулся, и тут Маша заметила, что девушка в розовом тоже остановилась и смотрит на капитана. И ошеломление на тонком, почти кукольном личике сменяется насмешливой улыбкой.
– Привет, Андрюша! Сколько лет, сколько зим! – пропела девушка протяжным высоким сопрано.
Андрей промолчал, и когда Маша, тихо спустившись двумя ступеньками ниже, заглянула в его лицо, то испугалась – таким оно было бледным.
– Привет, – наконец, сказал он сухо.
Маша всё ждала, что он ее представит, но поняла, что Андрею не до политеса.
– Не думала, что ты тоже в Москве окажешься после нашего-то Мухосранска, – протянула незнакомка, без стеснения разглядывая его с ног до головы. – Может, зря я тебя тогда бросила после школы, а? – И она озорно подмигнула. А Андрей продолжал стоять, молча, набычившись, будто язык проглотил. И Маша вдруг, поддавшись порыву, взяла его за руку, чего тот, казалось, даже не заметил.
Но зато это заметила девушка и впервые взглянула на Машу. Взгляд был покровительственный, хоть девица и стояла на полпролета ниже. На секунду – лишь на секунду – Маша пожалела, что не надела сегодня ни одну из тех дорогих вещей, что покупала ей мать в надежде на то, что дочь однажды станет чувствительна к зову моды. Но тут же выпрямилась и, не отпуская руки Андрея, спустилась на эти самые полпролета, протянув девице ладонь:
– Добрый день, меня зовут Мария. Мария Каравай. – К рукопожатиям девица готова не была. Видно, там, где она жила и работала, здоровались отрывистыми кивками.
– Рая, – сказала девица и вяло пожала Машины пальцы.
– Очень приятно, – улыбнулась Маша улыбкой, которой улыбалась Машина мама, когда ей совсем не было приятно, но она держала себя в руках. – Я хотела вас поблагодарить. Ведь если бы вы не расстались тогда с Андреем, – тут Маша собственническим жестом притянула одеревеневшего шефа к себе и взяла его уже под руку, – мы бы никогда не были так счастливы. Еще раз – большое спасибо! А теперь, извините, нам пора заказывать новую кухню – вы же знаете, если за ними в салоне не проследишь, опять из Италии пришлют прошлогоднюю коллекцию! – И Маша снова лучезарно улыбнулась: – Всего доброго!
– До свидания, – прошелестела девица, не двинувшись с места и уже не улыбаясь.
– Пока! – почти нормальным тоном сказал Андрей, и они снова побежали вниз по лестнице, но теперь молча, и уже Маша была впереди, держа Андрея за руку, которую отпустила, только сев в машину.
Маша тронулась, не глядя на Андрея.
– Прошлогодняя коллекция? Из Италии? – Андрей криво улыбнулся.
– А бог его знает! – пожала она плечами. – Мне срочно нужно было продемонстрировать твою счастливую семейную жизнь.
– Зачем? – Андрей с преувеличенным вниманием смотрел в окно.
Маша сердито на него оглянулась:
– Мне показалось, ты в ней срочно нуждался…
– В липовой семейной жизни?
– Нет, – сказала Маша твердо. – В счастье.
– Ну да. Ну да… – протянул неопределенно Андрей. – Спасибо, кстати.
– Кстати, не за что. – Маша улыбнулась: – Обедать будем?
– Обязательно, стажер Каравай, – улыбнулся Андрей в ответ. – И за счет начальства – за проявленную находчивость!
Андрей не знал, как себя вести, больше того – не знал, что за солянка варится у него внутри: с одной стороны, то, что стажер Каравай увидела его слабость, было унизительным. С другой – ее реакция, как она мгновенно встала под его знамена, да еще выступив в роли супруги, не могло не тронуть. И не польстить. Он искоса поглядывал на нее за столиком недорогого кафе, которое Маша выбрала сама, явно не желая проделать серьезную брешь в его бюджете. И согласился сам с собой: если бы такая девица стала его женой, он вряд ли бы был так жалок сегодня на лестнице. Те, за которых выходят замуж девушки вроде Маши – перед глазами сразу выросла импозантная фигура Иннокентия, – не тушуются, как подростки, при встрече со старыми призраками.
