— И сам первый получил право на молчание, — делает вывод Берюрье.
Потом щелкает пальцами, чтобы привлечь внимание официанта.
— Нельзя ли лопаткой побольше зацепить щепотку капусты, а, товарищ? — говорит он с улыбкой Мефистофеля.
Кельнер подкатывает тележку с капустой к нашему столу и переваливает щепотку в пять кило на овальное блюдо, которое служит тарелкой моему другу.
— А к этому что? — спрашивает официант по-французски с видимым усилием, производя деревянным языком акробатические трюки.
— А к этому дашь мне адрес хорошенькой шлюхи под мой формат, — отвечает господин Ненасытный. — Она будет на десерт.
Глава (если вы настаиваете) семнадцатая
Вы меня знаете, я не люблю шутить в вопросах чистой любви (как сказал фабрикант биде), особенно если переношу всю тяжесть расследования на пьедестал гипотезы (это тоже не я сказал, а один большой писатель — ростом метр девяносто два), поэтому предполагаю, что последний аргумент достаточно крепок, чтобы выдержать тот первый.
Я прошу у официанта принести таблетку аспирина, поскольку у меня разболелся недавно запломбированный зуб. По всей вероятности, эскулап с бормашиной наперевес плохо нейтрализовал нерв.
— У господина барона мигрень? — издевается Берю.
Вечер лениво опускается на порт. Сырой вечер с полосами фиолетового неба, угадываемого в разрывах низких облаков. Слышны гудки кораблей, шум кранов, переругивание докеров… Недалеко от нашего ресторана находится пивная с танцульками, откуда доносятся музыка и пение. Тяжелые крестьянские башмаки заканчивают доламывать дощатый пол. Вокруг кипит жизнь немецкого портового города, густая, как суп-пюре в кастрюле.
Мы выходим.
Воздух пахнет гудроном, а мутная вода — железом.
— Куда мы идем? — осведомляется вконец обожравшееся Величество.
Я и сам бы хотел знать…
Если подумать, кто гарантирован от ошибок? Может быть, дело обстояло совсем не так, как я себе представляю. Еще раз повторю, что это всего лишь моя гипотеза. Но она, похоже, единственная…
Толстяк останавливается перед огромным чальным кнехтом, который, учитывая «недуг» Берю, не представляет из себя что-то удивительное по размеру, и показывает мне на стадо темных кораблей, стоящих у причалов и на якорной стоянке в темно-зеленой воде Везера.
— Подумать только, вдруг твой проклятый камень валяется на одной из этих посудин!
— Подумать только — о чем? — спрашиваю я меланхолически.
— Должен же быть какой-то выход, а?
— Что ты хочешь сказать?
— Да узнать, черт возьми! Эти посудины, Сан-А, должны иметь какое-то расписание. В бюро порта обязаны знать часы прихода-ухода! Даже яхта сообщает о своих передвижениях. Это не парковка на авеню Георга Пятого в Париже, это — порт!
Я смотрю на своего друга и чувствую, как закипает у меня в котелке.
— Это, должно быть, из-за зубной боли, — бормочу я.
— Что?
— Запор в мозгах. Черт, а я ведь даже не подумал! Представь себе!
Александр-Бенуа опускает мне на плечо свою дружескую лапу.
— Главное, — говорит он, — что рядом с тобой всегда умный человек. Я твой спасительный кислородный баллон, Сан-А. Когда твоя извилина распрямляется, моя тут же начинает топорщиться и блестеть, что твоя праздничная витрина.
* * *
На нем черная фуражка с якорем и круто опускающимся козырьком, так что кажется, будто это продолжение его носа. Из-под фуражки выползают вьющиеся вихры седеющих светлых волос. Глаза белесые. На просоленных щеках топорщится трехдневная щетина.
— Что вам угодно?
Казенный вопрос, который на всех языках задают только в офисах.
— Французская полиция. Мы из Интерпола, господин офицер.
Для гражданского всегда удовольствие, когда его принимают за офицера, примерно как крестьянину хочется, чтобы его приняли за аристократа. Он низко склоняет голову, что должно означать одновременно согласие и приветствие, бросает вежливый взгляд на мое удостоверение и указывает нам на два металлических стула.
Ваш любимый Сан-А пускается в объяснения, строгие, сдержанные, толковые и в хорошем тоне. Я вам набросаю в двух словах. «Из достоверных источников нам стало известно, что один опасный международный преступник, прятавшийся в Африке, погрузился недавно на пароход в направлении Бремена. По имеющимся у нас сведениям, он плывет из Дуркина-Лазо. Какие суда из этой части Африки только что прибыли и какие ожидаются в ближайшее время в Бремене?»
К немцам я отношусь неважно, скажу сразу. Вы знаете, я из тех маньяков, у которых шкафы-гриль модели Дахау запечатлелись на всю жизнь, но нужно отдать должное многим немецким качествам, одним из которых — пожалуй, самым блестящим — является профессиональная честь. Когда касается работы, они впереди всех. И парень из бюро навигации порта, стоящий сейчас передо мной, — тому живой пример. График движения судов в порту — он его знает наизусть. Ему не составляет труда информировать нас, держа в руках журнал записей, но не смотря в него, как дирижер руководит оркестром, не глядя в партитуру.
— Ни один из находящихся сейчас в Бремене судов не делал остановку в Дуркина-Лазо, — говорит он.
— Когда пришел последний корабль из порта Западной Африки?
— Три дня назад. «Простатос», греческий танкер.
Я начинаю лихорадочно подсчитывать. Нет, это судно никак не подходит. Оно просто не успело бы пройти весь этот путь от Кельбошибра до Бремена.
— Других нет, вы уверены?
Служащий хмурит брови, несколько недовольный нахалом, усомнившимся в точности сведений.
— Нет!
— Хорошо. Тогда обратимся к будущему. Когда должен прийти следующий корабль, возвращающийся из Африки?
Он не раздумывает:
— Сегодня ночью.
Мой внутренний голос вздрагивает больше обычного. Можно подумать, он хочет выскочить из своей клетки (грудной), взлететь и разразиться радостными трелями. Нет, кроме шуток — вы видите расклад? Крылышки вашего Сан-Антонио несут его вверх! И я как бы за руку с самим Господом Богом! Ах, посетитель — добро пожаловать! Но если я появлюсь перед Ним и успею открыть рот первым, то Он меня заслушается. Иногда я думаю, надо бы составить список всего, что я Ему скажу. Книгу жалоб — целый фолиант! У-у, мне есть что сказать! Многое надо объяснить. Некоторые вещи в этом мире я и сам плохо понял. Кое-что попавшееся мне на жизненном пути показалось просто шокирующим… Я вам так скажу: Бог, возможно, был хорошим автором, но у него, к сожалению, были очень плохие переводчики! На все языки перевели одинаково плохо! Я бы хотел прочитать его в оригинале, хоть немного, кусочек. Или услышать по радио и, таким образом, исключить накопившиеся недоразумения. Ну не сидеть же сложа руки и ждать до Страшного суда, черт возьми!
— Какое плавсредство? — (Как видите, я быстро овладел морской терминологией, поскольку, еще будучи маленьким, какался и писался в короткие штанишки, украшенные якорем с надписью «Моряк».)
— «Некмер-Життюр» из пароходства «Замшелл» из Бремена.
Я записываю на северной (на южной обычно не пишут) стороне коробка спичек эту бесценную информацию.
— Других пароходов из Африки в ближайшие дни не будет?
— Нет, только через неделю.
По другую сторону стекла на порт опустилась густая ночь. Ряды огоньков вокруг похожи на китайские фонарики.
— Во сколько должен прийти этот пароход?
— Среди ночи, около двух часов.
— Кто командует судном?
— Капитан Моргофлик.
— Он что, не немец?
— Норвежец. Кстати сказать, судно принадлежало скандинавской компании, затем было куплено пароходством «Замшелл»…
— Тип судна?
— Сухогруз водоизмещением двенадцать тысяч тонн и скоростью семнадцать узлов…
— Большая компания «Замшелл»?
— Одна из крупнейших в Западной Германии. И одна из самых старых. Барон Малхер является президентом-генеральным фюрером.
Уважительный тон моего собеседника прямо-таки внушает почтение к компании. Я встаю и протягиваю ему руку.
— Благодарю за помощь, господин старший офицер! Естественно, я рассчитываю на соблюдение тайны с вашей стороны.
— Полное молчание! — заверяет начальник якорных цепей.
* * *
Девять часов.
Берю дрыхнет на скамейке почтового отделения, открытого круглые сутки. Через стеклянную перегородку кабины я вижу его здоровенную башку, перекатывающуюся на груди. Кажется, будто он наблюдает за шевелением своего так же прикорнувшего дракона.
Дорогой ты мой смелый Берю, провалившийся в сонную невинность. Обмяк вдруг…
Позади стойки из черного мрамора телефонист в белом заляпанном кителе читает журнал по мотоспорту.
На другом конце провода надрывается шеф.
Бесконечный поток слов.
При этом слова, которые Старик не хочет произносить, он заменяет междометиями или чем вздумается, что вконец убивает всякое восприятие. Если бы были посты прослушивания ночных разговоров с заграницей, то записывающее устройство задымилось бы.
