– Версии? – повернулся к нему Анютин.
И Андрей решился:
– Стажер Каравай предложила версию, несколько экзотическую, но она вполне вписывается в общую картину.
– Мы вас слушаем, – вступил Катышев, склонив лысеющую голову набок.
– Небесный Иерусалим. – Андрей впервые сам произнес магическое словосочетание, и оно странно резонировало в кабинете полковника.
– Как? – изумленно переспросил полковник, а Катышев просто молча на него уставился.
– Небесный Иерусалим – что-то вроде легенды из Писания. Святой город на небесах, – объяснил Андрей и сразу почувствовал себя идиотом. – В Москве есть реальные точки, символически связанные с этой легендой, – поторопился продолжить он. – В этих местах и находят трупы. Мы раньше не могли понять, почему убийца перемещает тела – или части тел. Думали, он пытается замести следы в плане времени. Но время тут ни при чем! Ему нужно было указать нам точное место. Все эти районы связаны со Средневековьем, и убивает преступник средневековыми же способами. Мы привлекли к работе историка, – Андрей бесстрашно посмотрел прямо в глаза Анютину. – Так вот, он предсказал место, где мы можем обнаружить следующий труп.
– Что за бред! – пророкотал полковник, но Катышев остановил его жестом.
– Продолжайте, – сказал он.
И Андрей продолжил.
Когда через час он вернулся в кабинет, то с облегчением понял, что начальство ему поверило. Или, по крайней мере, попыталось. И Андрей его – начальство – не винил. Он сам до сих пор не мог полностью поверить. Надо было продолжать копать и уговорить Анютина выделить следственную группу – подмога была необходима, факультативной помощи от антикваров решительно не хватало. Он помнил о звонке Маше, но чувство вины несколько притупилось оттого, что в кабинете Анютина он несколько раз подчеркивал: смелая догадка исходит от стажера Каравай. Это хоть и было чуть унизительно, но оправдало его в собственных глазах.
А дел накопилось – невпроворот.
Маша сидела на полу в своей комнате в пустой квартире и прокручивала – без конца – записи. Сделанные ею самой и принесенные Кешей. Книги стояли стопкой рядом с кроватью, валялись на стуле, занимали все пространство стола. Книги, книги, книги… У нее уже не было сил читать, но остались силы слушать. Она слушала малознакомые голоса свидетелей и близких жертв, слушала так, как если бы в этих интонациях, в паузах, в едва различимых модуляциях голосов был скрыт какой-то код. Тайнопись, которая даст ей доступ к этим чертовым номерам: написанным кровью, вытравленным на коже, выбритым на затылке, зашифрованным бесконечными способами: от сломанных лучей до браслетов на мертвом запястье любимой подруги. «Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать… Кто не спрятался, я не виноват!» – будто шептал ей за плечом тихий голос убийцы. Она дернула отяжелевшей головой, словно лошадь, отгоняющая неотступного слепня, и снова отмотала диктофон на первую запись: «А у Славки, по-моему, никого до меня не было – один треп! Его послушаешь, так сама Софи Марсо предлагала ему себя на Московском кинофестивале – вот прям спустилась в метро после гала-вечера и предложила…»
Маша подняла взгляд на фотографию на стене: отец смотрел на нее все с той же спокойной нежностью…
– Прошел еще один год, папа, – прошептала Маша. – А я так ничего и не сделала. Я ни на что не гожусь, ни на что! А я так старалась!
* * *
Лет с двенадцати… Когда забросила кукол и переключилась на маньяков, выродков, серийных убийц. Маленькая девочка с линованной тетрадкой в 96 листов. А в линованной тетрадке – не песенник, не фотографии кумиров и не засушенные цветы и анкеты для сверстниц с сакраментальным вопросом: хотела бы ты остаться моей подругой на всю жизнь? Ах, нет, нет. Все то, да не совсем.
Фото кумиров – вот, пожалуйста: гравюра пятнадцатого века – Жиль де Ре. Первый отмеченный в истории маньяк-убийца, телохранитель Жанны д’Арк и прототип Синей Бороды, замучивший в своем мрачном средневековом замке от 80 до 600 человек, в подавляющем большинстве – юных мальчиков. А за ним: копия полупрозрачной нежной акварели – Салтычиха в кружевном чепце, набожная вдова, любительница щипцов для завивки. А дальше – Тед Банди, американский маньяк-убийца, насиловавший, пытавший и убивавший женщин в 1974–1978 годах, сделавший термин serial killer почти модным. И душка Дейвид Берковиц, орудовавший уже в 1976–1977 годах.
Лица Чикатило, Сливко, Головкина, поражающие своей нормальностью. Вырезки из газетных статей, распечатки из Интернета, старательно расчерченные таблицы типов психопатий, аналитический разбор, касаемый географического профилирования поиска преступника…
Воспоминания из книги фэбээровца, специализирующегося именно на поимке подобных убийц, откуда Маша, по пунктам, выписала лет в четырнадцать: «1. Поставить себя на место охотника. 2. Стать психологом, чтобы отгадать психологию жертвы. 3. Составить идеальный план вывода жертвы на безопасную территорию – охотник не может позволить себе ошибки». Чем не песня? И цитаты, цитаты… Из допросов Чикатило, из Роберта Ресслера – прототипа Джека Кроуфорда в романе «Молчание ягнят», из Рихарда фон Краффт-Эбинга, автора нашумевшей в 1886 году книги «Psychopathia Sexualis», даже из таких светлых и добрых на общем фоне книжек о Шерлоке Холмсе Конан-Дойля: «Исключительность неизбежно дает нам ключ. Чем бесцветнее и обыденнее преступление, тем труднее его раскрыть». Вот, вот где разгадка…
Две версии. Существовало две версии папиной гибели. Первая и самая вероятная: заказное убийство. Федор Каравай, прозванный недоброжелателями Плевакой в честь тезки и знаменитого адвоката девятнадцатого века Федора Никифоровича Плевако, обладал развитой речью, артистизмом и чувством юмора, позволявшими ему выигрывать любые, даже самые запутанные процессы. На адвокатском небосклоне можно постоянно наблюдать несколько звезд, но Каравай, без сомнения, был звездой номер один. Он легко цитировал Шекспира при защите ревнивых мужей; приводил в пример античные статуи, чтобы доказать возможность того или иного угла нанесения удара ножом…
Он «образовывал» присяжных, он их смешил, он их озадачивал. Но прежде всего Каравай учил их отрешиться от позиции чиновников, изначально прямо или косвенно поддерживающих обвинение. Учил этике Фемиды. И у него получалось. После вполне «бытовых» преступлений, когда на процессы Каравая, как на лекции, стали ходить студенты, тот перепрофилировался – стал защищать журналистов, обвиняемых в клевете; семьи, чьи дети стали жертвами скинхедов; сотрудников министерств, коим инкриминировался шпионаж и разглашение государственных тайн.
Да, Плеваку ненавидели и «заказать» могли многие. Такое убийство – неумело замаскированное под ограбление – было в то время любимым выходом из щекотливого положения сильных мира сего. Маша подслушивала под дверью кухни, когда Ник Ник пытался объяснить ее матери, что добраться до заказчика практически нереально: даже если они найдут того человека, который нанес три колотые раны адвокату Караваю (две из которых стали смертельными), они не смогут выйти на заказчика – ведь уголовники часто используются «втемную». А преступников, которые и не догадываются о своей роли наемных убийц, можно не опасаться, даже если они и попадут в руки правоохранительных органов. Ничего не зная, они никого не смогут выдать, да и полиции это на руку. В полиции тоже не дураки сидят – зачем им проблемы, завязанные на интересах крупных шишек?
Итак, версия номер один уводила в двойной тупик: убийц не найти. А если и найти, то не найти того, кто за ними стоит. Что делает поиски почти бессмысленными. «Есть и вторая версия?» – глухим голосом спрашивала мама, а маленькая Маша до боли прижимала ухо к двери. «А, – Ник Ник в этом месте явно махнул рукой, – бредовая. Можно и не рассматривать. За последние пять лет в Москве произошло несколько убийств с подобными ранениями. На Петровке разрабатывают версию маньяка». За дверью, помнится, установилось молчание, а потом послышался звук отодвигаемой в спешке табуретки, звяканье стакана, и в коридор вплыл сладковатый, такой знакомый в те дни запах корвалола.
Несколькими месяцами позже Маша спросила Ник Ника – он тогда еще часто приходил, безуспешно пытался разговорить маму, а в результате садился играть с Машей в шахматы:
– Как поймать маньяка?
Ник Ник взглянул на Машу исподлобья:
– Сложно. Потому как проблема серийных убийц не столько криминалистическая, сколько антропологическая. – И, увидев Машину озадаченную физиономию, улыбнулся: – Это означает, что мы до сих пор не можем понять, как человек в принципе способен получать удовольствие от убийства? Ведь в большинстве своем серийные убийцы вменяемы, то есть не сумасшедшие. Более того, маньяки блестяще мимикрируют под нормальных людей: ходят на работу, нежно любят своих жен, воспитывают детей… Тогда почему? Почему однажды вечером, или днем, или утром такой вот примерный семьянин откладывает кроссворд и отправляется убивать? А раз непонятно, почему, то как можно его найти? По каким признакам? И более существенный для следователей вопрос: как вычислить его следующую жертву среди миллионов таких же нормальных людей?
