— Почему же сразу не позвонили?
— Не знаю... Старческая опасливость.
— Но вы же связались со мной, Иван Иванович!
— Да, согласен... Я этого недооценил. Вы считаете, что опасность для меня миновала?
— Не знаю, Иван Иванович, не знаю. — Пафнутьев помялся. — Во всяком случае, сегодня... Сегодня — да. Они спасаются и, кажется, впали в состояние самоуничтожения. Сколько это продлится, сказать не берусь. Я позвоню.
— Мы с Леной будем ждать, — улыбнулся Сысцов.
— Не та ли это девушка, которая угощала меня как-то в осеннем лесу? Помнится, тогда было холодное мясо с хреном, водка и немного стрельбы?
— Да, это она.
— Она такая же радостная?
— Вы же только что с ней разговаривали.
— Прекрасная девушка, — заверил Пафнутьев. — Я вас тоже поздравляю.
— Спасибо, Павел Николаевич. До скорой встречи.
По последним словам Пафнутьев понял, что Сысцов и в самом деле слышал разговор с секретаршей от первого до последнего слова. И не просто попрощался, он передразнил его, подзадорил. Прощался Сысцов суше и неопределеннее. А «До скорой встречи!» говорил только Пафнутьев.
Откинувшись на спинку кресла, он нащупал затылком холодную крашеную стену и закрыл глаза. Но успокоения, расслабленности не было. Глаза его под веками двигались, на губах играла улыбка, пальцы выбивали на столе нечто радостно-возбужденное. Все замкнулось, закольцевалось, завязалось в один тугой узел, и Пафнутьеву, как когда-то его честолюбивому соседу, оставалось лишь выбирать порядок ходов, только очередность, сами же ходы были очевидны.
Огородников, надо отработать Огородникова, поговорить с ним подробно, и жестко.
Если он не скроется.
Если он уже не скрылся.
Если не скрылась вся банда.
Хотя...
Хотя бегство — это признание своей вины, это слишком заметное действие, слишком уличающее, чтобы воспользоваться им вот так сразу.
Нет, не каждый может позволить себе удариться в бега, эта роскошь не для всех.
* * *
Ко времени выпуска вечерних новостей улицы города заметно опустели — город жил недавним преступлением, все хотели знать о подробностях расследования, тем более что и милиция, и прокуратура обещали хорошие новости. Ожидания горожан оправдались — на экранах телевизоров они увидели погоню на трассе, приземляющийся вертолет, фигуры спецназовцев, которые, согнувшись, прижав к груди короткоствольные автоматы, окружали бегущего в высокой траве человека.
Показали и этого человека — с простреленной головой, с пистолетом, зажатым в мертвой руке. Казалось, общий вздох пронесся по городу — не то жалостливый, не то скорбный, не то полный удовлетворения. Скорее всего, в этом всеобщем вздохе всего было понемножку.
Когда честолюбивый Шаланда узнал, что «жигуленок» Вобликова засечен на трассе, от тут же послал вслед за ним вертолет, не забыв посадить туда двух операторов телевидения, которые чуть ли не круглосуточно толклись в его приемной, ожидая новостей. Поэтому злосчастный «жигуленок» зрители увидели и с высоты, несущимся на бешеной скорости по трассе, и стоявшим на обочине, и человека в темной одежде, выскакивающего из машины...
Зрелище было настолько захватывающим, что действие на экране даже не обсуждали, боясь пропустить хоть слово диктора.
Потом настала очередь Вобликова.
Казалось, Шаланда нигде не появлялся без оператора — зрители увидели, как выволакивали бездыханное тело капитана из подвала, потом видели его же на операционном столе, даже дыры в животе от вил Петровича показали крупно и безжалостно по отношению к зрителям, не подготовленным к подобным зрелищам.
Хирург Овсов молчал, пожимал плечами, ухмылялся, слушая бестолковые вопросы девицы с телевидения. Ее голос срывался, она смотрела в камеру, заглядывала в дверь операционной, хватала Овсова за рукав и спрашивала, спрашивала о здоровье Воблы, будто от этого зависела вся дальнейшая жизнь миллионного города.
— Постараемся сделать все возможное, — проговорил наконец Овсов. Пафнутьев, который смотрел передачу у себя дома, понял, что тот в хорошей степени поддатия. А раз так, рассудительно подумал Пафнутьев, то у Вобликова есть шанс выжить.
Потом в кадре появился Шаланда. Он был смущен, краснел, потел в жарком свете юпитеров. Но, заговорив, обрел уверенность, его мощный красный кулак улегся на жиденький телевизионный столик и придал убедительность каждому слову.
— Установлены, изобличены и задержаны два члена банды, которые несколько дней назад совершили кровавое преступление, расстреляв всю семью. Такого наш город ранее не знал и, будем надеяться, больше не узнает. Оба они, можно сказать, получили по заслугам. Один покончил с собой во время задержания, второго сообщник проткнул вилами. Выживет — послушаем, не выживет — не велика беда, переживем потерю. Во всяком случае, он уже сказал достаточно, и мы принимаем меры по задержанию остальных членов банды.
— Жаль, что убитый ничего не сможет сказать, — вставила словечко бойкая девица, которая брала интервью у Овсова.
— Почему это не может? — удивился Шаланда. — Может. И уже говорит.
— Простите? — побледнела девица. — Не поняла?
— Говорит, — повторил Шаланда. — Обнаружены его записки, он, оказывается, дневник вел. За что мы ему чрезвычайно благодарны.
— И что же он пишет?
— Называет вещи своими именами. Людей он тоже называет своими именами, — угрюмо произнес Шаланда и, вынув платок, вытер лицо.
— Значит, мы можем считать, что банда прекратила свое существование?
— Банда прекратит свое существование, когда суд вынесет приговор, — назидательно произнес Шаланда. — Пока хоть один ее член находится на свободе, мы не снимаем с себя никаких обязанностей.
— Вы знали, что в ваших рядах есть оборотень?
— Да, знали.
— Как вам удалось его разоблачить?
— Фирма веников не вяжет, — горделиво улыбнулся Шаланда.
— Благодарю вас! — Девица не знала, какие слова произнести, как ей отблагодарить начальника городской милиции за самоотверженную службу. — Мы надеемся в будущем еще увидеть вас на экране.
— Я тоже на это надеюсь.
Получилось так, что в передаче прозвучало больше вопросов, чем ответов, но так обычно и бывает, подобные передачи для того и устраиваются, чтобы задавать вопросы, а уж вовсе не для того, чтобы кто-то внятно ответил на них. Осталось так и невыясненным, как был разоблачен оборотень Вобла, кто именно пырнул его вилами в бок, как вышли на Гостюхина, которого удалось настичь уже в десяти километрах от границ соседней области, что в бреду наговорил Вобликов, какие записи обнаружились у Афганца, что дальше намерен делать Шаланда и все вверенные ему силы...
Однако общее впечатление от передачи было другим — всем казалось, что получены все ответы на заданные вопросы.
— Почему ты здесь? — спросила у Пафнутьева Вика, которая все это время сидела чуть позади него и не отрываясь смотрела на экран.
— А где ж мне быть, по-твоему?
— Почему Шаланда выступает по телевидению, а ты смотришь эту передачу? Почему ты не там?
— Лень, — ответил Пафнутьев.
— Тебе нечего сказать?
— Да нашлось бы, наверно... Но тогда я пришел бы домой гораздо позже.
— Я бы тебя простила.
— Учту. Вспомню эти твои слова, когда мне представится возможность где-нибудь задержаться, — улыбнулся Пафнутьев, но почувствовал, как заворочалось в его душе что-то громоздкое и недовольное. Не понравились ему слова жены, и он понимал, что говорит нечто раздражающее ее.
— Паша, — Вика помолчала, видимо подбирая выражения, которые бы выглядели спокойными, — Паша, мы же не играемся словами... Ты знаешь не хуже меня, что на подобных делах, — Вика кивнула в сторону экрана, — делаются звания, должности, чины, звезды... Шаланда наверняка станет генералом после этой передачи. Тебе не кажется?
— Возможно. И я искренне желаю ему этого, потому что от банкета ему тогда не отвертеться.
— Я не шучу, Паша!
— Какую же должность ты присмотрела для меня?
— Не надо мне задавать таких вопросов, Паша.
— Почему?
— Потому что любой мой ответ будет глупым.
— Вот видишь, в какой угол ты себя загнала, Вика, — ответил Пафнутьев серьезно, хотя редко, чрезвычайно редко говорил с женой серьезно. — Ты хочешь, чтобы я стал прокурором? — спросил он, обернувшись и справившись наконец с тем злобным существом, которое ворочалось в его груди.
— Конечно нет, Паша! Просто обидно, что ты все время остаешься в тени, хотя... Хотя мог бы...
— Ты хочешь видеть меня на экране?
— Да.
— Заметано. Я поговорю с Фырниным.
— Шутишь? — спросила Вика, и голос выдал, насколько ей важно увидеть Пафнутьева в телепередаче.
— Нисколько.
— И тебе есть что сказать?
— А ты в этом сомневаешься?
Вика не успела ответить — зазвонил телефон. Пафнутьев помедлил, выждав несколько звонков, потом все-таки поднял трубку. Он допускал, что прямо из студии позвонит Шаланда и поблагодарит за возможность похвастаться тем, чем хвастаться он права не имел.
