А на самом деле просто брала на понт — а вдруг и впрямь в бумажнике были документы, которые он или выбросил, или, скорее всего, припрятал. Раз уж те, кто его привез, не взяли бумажник, не сняли часы и перстень, значит, не очень были озабочены возможностью опознания трупа.
— Да у меня не убрано… Присутствующие покатились со смеху: в только что подписанном протоколе значилось, что свидетель проживает на площадке последнего этажа, у чердачного помещения. Вот вам и юридический казус: требуется ли санкция на обыск жилья, если оно расположено на лестничной площадке или в мусорном контейнере (было у нас убийство одного бомжа другим в пухто, перевернутом и оборудованном под комнатку), и распространяется ли на него требование Конституции о неприкосновенности жилища.
На верхней площадочке лестницы, где не было квартир, Орлов устроил себе уютное лежбище. Вход на площадку перекрывала решетка с навесным замком. Орлов достал ключ от замка, дрожащими руками отворил решетку и, чуть не плача, наблюдал, как оперативник, перерыв тряпье на лежанке, перешел к осмотру вертикальной трубы, о которую, наверное, жилец грелся в холодные ночи. Из-за разлохматившейся обмотки трубы опер быстро извлек полиэтиленовый пакетик, а из него международные права в пластиковой шкурке, заграничный паспорт и какое-то красное удостоверение. Хозяин аж скрипнул зубами — растворилась мечта о безбедной зимовке, поскольку каждый из этих документов можно было толкнуть за кругленькую сумму и при экономном подходе протянуть до весны.
— Ну-ка, ну-ка…
Все мы сгрудились над документами. Оперативник из розыскного отдела, которому предстояло устанавливать личность погибшего, жадно схватился за паспорт и радостно закричал:
— Шермушенко Анатолий Алексеевич! Виза в Германию открытая стоит…
Другой опер заглянул через его плечо в паспорт и сообщил нам, что Толя Шермушенко — чернореченский бандит, когда-то проходил у него по материалу о вымогательстве. Выдав эту ценную информацию, гроза вымогателей взялся за права, а меня весьма заинтересовало красненькое удостоверение, до боли похожее на мое. На корочке были вытиснены золотые буквы «Министерство обороны», разворот не оставлял сомнений в подлинности — типографский бланк, текст, написанный рукой опытного делопроизводителя, черная тушь, четкий оттиск печати. И фотография бандита Шермушенко в военной форме, и сведения о том, что майор Шермушенко состоит на службе в Министерстве обороны…
Видимо, у меня было такое лицо, что оперативники замолчали и уставились на меня. Потом один из них метнулся вниз, в «уазик», — к рации. Поднявшись к нам минут через пять, он сообщил, что по сведениям, полученным в справочной Минобороны, личный номер военнослужащего, вписанный в удостоверение, в действительности принадлежит майору Шершневу, проходящему службу в Архангельске.
— Нет, ребята, я ничего не понимаю: Шермушенко семьдесят второго года рождения, ему двадцать пять только-только исполнилось. Когда он успел до майора дослужиться, да еще втихаря?!
— Но ведь это он на фотографии? И форма натуральная?
— Насчет формы не знаю, а ксива натуральная. Так не подделать. Это удостоверение вышло из канцелярии Министерства обороны. Другой вопрос, сколько за это заплатили.
— Да? А может, Шермушенко и правда состоял на службе в Министерстве обороны? И за особые заслуги получил звание майора? При этом — заметили? — в удостоверении не указано, где именно он работает. Состоит на службе в звании майора, и все. — Мы говорили, перебивая друг друга, и вдруг вспомнили про свидетеля Орлова, стоявшего возле нас с открытым ртом.
— Спасибо, Борис Николаевич, — спохватилась я. — Придете завтра в отделение. А мы, ребята, давайте доедем до прокуратуры и там спокойно все посмотрим.
Бедный Борис Николаевич обессиленно опустился на лежанку, и, когда мы спускались по лестнице, еще слышалось его бормотание о том, что нет его несчастнее и что даже подкормиться его не взяли, Валерку взяли, а он рылом не вышел…
В прокуратуре мы еще раз рассмотрели удостоверение, но так и не пришли к единому мнению — подделано оно или подлинное.
— Ребята, вы уверены, что это документы жмурика? — пытала я присутствующих.
— Да он это, он, — наперебой заверяли меня все, включая доктора.
Дима даже привел мне несколько неоспоримых антропометрических фактов, доказывающих, что осмотренный нами покойник при жизни был не кем иным, как чернореченским бойцом Толиком Шермушенко.
Под напором железной логики присутствующих я сдалась и попросила одного из оперов в срочном порядке «прокинуть» Шермушенко по Центральному адресному бюро: в загранпаспортах, к сожалению милиции и прокуратуры, адреса не пишутся, а нам срочно требовался обыск по месту жительства Шермушенко. Кто его знает, может, там и форма майорская спокойненько на плечиках висит, и шашка на стене именная, подаренная лично Буденным….
Розыскник Виноградов справился о пароле, дающем право на получение сведений в ЦАБе, и стал дозваниваться в адресное, параллельно развлекая присутствующих:
— Слышите, ребятки, как я минувшей ночью прокололся? Засиделся в кабинете — спешить-то все равно некуда: жена в деревне, любовница на Черноморском побережье, а я как Ильич — всех по курортам отправил, вот, думаю, тут бы и поработать вволю… В общем, сижу, материальчики отписываю, ну и засиделся за полночь, и забыл, что в ЦАБе пароль в двенадцать ночи меняется. А у меня настроение хорошее, работа спорится, я звоню и игриво так начинаю: «Добрый вечерок, красавица! Это Орел» беспокоит!" А красавица мне в ответ с подковырочкой: «Ты-то, может, и орел, а вот пароль уже другой!»
Тут он наконец дозвонился и, расплывшись в улыбке, стал любезничать:
— Але, красавица, Шермушенко мне, пожалуйста…
Через полминуты он положил трубку и лихо пустил мне по столу листочек с данными прописки Шермушенко Анатолия Николаевича: улица Чащина, дом семь, квартира тринадцать. Я прочитала запись на листочке и медленно отодвинула от себя машинку с заправленным в нее бланком постановления на обыск.
— Ты чего, Маша, задумалась? Печатай давай, и мы полетели! Тебе только адрес впечатать!
— А чего лететь-то? Торопиться уже некуда, — медленно сказала я. — Я сегодня там была и тщательно осмотрела развалины дома семь по улице Чащина. Не верите — слетайте. Только без постановления. Если найдете там квартиру Толика, разрешаю провести несанкционированный обыск.
Надо отдать Виноградову должное: он дозвонился до ЦАБа еще быстрее, чем в первый раз, и выяснил, что сведения о прописке Шермушенко на Чащина относятся к девяносто второму году. Второй звонок был в паспортный стол. Там он еще быстрее выяснил, что в карточки они поставили выписку только тем жильцам, которые пришли и предъявили свои паспорта, чтобы получить в них штамп о выписке и листок убытия. А тем, кто сам не пришел, они ничего в карточках не отмечали и в ЦАБ не сообщали. С чем они нас и поздравляют.
— Степушкин, — спросила я другого опера со слабой надеждой, — а когда ты Шермушенко по вымогательству крутил, какой он адрес называл?
Степушкин, не говоря лишних слов, тут же набрал номер своего кабинета и стал гонять напарника:
— Костик, быстро сбегай в канцелярию, найди КП по вымогательству у Березовца за март и срочно посмотри адрес Шермушенко, фигуранта по вымогалову. Найдешь, позвони в кабинет Швецовой в прокуратуру, я у нее. Даю тебе тринадцать секунд. Не уложишься — упал-отжался. Телефоны прокуратуры у меня на столе, под стеклом.
Ровно через тринадцать секунд мы обладали ценной информацией о том, что не далее как в марте нынешнего года Шермушенко называл в официальных учреждениях такой адрес своего проживания; улица Чащина, семь, квартира тринадцать.
— Слушай, а как ты его вызывал? — спросила я Степушкина.
— А он мне свой телефон давал, мобильный, я ему на трубку звонил. Но сразу скажу — я его не помню. Записал на прошлогоднем отрывном календаре, а когда потерпевший в отказ пошел, я вообще этот календарь в субботник выкинул.
— А что вообще за вымогательство?
— Ха, классический случай. Чернореченские цепляют парня, везут его в номер гостиницы, где держат трое суток и требуют подарить им квартиру. На четвертые сутки несчастный соглашается, они его везут в нотариальную контору, оформляют дарственную, а потом тащат парня в паспортный стол, выписываться. А за это время папаша пропавшего успел заявить в милицию об исчезновении сына, и паспортистка говорит: я, мол, не могу его выписать, потому что на него розыск стоит. Эти гаврики, испугавшись, бросают его в паспортном столе и сбегают, а он в милиции рассказывает свою леденящую душу историю и Христом-Богом просит всех привлечь к ответственности. Мы едем в гостиницу, а там портье и горничная нам говорят, что сразу заподозрили что-то неладное и что явно человека против его воли в номере держали. Дальше происходит вязалово, люди хорошо так, крепко садятся, поскольку и документы из нотариата изъяли, и паспортистку опросили, и все в цвет. А потом приходит потерпевший и говорит, что отныне показания давать будет только вместе с адвокатом. А под ручку с ним молодой, но уже известный адвокат чернореченской группировки
