Де Бри не обращал внимания на Чарльза, он обратился к Фрэнсис Мак-Алистер:
— Кто еще знает?
— Моя мама. Мой врач. Пациенты в Карвилле. Все.
— Никто из твоих старых приятелей по Корпусу Мира?
Она не совсем солгала, а просто отрицательно покачала головой. В любом случае, Майкл Корри не был ее приятелем.
— Нет? Хорошо. Из-за инкубационного периода, о котором ты говорила, я полагаю. Есть риск огласки со стороны пациентов лечебницы в Карвилле. Мама — это мама, конечно. И доктора тоже, но пациенты…
— Прокаженные — единое братство, — заверила она, — на всю жизнь.
— А, ладно. В каждом клубе найдутся отступники и отщепенцы, паршивые овцы, настолько презирающие себя, что им ничего не стоит показать пальцем на собрата и сказать: «Он — прокаженный». Простите, советник, но вы употребили слово на букву «п», и я тоже осмелился. Кто такой Хансен?
— Норвежский ученый, который…
— Извините. Одну секундочку, Де Бри, — вклинился в разговор Чарльз. — Боюсь, вы неправильно поняли. Не было утечки информации. Мы не просим помощи, нет необходимости удерживать котел в закрытом состоянии. Наоборот, мы с Фрэнсис не хотим больше держать ее состояние в секрете. Она хочет придать его огласке.
Де Бри откинулся назад, сцепив пальцы на животе, почти как Будда. Но больше был похож на Сиднея Гринстрина.
— Публично?
— Да.
— И вы надеялись, что я помогу справиться с атакой средств массовой информации, которая последует за ее, так сказать, выходом из шкафа?
— Да.
— Почему? Но почему я должен помогать? Есть ли необходимость раскрываться?
— Другим от этого будет польза, — сказал Чарльз. — Еще не так давно законы запрещали прокаженным голосовать и создавать семью. Ситуация изменилась, но большинство людей, страдающих болезнью Хансена, продолжают держать этот факт в секрете, иначе рискуют потерять работу и подвергнуться остракизму со стороны сообщества.
— О каком количестве людей идет речь?
— Пять тысяч, — быстро ответила она. И, чтобы заполнить паузу, добавила: — В нашей стране.
— Капля в море избирателей, — прикинул Де Бри.
— Я не собираюсь и не собиралась когда-нибудь рассчитывать на их голоса, — оскорбилась она. — Им нужен лидер, достаточно крутой политически, чтобы развеять мифы.
— Мифы так просто не сдаются, — заметил Де Бри. — Какой лидер? Добиться для них права сидеть на передних местах в автобусах?
Она проигнорировала столь жестокий сарказм.
— Есть проблема, которая требует безотлагательного решения. Болезнь Хансена неизлечима, но с ней можно жить. Понимаете разницу? Обычное сдерживающее лекарство — дапсон — в пугающем количестве случаев стало малоэффективным. Есть другие лекарства, но очень дорогие и дают неприятные побочные осложнения. Одно из них — тиладомид. Очевидно, его нельзя принимать молодым людям, которые еще хотели бы иметь детей. Проказа не передается новорожденному от матери.
Снова вступил в разговор Чарльз:
— По всему миру — двадцать миллионов больных, это не капля в море. Восемьдесят процентов не получают совершенно никакого лечения. Если дапсон потеряет эффективность, то и все девяносто процентов больных останутся без лечения. При теперешней ситуации с иммиграцией у нас здесь все больше случаев заболеваний — только в Нью-Йорке один-два в неделю. В действительности возможно, что вдвое больше: мало кто из врачей видел проказу, и нередки ошибочные диагнозы. Мы говорим о большой медицинской и социальной проблеме. Фрэнсис могла бы кое-что сделать.
— Я ее просто вижу, отчетливо вижу, — задумчиво произнес Де Бри, — в занюханном офисе, вдали от Юнион Сквер, председателем Национального комитета по болезни Хансена. Скобки открываются. Пожалуйста, не называйте ее проказой, скобки закрываются. Полупустая комната, колченогий стул, один древний телефонный аппарат с вращающимся диском, папки в обувных коробках, на стене прошлогодний календарь. Вот результат рассекречивания, которое вы предлагаете.
С другой стороны, сохранение тайны позволит политическим амбициям Фрэнсис Мак-Алистер цвести пышным цветом. Прокаженный губернатор, сенатор или президент, даже прокаженный прокурор Южного округа Нью-Йорка, если никому не известно о его заболевании, может сделать во сто крат больше для больных проказой, чем любой просто прокаженный гражданин, даже если все всё о нем знают. Следовательно, мой вам совет — нет, нет и еще раз нет. Тысячу раз решительное нет, ни при каких обстоятельствах, не накликайте беды.
Чарльз старался не смотреть на Фрэнсис.
— Ты предлагаешь ей обман, — в голосе звучала незнакомая дрожь.
— Чак-Чак, — вздохнул Де Бри. — С каких это пор ты стал таким яростным поборником правды? Я-то знаю, кроме Уотергейта, приливы профессиональной честности. Но даже этот запой длился долю секунды. Насколько я могу судить, никто — публично или в частном порядке — больше, чем тогда, ни в чем не признается. О Господи, моя работа от этого легче не становится. Кстати, о секретах. Ты уже рассказал мисс Мак-Алистер о Памеле Йост?
Ответа не последовало.
— Я от тебя другого и не ждал… Однажды, давным-давно, советник, Чак освещал убийство. Один человек, актер, ты о нем, скорее всего, не слышала, был убит взломщиком, которого застукал, когда тот выносил «Тринитрон». Актер схватил нож, кухонный нож и успел до того, как вор подстрелил хозяина, нанести ему смертельную колотую рану в живот. Единственным свидетелем этого зверства в духе Кровавого Якова оказалась жена потерпевшего — Памела Йост…
— Де Бри.
— … Чак влюбился в Памелу, которая была, конечно, полный отпад. Для Чака, а он не просто слащавый романтик, особенно важно то, что она была сногсшибательна, несмотря на стигму — родимое пятно, покрывающее почти половину лица. Невус, так это называется, а в народе говорят «пятно портвейна». У Горбачева, главного коммуниста, есть такое на лбу.
«Пятно портвейна» Памелы Йост для Чака то же самое, что и твоя проказа. Влюбившись в Памелу, вопреки ее ненормальности, он исключительно привязал ее к себе. И с тобой он устраивает такой же эмоциональный шантаж. Ты знаешь толк во власти, Фрэнсис. Ты занимаешься властным рэкетом, и я тоже, и Чак — того же поля ягода, хоть притворяется любителем. Любитель-то он любитель, но очень одаренный. Не все понимают, что подавление — это наглое сострадание. Он обнаружил темный год в твоей биографии, выведал, каким образом ты его провела, и, вместо того чтобы держать варежку закрытой, святое дело, истинно рыцарский поступок, он стал размахивать у тебя перед носом твоей тайной, которую, по его заявлению, с тем же успехом можно разделить на двоих.
Чак знает, что в твоем положении, когда ты имеешь виды на высокий пост, на тебя давят в плане замужества. Тебе надо респектабельно выглядеть. А кто более респектабелен, чем Чак? Единственная проблема, — теперь Де Бри обращался к Чарльзу, — твоя проблема состояла бы в том, что могут подумать люди? Что она выходит за тебя замуж потому, что ты хорош собой, уважаем и неплохой писатель. Ты никогда не употребишь слово «надеемся», когда имеешь в виду, что «есть надежда». И никто не узнает, какой ты мужчина, герой, какой необыкновенный поступок ты совершил. Ты полюбил прокаженную.
Значит, ты пригласил меня сюда для того, чтобы произвести должное впечатление? Когда ты вернулся из Нового Орлеана в сентябре, ты не стал носиться по комнате новостей с воплями: остановите печатные станки, у Фрэнсис Мак-Алистер зараза-проказа, тра-ля-ля три раза. Какое благородство! Ты мог бы получить приз благородного журналиста. Или ты добиваешься приза мира?
Но сказать только мне одному — недостаточно. Это не банальный псориаз, а проказа. И ты хочешь заставить меня сказать всему миру… Леди и джентльмены! Спасибо, что пришли на пресс-конференцию, простите за отсутствие выпивки, но вам понадобится сегодня ясный взгляд и твердая рука. Здесь присутствует федеральный прокурор Южного Округа Нью-Йорка, прокаженная. Да-да, вы не ослышались, пораженная проказой. На букву «п» в рифму с заразой… Верно, Чак, ты — знаток, «Болезнь души», но прошу не вскакивать с мест и ни в коем случае не пугаться, это вовсе не страшно, совсем не то, о чем вы предполагаете и что болтают всякие придурки. Кроме того, вы можете пропустить более интересную новость об этом человеке, скромном репортере Чарльзе Айвсе…
— Де Бри, — перебил Чарльз, но Фрэнсис беззвучно подала команду продолжать.
— Вы могли бы, — теперь Де Бри обращался прямо к ней, — могли бы соорудить классную пресс-конференцию, но потом пошли бы пересуды. Нет, не сплетни, а просто часть людей узнала бы новость через третьи руки. Кто-нибудь, кому ты пожимала руку, садясь в поезд, покупает газету и замечает заголовок: «МАК-АЛИСТЕР БОЛЬНА ПРОКАЗОЙ». Никто из репортеров не напишет «болезнь Хансена». Слишком неброско. Нужен яркий заголовок — проказа очень подойдет. Этот некто в поезде видит заголовок, вспоминает рукопожатие и начинает прощаться со своим паршивым будущим, может быть, даже бросается под поезд. И такой парень, возможно, не один, Фрэнсис. Ничего, что я тебя так запросто называю? Таких парней — тысячи. Ты давно ведешь общественную жизнь. Сколько рук ты пожала? Уверен, что достаточно для паники. Я говорю то, что должен сказать. Пусть все остается между вами. До свидания, Фрэнсис. Приятно было с тобой познакомиться. Чак, прости, но я действительно имею в виду то, что говорю, сказал, что думал. Может быть, много хожу вокруг да около, но никогда не болтаю попусту.
