Проходит еще несколько минут.
— Истечешь кровью, — говорит Броняк. — Ты уже встать-то не можешь. А через десять минут потеряешь сознание. Так и сдохнешь за этим ящиком.
Капитан хочет ответить, но ему уже не хватает сил даже на несколько слов.
— Я же вижу, как кровь стекает на пол, — продолжает Броняк. — О, еще несколько капель! Ты наверное чувствуешь, как вытекают остатки? Еще семь минут осталось, да? Выдержишь еще семь минут? Шесть.
Капитан понимает, что ему не выдержать даже одной минуты. Он из последних сил стискивает ладонь на рукоятке пистолета.
— Ты еще жив? — спрашивает Броняк.
— Не двигайся… — хрипит капитан. — Не…
— Что ты там бормочешь? — вызывающе кричит Броняк. — Ты уже говорить не можешь. Еще три минуты. Выдержишь еще две минуты?
Капитан с трудом поднимает веки. Броняк кажется ему очень далеким, с чертами, размытыми набегающим туманом.
Сердце бьется неритмично, с каждым ударом перебои становятся длиннее. Капитан думает о победе, которая превращается в поражение. Не впервые, впрочем. Только на этот раз поражение будет окончательным. Он думает о сержанте, беспокоится о нем. И радуется, что удар дверью, как бы силен он ни был, не смог все же убить Клоса. Но если так, то почему Франек не идет?
Капитан вспоминает, как сбежал из госпиталя. И как сегодня его навестила Галина. Она говорила, что будет его ждать, и что придет завтра. Нет, сегодня, потому что уже, наверное, перевалило за полночь. Придет сегодня и узнает… О чем она узнает? Что меня уже нет, а это значит…
Он открывает глаза и на этот раз отчетливо видит Броняка. Тот смотрит на него, ухмыляется. Капитан ощущает к нему непреодолимое отвращение и ненависть — прежде всего за то, что уже не встретится с Галиной, никогда ее не увидит.
Глаза снова заволакиваются туманом, веки опускаются.
Как сквозь сон до капитана доносится голос Броняка:
— Ты уже готов? Кончился или нет еще? Через минуту я сам подойду и заберу у тебя пистолет, как игрушку у спящего ребенка… Тебе не повезло, что ты встретился именно со мной.
118
В цехе раздается громкое эхо шагов, прогудевшее над головами капитана и Броняка. Капитан слышит эти шаги. Он лежит неподвижно, уткнув лицо в шершавые доски. Броняк поднимает голову. В том месте галереи, где висит лампочка, замечает сержанта Клоса.
— Павел! — кричит сержант.
Эхо повторяет это имя.
Капитан слышит его, пытается что-нибудь ответить, подняться, подозвать сержанта, но не может.
— Павел!.
Капитан беззвучно двигает губами.
Молчание капитана придает Броняку уверенность. Он всматривается в силуэт ящика, за которым лежит капитан, но не видит ничего, кроме слепящего светлого круга. Однако надо попробовать, всегда надо пробовать до самого конца.
Сидя на своем ящике, Броняк медленно, сантиметр за сантиметром, отодвигает в сторону правую ногу. Потом выжидает, но ничего не происходит, капитан не реагирует на это движение. Тогда он слегка заводит назад левую ногу, чтобы иметь более прочную опору для прыжка.
— Павел! — еще раз зовет сержант, но уже с другой стороны галереи. Он приближается к этому искусственному коридору.
Капитан решает расправиться, наконец, с этой проклятой непокорностью своего тела, с неподвижностью, которая прижимает его к земле. Рано умирать, ему еще надо покончить с преступником… Он хочет опереться на левую руку и встать и уже бессознательно, в предсмертной судороге сжимает ручку пистолета. Гремит выстрел. Как раз в этот момент Броняк начинает приподниматься. Пуля попадает в переднюю стенку ящика.
Броняк тотчас же садится на место.
Голова капитана падает.
— Павел! — кричит сержант. — Не стреляй. Это я, Франек, сержант Клос!
Сержант находится на галерее, в том месте, откуда виден глубокий проход меж ящиков и бочек. Он замечает свет фонаря, бледное лицо Броняка и его скорчившуюся фигуру. Клоса беспокоит только молчание капитана. Почему он не отвечает? Неужели умирает? Но тогда откуда этот выстрел?
Сержант спускается с галереи по металлическим прутьям арматуры, полный самых худших предчувствий. Надо что-то сказать, но только, чтобы Броняк не догадался, что сейчас совсем не до него. Поэтому он обращается к капитану:
— Павел, лучше молчи. Ты, наверное, устал. Это хорошо, что Броняк у тебя на мушке. Я уже позвонил в управление, через несколько минут оттуда приедут…
Чтобы пробраться в коридор со стороны капитана, сержанту надо пересечь соседний коридор. Он начинает говорить громче:
— Я взял пистолет у охранника и приказал ему с карабином встать у входа. Правильно я сделал?
Сержант не может войти в круг света, потому что Броняк сразу же заметит, что он не вооружен.
Клос исчезает за кучей мешков — он старается как можно громче стучать сапогами по цементному полу — и появляется в конце того прохода, где сидит Броняк.
— О! Ты снова разоружил его своим знаменитым выстрелом! Я всегда говорил, что ты стреляешь так же хорошо, как до войны.
Броняк не видит сержанта, заслоненного световым щитом, только слышит его голос.
Клос идет очень медленно и, наконец, находит то, что ищет. Капитан лежит, прислонившись к ящику левым плечом.
119
Время останавливается для умерших. Они уже не живут, но слышат все, что происходит вокруг, слышат так тонко, что это заменяет им зрение.
Капитан слышит каждое слово сержанта, его медленные шаги и знает, с какой стороны он появится.
Он еще слышит, все понимает — но ничего не может сделать. Не может произнести хотя бы одно слово, шевельнуть пальцем, сказать сержанту все то, что хотел передать Галине.
Когда Клос медленно идет к капитану, внимательно наблюдая за Броняком, — ведь у него нет оружия, — это тянется ужасно долго. «Быстрее, быстрее! — хотел бы крикнуть капитан, — Быстрее, чтобы Броняк не понял, что меня уже нет, что я остался в том неподвижном времени, когда хотел приказать ему не двигаться и не смог этого сделать…»
Наклонившись над капитаном, Клос понимает, что его товарищ мертв и что последний выстрел был случайным…
Сержант встает рядом с ящиком, берет фонарик. Другой рукой он пытается вынуть пистолет из костенеющих пальцев капитана.
— Не двигайся, — резко предупреждает он Броняка, — сиди!
Ладонь капитана судорожно сжата на рукоятке.
«Хорошо, — думает капитан, — возьми мой пистолет, ведь твой забрал Броняк. Я разжимаю пальцы, бери же!»
Мертвые пальцы, словно окаменевшие когти хищника, не расслабляются, не выпускают рукоятки. Сержант, чтобы обмануть Броняка, говорит:
— Так, Павел, хорошо, теперь обопрись на меня. Я думал, тебе будет труднее, но видишь, как…
Волнение и горечь не дают ему договорить.
Он хватается за ствол пистолета, но напрасно. Ослабить мертвую хватку капитана не удается.
— Положи руку сюда, Павел, вот так. Не беспокойся, мне это не мешает. Можно идти. Только ты молчи, береги силы.
Следует еще несколько напрасных попыток высвободить пистолет из застывшей ладони.
«Я был уверен, — думает капитан, — что сержант уже взял оружие. Ведь я понимаю его отчаянное положение, ему просто необходим этот пистолет. Я уже разжал руку, а он его не берет. А правда ли я разжал руку? Проверить этого я не могу. Может и не разжал! Ведь я живой, Франек, я живой!»
Голос сержанта дрожит от сдерживаемых слез:
— Ну видишь, тебе трудно говорить. Но ничего, мы уже идем. Так, — он специально ударяет по ящику носком сапога, — так и давай, шаг за шагом.
Клос покачивает фонариком, делая вид, что они с капитаном движутся, и, еще раз пытаясь вырвать пистолет, обращается к Броняку:
— Ну, хватит этой игры. Вставай. Так. Руки положи на голову. И вперед. Я посвечу, чтобы ты не споткнулся. А ты, Павел, иди спокойно, не спеши. Ты отлично держишься.
Клос уже понимает, что взять оружие не удастся. Он опускает руку капитана, и та падает, ударив стволом пистолета по какой-то доске.
— Осторожно, Павел! Ты чуть не упал.
И Броняку:
— Пошел! Не тяни время. Ты знаешь, со мной шутки плохи. Я тебе уже один раз доказал это в Щецине.
«Значит, они уходят, — думает капитан. — А я останусь здесь один. Впрочем, не только здесь. Где-то еще он должен остаться, во многих местах сразу. И во многих делах, законченных и незаконченных, в мыслях Галины, в волнении верного сержанта Клоса, который едва сдерживает слезы. Он останется также и в Щецине, и Старогарде, и в том монастыре…
…Получается так, что он умирает как бы во многих местах одновременно, и остается в этих местах, и живет там. Значит, смерть сама по себе не так уж и сложна, не абсолютна. Она… что же она такое? Потеря власти над телом?»
Внезапно страшный холод охватил капитана, забрался под кожу, проник в мышцы, в кости. Как жаль, что плащ остался лежать где-то во дворе, возле бочки, наполненной смолой!
