— Вот ты-то мне и нужен, — пробормотал Пафнутьев. Постучав и не дав хозяину ни секунды на раздумья, толкнул дверь. — Разрешите? — спросил он, перешагивая порог и плотно закрывая за собой дверь. — Ищу отдел объявлений...
— Следующая комната по коридору. — Потный, лысоватый человек в толстых очках, съехавших на нос, ткнул большим пальцем куда-то себе за спину.
— Простите, а Григорий Антонович...
— Это я! — живо ответил Мольский и с интересом посмотрел на Пафнутьева. — Хотите верьте — хотите нет.
— Верю! — Пафнутьев сразу почувствовал, что контакт налажен, что разговор получится, независимо от того, будет ли от этого разговора толк. — Пафнутьев! — Он протянул руку и пожал мясистую ладонь Мольского. Она тоже была влажновата и Пафнутьев тайком вытер ее о собственные штаны.
— Здравствуй, Паша, — сказал Мольский, выходя из-за стола. Видимо, он полагал, что все сказанное дает ему право обратиться к Пафнутьеву вот так запросто. А кроме того, он все-таки работал в газете и, хотя не писал собственных статей, упрощенную манеру поведения усвоил и неплохо ее использовал, сразу переводя любой разговор в этакую дружескую беседу по поводу приятной встречи.
— Привет-привет, — усмехнулся Пафнутьев.
— Слышал о тебе, старичок, столько о тебе слышал, что давно уже собираюсь нагрянуть в твою контору и сделать большой материал со снимками, этак на страницу, а то и на весь внутренний разворот газеты.
— Да-а-а?! — восхитился Пафнутьев. — О чем же материал-то?
— О тебе, старичок, о тебе... Ты как, не против?
— Да надо бы с начальством посоветоваться, а то ведь у нас с этим делом строго... Вдруг решат, что я повышения жажду?
— А ты не жаждешь?
— Когда как, когда как, — честно ответил Пафнутьев в некоторой растерянности — не привык он вот так сразу выкладывать заветные свои желания. — Поговорить бы надо, Григорий Антонович, — сказал Пафнутьев, казнясь тем, что вынужден переходить к делу. В самом деле, человек к нему вот так открыто, просто, а он в ответ со своими подозрениями.
— Значит, так, — строго произнес Мольский, вплотную приблизившись к Пафнутьеву, настолько близко, что тот чуть не отшатнулся от запаха пота, водки и лука, исходившего от мясистого тела Мольского, от его лица, на просторах которого затерялась громадная бородавка. Сколько потом ни вспоминал Пафнутьев, так и не смог вспомнить, где же обосновалась бородавка у Мольского — на носу, на щеке, подбородке, между бровями... Нет, не вспомнил. — Значит так, — повторил Мольский строго и даже с некоторой обидой в голосе, — кончай с этими Григориями, Антонами, господами... Кончай. Меня зовут Гоша. Независимо от того, кто и как ко мне относится. Усек?
— Усек, — кивнул Пафнутьев.
— А я тебя буду звать Паша. Может быть, старичок, это тебе и не понравится, может быть, ты увидишь в этом нарушение приличий... Но я не могу иначе. Такой человек. Вот он я, весь перед тобой. — Мольский развел руки в стороны и посмотрел на Пафнутьева долгим взглядом. Очки его были толстыми, на них просматривались отпечатки пальцев хозяина, глаза у Мольского были большие, и моргал он ими как-то замедленно, будто самим морганием на что-то намекал. Причем было такое ощущение, что моргал он не сверху вниз, как все люди, а по-петушиному, снизу вверх.
— Ну что ж, — легко согласился Пафнутьев. — Паша так Паша. Были бы щи да каша.
— Понял, — кивнул Мольский. Преодолевая сопротивление живота, нагнулся к тумбочке и вынул из нее бутылку водки. На Пафнутьева он не обращал ровно никакого внимания, словно все, что делал, было заранее между ними оговорено. Молча, сосредоченно подошел к двери и повернул ключ. Потом вернулся к тумбочке и вынул небольшую тарелочку, на которой лежали куски сала, разрезанная на четыре части луковица и два кусочка подсохшего хлеба. Все это он установил на журнальный столик, безжалостно смахнув с него какие-то бумаги, бланки, окурки. — Да! — Мольский поднял указательный палец, как бы говоря, что с толку его никто не собьет и все, что нужно проделать, он помнит, никакие силы не отвлекут его от главного.
— Вроде как жарко для водки-то, — робко возразил Пафнутьев.
— Старичок... Ты плохо воспитан. Водка хороша в любую погоду, а такая водка особенно хороша в жару.
— А она что... Не такая, как все?
— Директор ликероводочного завода Подгорный Владимир Иванович привез ее из города Запорожье. Эта водка даже лучше, чем та самогонка, которую варит его мать. А самогонка тети Кати — это такой напиток, с которым мало что может сравниться. — Говоря все это Мольский щедро наполнил граненые стаканы, как заметил Пафнутьев, далеко не первой свежести. Это надо признать, все, что было в этом кабинете, слегка отдавало какой-то запущенностью, если не сказать — захватанностью. Да и сам хозяин вряд ли умывался сегодня, и неистребимый дух водки-лука переполнял его кабинет, похоже, не один год.
— За наши победы на всех фронтах, — значительно произнес Мольский и медленно моргнул снизу вверх.
— Пусть так, — согласился Пафнутьев. — И на Белорусском, и на Украинском пусть будут лишь победы.
Мольский склонил голову, осмысливая сказанное, но ничего не сказал и медленно выпил. После этого взял пальцами несколько кусков растекшегося от зноя сала и отправил их в рот.
— Закусывай, старичок, — сказал он. — Сало — это лучшая закуска. А сало с луком — это вообще...
Пафнутьев не успел освоиться, как увидел, что стаканы опять наполнены. Когда он выпил свою долю и поставил стакан на стол, то увидел, что водка Мольского оказалась нетронутой. И тогда понял Пафнутьев, что здесь пьют нечестно, что надо держать ухо востро и не расслабляться.
«Не надо нас дурить», — жестко подумал Пафнутьев и, сунув в рот корочку хлеба, медленно ее разжевал. К салу он так и не смог притронуться.
— Когда ты позвонил и сказал, что хочешь поговорить, я сразу вспомнил тебя, Паша... Ведь мы встречались, и даже не один раз, старичок...
— Что-то не помню. — Пафнутьев еще раз внимательно посмотрел на Мольского. — Нет, не помню.
— Была какая-то встреча у областного прокурора, ты докладывал о преступности, я задавал вопросы от нашей вечерки... Вот так примерно...
— Может быть, — сказал Пафнутьев и уже решил было показать квитанцию об уплате объявления, но Мольский перебил его.
— Еще по одной? — спросил он.
— Ты еще со своей не справился, старичок, — сказал Пафнутьев. И что-то в его словах, в тоне насторожило Мольского. Остановившимся взглядом он уставился на Пафнутьева, потом оскорбленно пожал плечами, дескать, хотел, как лучше, а если ты так ставишь вопрос... — Давай-давай, опрокидывай, раз уж налито. С такой закуской не опьянеешь.
— Ты, старичок, напрасно на меня бочку катишь... — Мольский взял свой стакан и спокойно выпил. Закалка у него была серьезная, в этом Пафнутьев убедился. — Я не сачкую, честно отрабатываю каждый тост. А если маленько замедлился, то причина только одна — ты третий, с кем я сегодня пью запорожскую водку. И, надеюсь, не последний.
— Надежда — это прекрасно, — заметил Пафнутьев. — Я тоже в свое время каждый день хоть на что-то да надеялся.
— А сейчас?
— Перестал.
— Это радует. — Мольский склонил голову так, что очки его совсем перекосились и, если бы не бородавка, могли бы вообще свалиться с обильного лица. — Видишь ли, старичок, — Мольский печально посмотрел вокруг, — все эти наши с тобой словечки имели бы совершенно другой смысл, если бы ты служил в другой конторе. Согласен?
— Вопросы есть, Гоша, есть несколько простеньких таких вопросов.
— Давай, старичок.
— Смотри сюда. — Пафнутьев вынул квитанцию, подписанную Мольским, и, не решившись положить ее на стол, показал из своих рук, расправив и повернув к Мольскому лицом. — Внизу твоя подпись, Гоша.
— Точно моя? — Мольский с неожиданной ловкостью выдернул бланк из пальцев Пафнутьева. — А... Вспомнил. — И, вытерев квитанцией пальцы, небрежно бросил в корзину для мусора.
Пафнутьев молча поднялся, нашел жирный комок в корзине, вынул его, распрямил, сложил пополам и аккуратно поместил между страничками своего блокнота.
— Слушаю тебя, Гоша, — сказал он и сел на свое место.
— Этих квитанций каждый день я выписываю не меньше сотни. Иногда, уходя куда-нибудь по заданию, оставляю девочкам из нашего отдела десяток бланков с моей подписью. Поэтому, старичок, проследить судьбу каждой такой бумажки я не могу, не хочу и даже избегаю. Тебе еще нарезать сала? И могли бы еще по глоточку. А?
— Послушай меня, Гоша... Эта квитанция получена неким Суровцевым. Он принес объявление о продаже дома. Объявление в газете не появилось.
— Бывает. — Мольский небрежно махнул рукой. — Так частенько бывает. Смотри сюда... Мужик продает дом, оповещает об этом родственников, знакомых, сослуживцев, соседей... Сеть получается достаточно широкой... Никто не покупает. Тогда он идет к нам, приносит свою писульку. Я говорю мужику — очень хорошо, через неделю объявление будет в газете. Это его устраивает, он счастливый возвращается домой. А через день, через два, три, четыре, пять к нему все-таки приходит покупатель. И они совершают свое черное дело. Купля-продажа. Чтобы не будоражить город, чтобы не захлебнуться в телефонных звонках, посетителях, визитерах, он звонит и говорит мне, что так, дескать, и так, дорогой друг Гоша, не надо объявление помещать, продан дом. Очень хорошо, говорю я, будет время, заходите за деньгами, которые заплатили. Не все, но большую часть мы возвращаем. За хлопоты отстегиваем себе процентов двадцать, двадцать пять.
