– Ничего страшного, – сказала Беата Мёрк. – Но когда их с меня снимут, я желаю три часа отмокать в ванной.
– Само собой, – сказал Ван Вейтерен. – Вы столько отработали сверхурочно, инспектор, что заслужили отгул.
Затем он повел их обратно.
На террасе их уже поджидали Кропке и Мосер.
– Его нет дома, – сказал Кропке.
– Черт побери! – буркнул Ван Вейтерен.
– Ты можешь поставить меня на землю, если тебе тяжело, – сказал Беата Мёрк. – Возможно, я в состоянии идти сама.
– Даже не обсуждается, – ответил Мюнстер.
– Где же он? – насупился комиссар. – Полшестого утра… где ему быть, как не в своей постели?
Беата по-прежнему прикрывала глаза рукой от слабого предутреннего света.
– Он недавно был у меня, – проговорила она.
– Недавно? – переспросил Кропке.
– У меня немного нарушено восприятие времени, – пояснила она. – Час назад… может быть, два.
– Он не сказал, куда направляется? – спросил Ван Вейтерен.
Беата задумалась.
– Нет, – сказала она. – Но он сказал, что ему нужен знак…
– Знак? – переспросил Мосер.
– Да.
Ван Вейтереен закурил и стал ходить взад-вперед по вымощенной камнем дорожке.
– Угу, – произнес он наконец и остановился. – Да, это вполне возможно… почему бы и нет? Мюнстер!
– Да.
– Ты освободишь инспектора от кандалов и отвезешь ее в больницу.
– Домой, – сказала Беата Мёрк.
Ван Вейтерен что-то пробормотал себе под нос.
– Хорошо, – согласился он. – Мы пошлем врача на дом.
Она кивнула.
– Кропке и Мосер пойдут со мной!
– Как вы думаете, где он может быть, господин комиссар? – спросил Кропке, когда Мюнстер и Мёрк удалились.
– Со своей семьей, – проговорил Ван Вейтерен. – Там его дом.
51– Дальше я справлюсь сама, – сказала Беата Мёрк.
– Точно? – спросил Мюнстер.
– Конечно. Посижу немного в ванне и снова буду свежа, как роза.
– Врач придет через полчаса. Думаю, мне лучше остаться до его прихода.
– Да нет, спасибо, – улыбнулась она слабой улыбкой. – Отправляйся к семье.
Он замер, положив руку на ручку двери.
– Этот рапорт… – проговорил он. – Сколько ты успела прочесть?
Она рассмеялась:
– Хорошо, я отвечу. Я ничего не успела прочесть. Просто заметила, что исчезла нумерация страниц. Передавая оригинал, я перелистала его до последней страницы и увидела, что внизу стоит цифра тридцать пять. По-моему, я даже что-то сказала по этому поводу.
– Точно, – вспомнил Мюнстер.
– На копиях пагинация отсутствовала, вот и все. Когда я решила вернуться в участок, я ничего не знала о его дочери. Я проработала здесь всего четыре года – она уже умерла, когда я приехала сюда. Просто хотела проверить, не осталось ли чего-нибудь в комнате, где стоит ксерокс. Должно быть, он увидел меня, когда я вошла или когда уезжала. Возможно, все вышло случайно – не знаю, подозревал ли он, что мне что-то известно. Во всяком случае, он ни словом не упомянул об этом. Ты хотел еще что-нибудь спросить?
Мюнстер покачал головой.
– На самом деле очень многое, – проговорил он. – Но это подождет.
– Иди, – сказала она. – Но сначала обними меня, если тебя не пугает запах.
– Я носил тебя на руках все утро, – напомнил Мюнстер и крепко обнял ее.
– Ай! – сказала Беата Мёрк.
– До свидания, – сказал Мюнстер. – Береги себя.
– Ты тоже.
Он увидел его издалека.
В бледном утреннем свете Баусен стоял на том же месте, где он видел его в тот вечер в самом начале. Тогда он сам не захотел приближаться к нему. Не пожелал мешать ему в его скорби.
Сейчас, как и в тот раз, полицмейстер стоял, засунув руки глубоко в карманы. Голова опущена. Ноги широко расставлены, словно он прождал он уже достаточно долго и ни за что не хотел утратить равновесия.
Неподвижный, в полном сосредоточении… Погруженный во что-то, что могло оказаться молитвой, но, может, и просто в ожидании. В ожидании знака.
Хотя это могла быть и скорбь.
Его спина настолько не располагала к беседе, что Ван Вейтерен не сразу решился подойти. Он сделал знак Мосеру и Кропке остаться на месте, чтобы хоть недолго поговорить с ним наедине.
– Доброе утро, – сказал он, когда ему оставалось не больше двух метров и когда Баусен давно уже должен был услышать его шаги по гравийной дорожке. – Вот я и пришел.
– Доброе утро, – ответил полицмейстер.
Ван Вейтерен положил руку ему на плечо. Некоторое время стоял молча, читая надпись на надгробии.
Бригитте Баусен
18/6 1961 – 30/9 1988
Хелена Баусен
3/2 1932 – 27/9 1991
– Вчера? – спросил Ван Вейтерен.
Баусен кивнул:
– Пять лет назад. Как видишь, ее мать не дожила до трехлетней годовщины… всего три дня.
Они постояли молча. Ван Вейтерен услышал, как у него за спиной кашлянул Кропке, и, не оборачиваясь, остановил его жестом руки.
– Я должен был догадаться раньше, – сказал он. – Ты дал мне несколько знаков.
Поначалу Баусен не ответил. Лишь чуть заметно пожал плечами и покачал головой.
– Знаки… да, – проговорил он. – Мне не посылают никаких знаков… я стоял тут и ждал достаточно долго, и не только сегодня…
– Знаю, – произнес Ван Вейтерен. – Возможно… возможно, само отсутствие знака – уже знак.
Баусен поднял глаза:
– Молчание богов? – Он поежился и взглянул на комиссара: – Я сожалею, что так получилось с Мёрк. Вы ее выпустили?
– Да.
– Мне нужен был кто-то, кому я все мог бы объяснить. Я не понимал этого, когда взял ее, но все было именно так. Я не собирался ее убивать.
– Само собой, – сказал Ван Вейтерен. – Когда ты понял, что я обо всем догадался?
Баусен заколебался:
– Наверное, во время последней шахматной партии… но я не был до конца уверен.
– Я тоже не был до конца уверен, – проговорил Ван Вейтерен. – Мне было сложно понять мотивы.
– Но теперь-то ты понял их?
– Думаю, да. Кропке нашел вчера кое-какие сведения…. все это ужасно.
– Мёрк все знает. Тебе придется спросить у нее. Я не в состоянии рассказывать это еще раз. Я очень устал.
Ван Вейтерен кивнул.
– Когда ты звонил мне вчера, – сказал Баусен. – Я, конечно, не дал себя обмануть. Сделал вид… из вежливости, ты уж извини.
– Пожалуйста, – сказал Ван Вейтерен. – Это был самодельный дебют.
– Скорее финал, – сказал Баусен. – Мне показалось, что вы пришли не слишком быстро.
– У меня сломалась машина, – пояснил Ван Вейтерен. – Ну что, пойдем?
– Да, – ответил Баусен. – нужно идти.
52Пляж казался бесконечным.
Ван Вейтерен остановился и посмотрел на море. Впервые за столько дней поднялось сильное волнение. Свежий ветер дул все сильнее, а из-за горизонта появился темный край тучи. Наверняка скоро пойдет дождь.
– Думаю, пора возвращаться, – сказал он.
Мюнстер кивнул. Они шли уже больше получаса. Сюнн обещала приготовить обед к трем часам, а детей еще предстояло помыть, прежде чем их можно будет сажать за стол.
– Барт! – крикнул он и помахал рукой. – Мы возвращаемся!
– Хорошо! – ответил мальчик и нанес последний удар закопанному в песок врагу.
– Я устала! – захныкала девочка. – Папа, понеси меня!
Он посадил ее к себе на плечи, и они медленно двинулись по пляжу в обратном направлении.
– Как он себя чувствует? – спросил Мюнстер, когда Марика заснула, а Барт убежал далеко вперед.
– По-моему, неплохо, – сказал Ван Вейтерен. – Будущее его мало беспокоит. Для него главное, что он осуществил это.
– Он стремился к тому, чтобы его задержали?
– Нет, но это тоже не имело особенного значения. Конечно, это стало неизбежно, когда Мёрк взяла след.
Мюнстер задумался.
– Сколько строк в рапорте Мельника было посвящено Бригитте Баусен? – спросил он. – Вряд ли слишком много…
– Ровно одна страница. Там речь идет о том годе, когда они жили вместе. Ее имя упоминается два раза. Мельник, конечно, понятия не имел обо всей этой истории, даже он не в состоянии помнить имена всех полицмейстеров… хотя, будь у него чуть побольше времени – я имею виду Баусена, – он мог бы вставить туда другое имя вместо того, чтобы убирать целую страницу. Тогда его, возможно, так и не удалось бы разоблачить. Но мы стояли под дверью и ждали… и все же мы должны были, черт побери, заметить, что в отчете есть пробел.
Мюнстер кивнул в знак согласия.
– Иногда мне кажется, что его поступок совсем не так ужасен, – проговорил он. – Я имею в виду, с моральной точки зрения.
– Да, – проговорил Ван Вейтерен. – В каком-то смысле он был прав… но, конечно, никто не давал ему права рубить головы живым людям, но он должен был что-то сделать со своим огромным горем…
Комиссар порылся в карманах и достал сигареты. Ему пришлось остановиться и прикрыть зажигалку ладонями, прежде чем удалось закурить.
– Огромное горе и огромная решимость, – констатировал он, – вот главные ингредиенты этого случая. Эти слова принадлежат не мне, а Мёрк, однако это прекрасное резюме. Горе и решимость… и необходимость. Мы живем не в самом совершенном мире, но мы уже давно открыли для себя эту истину, не так ли?
