– Виктор Алексеевич, вы понимаете, что она делает? – озабоченно спросил Доценко.
– То, что она делает, называется «метод научного тыка», – усмехнулся Коротков. – Она пробует разные варианты, импровизирует на ходу, пытается понять, почему он ее не убивает.
– Черт побери, где Ларцев? – вскипел Колобок. – Ему самое место сейчас здесь. Михаил, начинай обзванивать больницы. Может, случилось что-нибудь с ним.
* * *
– Зайдите, попрощайтесь с ней, – шепотом сказал врач, чтобы не разбудить Надюшку.
Ларцев осторожно переложил девочку на скамейку и на негнущихся ногах зашел в палату. Наташа лежала по-девически худенькая, не было большого живота, к которому он уже успел привыкнуть. Как с ней прощаться? Володя никак не мог сообразить, что от него требуется. Поцеловать? Ему еще не приходилось прощаться с близкими в больнице. Он беспомощно взял жену за руку, погладил пальцы. Как же это, думал он, вот же она, она есть, я ее вижу, я до нее дотрагиваюсь, мне кажется, она даже слышит меня. И в то же время ее нет. Она же еще теплая. И в то же время мертвая. Его разум не мог с этим справиться.
Он очнулся на скамейке, рядом со спящей дочерью. Пусть спит, подумал Володя. Еще успеет узнать и наплакаться. Он оперся спиной на прохладную казенную стену, выкрашенную масляной краской, и закрыл глаза. Потом, потом, все потом.
* * *
То, что делала наедине с Галлом Настя Каменская, называлось «раскачиванием маятника». Легкое подшучивание, затем спокойная, ни к чему не обязывающая болтовня, затем подшучивание более грубое, более вызывающее, после чего следовал черед задушевной беседы, и так далее по нарастающей. Сейчас ей предстояло завершить период подшучивания оскорбительным хамским выпадом, после чего сразу перейти к чему-нибудь серьезному. Она внутренне собралась.
– Есть один способ доказать, что ты не мент. И мы с тобой убьем сразу двух зайцев, ты убедишься, что моя квартира не прослушивается. Как тебе такой вариант?
– Годится. Излагай.
Настя шагнула к нему, постояла, будто собираясь с мыслями, потом быстрым движением распахнула халат на убийце. Медленно, плотоядно оглядела его поджарое мускулистое тело, чистое, без татуировок. Она выяснила для себя то, что хотела.
– Так что же, хозяйственный мой? Кухню и стирку ты освоил, а как насчет остального? Вам, ментам, с подозреваемыми трахаться нельзя, за это и погоны снять могут. Вот и докажи мне, что тебя Павлов прислал, а не кто-нибудь с Петровки, – медленно проговорила она.
– Да что я тебе, машина? – возмутился Галл. – Может, мне не хочется. Может, ты мне не нравишься? Я устал, в конце концов.
– Значит, не только мент, но и импотент к тому же, – задумчиво кивнула Настя, словно рассматривая в микроскоп диковинный препарат. – Ну да, у вас работа тяжелая, нервная. А жаль. Сейчас могли бы все недоразумения прояснить. А теперь вот придется что-нибудь другое придумывать, раз уж ты не научился свои сексуальные способности использовать на благо Родины и нашего общего дела.
Она уселась на подоконник, повернувшись боком к Галлу, закурила, выпустила дым в форточку. Помолчала, сосчитав в уме до ста.
– Слушай, ты боишься смерти? – тихо спросила она.
* * *
– Ларцева ни в одной из больниц нет, – доложил Доценко. – Но есть Ларцева Наталья Константиновна, 36 лет, доставлена на «Скорой» в четырнадцать часов с Ольховской улицы.
– Это его жена, – поднял голову Гордеев. – Что с ней?
– Она умерла полчаса назад. И ребенок тоже.
– Господи! – ахнул Виктор Алексеевич. – Вот горе-то. Какое горе… Наверное, он все это время в больнице просидел, пока мы его искали.
Мысли полковника Гордеева разрывались между тем, как помочь Володе Ларцеву, в одночасье потерявшему жену и будущего ребенка, и тем, что делать с Галлом, наемным убийцей, находящимся в каких-то двухстах метрах от него.
Смерти Галл не боялся. Он много раз видел ее близко, он сам нес ее людям. Смерть в его исполнении не была ни страшной, ни мучительной. Ему хотелось верить, что и его конец будет мгновенным и легким. И вообще бояться можно того, что случается не со всеми. А если это неизбежно, если человек обязательно должен умереть, то какой смысл этого бояться? Бойся не бойся, а конец один. И не так уж много радости было в его жизни, чтобы сожалеть о ней.
Когда он, недоучившийся студент-медик, встретился со своим крестным отцом, ему, дурачку, казалось, что жизнь в преступной организации – сплошной праздник. Огромные деньги, которые платили за выполнение одного-двух заказов в год, позволяли вести вполне обеспеченную жизнь, ездить летом на море, покупать самых дорогих шлюх, пить хороший коньяк. Но чем дальше, тем больше оказывалось, что, если хочешь получить следующий заказ, нужно вести себя скромно, замкнуто и осмотрительно. Одиночество – вот плата за эти большие деньги. Галл знал, что, когда он умрет, никто грустить не будет. Никто даже не заметит, что его больше нет. Разве стоит такая жизнь того, чтобы о ней сожалеть? И тюрьмы Галл не боялся. Под рукой всегда была спасительная таблетка, чтобы умереть сразу, не дожидаясь следствия и суда.
Однако вопрос Насти поставил его в тупик. Почему он должен обсуждать это с совершенно незнакомым человеком. С другой стороны, он был рад, что она ушла от скользкой и неприятной темы и перестала его дразнить. Нет, близости с ней он не хотел, во всяком случае, сейчас.
За окном начало светать. Галл сидел в кресле, Настя – рядом на полу. Убийца и его будущая жертва негромко говорили о смерти.
– Умирать не страшно, если не больно, – говорила она, словно подслушав его мысли. – А вдруг все, что пишут в книжках, – правда? Жизнь после смерти, наверное, лучше, чем такая жизнь, как сейчас. Как ты думаешь?
– Не знаю. Я этих книжек не читал.
– Интересно, а Павлов боится умереть?
– Такие всегда боятся. Иначе давно бы уже застрелился, вместо того чтобы огород городить. А он все тянет, все надеется на что-то. Вот и дотянул.
– Подумаешь! – Настя пренебрежительно тряхнула головой. – Заплатит сто сорок тысяч и будет жить спокойно. С чего ему стреляться? Экземпляр последний, больше нет, это точно. Никто его больше не тронет.
– Много ты знаешь…
– А ты знаешь больше? – недоверчиво протянула она.
Галл промолчал, мысленно выругав себя за несдержанность. Как же он так расслабился? Хорошо, что она, кажется, ничего не заметила. Он попробовал уйти от опасной темы:
– Сколько времени тебе нужно на сборы?
– А что, уже пора? – встрепенулась Настя.
– Нет еще, успокойся. Мне нужно время рассчитать.
– Далеко поедем?
– Не твое дело. Я задал тебе вопрос, – холодно сказал Галл.
– А я и отвечаю. Смотря куда мы поедем. Я же должна прикинуть, как мне одеваться. Если брюки и кроссовки – это быстро, если в приличное место идем – тогда дольше. Плюс душ, морду покрасить, то-се, девятое-пятнадцатое. Сам понимаешь.
– Мы идем встречаться с Павловым. Исходи из этого.
Галла не так просто было сбить с толку.
– Ну, считай, минут сорок пять – пятьдесят.
– Подумать только, какая точность, – с издевкой произнес он. – По-моему, ни одна женщина не обладает чувством времени, поэтому они всегда опаздывают.
– У-у, ты, Михрютка, у нас главный специалист по женщинам. Оно и видно. Импотенты, конечно, в этом лучше разбираются.
«Вот дурак! Сам напросился. А ей палец в рот не клади. Одно неосторожное слово – тут же в дерьме вымажет», – подумал Галл.
* * *
– Как она сказала? – насторожился Гордеев. – «Морду покрасить, то-се», как дальше?
– Пятое-десятое, – подсказал Шестак.
– Нет, как-то по-другому. Прямо ухо резануло.
– Девятое-пятнадцатое, – отозвался Миша Доценко.
– Что это может означать? – допытывался Гордеев. – Она так никогда не говорит. Это что-то означает. Думать всем, быстро!
* * *
«Все бессмысленно, – думала Настя. – Они не поймут. Но ничего лучше я не придумала. Галл слишком умен, чтобы я могла попытаться передать информацию другим способом. Теперь вся надежда на них. Хоть бы знать, кто из наших сейчас нас слушает. Тогда проще было бы сориентироваться».
– Я есть хочу, – капризно сказала она. – Пойдем на кухню. Только чур – готовить будешь ты. У тебя лучше получается, Михрютка.
* * *
– Девять-пятнадцать, девять-пятнадцать, – тупо повторял Коротков, сидя на заднем сиденье микроавтобуса. – Адрес: дом девять, квартира пятнадцать. Или наоборот: дом пятнадцать, квартира девять. Номер машины: ноль девять пятнадцать. Или пятнадцать ноль девять. Что еще?
– Может быть, время отправления электрички с какого-нибудь вокзала? – предположил Доценко.
– Звони, узнавай, – распорядился начальник.
– Еще может быть номер телефона, который начинается на девятьсот пятнадцать или сто пятьдесят девять, – подсказал Коротков.
