Лысый пистолетом ткнул Стаса между лопаток:
— Звони.
Прежде, чем подойти к двери, Скрябин посмотрел через плечо. Последним шел Петруха, перед ним — адвокат. У Лукошкина тряслись губы. Он понимал, что если не прямо сейчас, то чуть позже его тоже убьют.
Скрябин позвонил. Длинный звонок, короткий, короткий, короткий…
— Рома, это я, Стас. Открой!
И началось…
Дверь сорок первой никто не открыл, зато распахнулись двери всех остальных квартир на площадке. В каждой было по несколько оперативников и спецназовцев, так что на попавших в окружение оказалось нацелено сразу полтора десятка стволов.
— Бросай оружие! — рявкнул Арнаутов, во весь рост стоявший в одном из дверных проемов.
Стас бросился в сторону, но Лысый обхватил его за шею и плечо, прижал к себе, приставил ствол к голове:
— Я убью его! Назад!
С неожиданным проворством Дядя Вася спрыгнул вниз, к двери сорок первой квартиры, и прикрылся Лукошкиным.
— Не стреляйте! — заверещал адвокат. — Не стреляйте, не надо!
— На пол, суки! На пол! — крикнул кто-то из собровцев.
Только Петруха растерянно замер, опустив пистолет и переводя взгляд с Арнаутова на почти не видимого за Лукошкиным Дядю Васю.
— Брось пушку, ну! — скомандовал Арнаутов, и Петруха выпустил «макарова» из руки.
— Мудак! — выдохнул Дядя Вася и, выстрелив из-под руки адвоката, ранил одного из спецназовцев.
По нему дали автоматную очередь. Он пригнулся и, прикрываясь Лукошкиным, сделал еще несколько выстрелов.
Лукошкин заорал — и навсегда замолчал, когда в него попало сразу несколько пуль.
Прикрываясь его мертвым телом и отстреливаясь, Дядя Вася начал отступать наверх, к чердаку.
Под прикрытием Стаса Лысый попятился к лестнице. Их движение отслеживали несколько автоматных и пистолетных стволов, и будь хоть малая возможность, и Лысого завалили бы, но он умело держался позади Стаса.
Петруха сел на корточки и обхватил голову руками.
— На пол! — кричали ему. — На пол ложись, сука!
Но он продолжал сидеть, чуть раскачиваясь из стороны в сторону. Может быть, он молился или рыдал, но из-за грохота выстрелов этого не было слышно.
И вдруг вскочил и метнулся в одну из квартир, как будто хотел головой и руками пробить заслон из спецназовцев. На секунду отвлекшись от прицеливания в Лысого, один из них ударом приклада успокоил Петруху, отправив его лежать к стене лестничной клетки.
Мертвое тело Лукошкина дергалось от попадающих в него пуль, но продолжало защищать Дядю Васю. Оказавшись у чердачной двери, он бросил Лукошкина и нырнул в темный проем. Ударили автоматные очереди, однако он был уже вне пределов досягаемости.
Лысый продолжал пятиться, держа перед собой Стаса. Чтобы нащупать у себя за спиной первую лестничную ступеньку, он замер в неустойчивом положении.
Стас просто качнулся назад — и они вместе упали.
Они скатились вниз на полэтажа. Пистолет отлетел в сторону. Стас вывернулся, оказался сверху противника.
Кто-то дважды выстрелил в них.
— Не стрелять! — заорал Арнаутов, бросаясь на подмогу Стасу. — Это наш!
Арнаутову надо было пробежать не больше десяти метров, но он не успел.
Не успел спасти Лысого.
Оказавшись сверху, Стас ударил его пальцами в глаза, а потом просто крепко сжал его голову и принялся исступленно колотить затылком об пол, не чувствуя ответных ударов и рыча:
— Не трогай мать, падла, не трогай мать! Это я тебе кишки вырву, тебе, тебе!
Звуки от ударов черепа по бетону становились все мягче и глуше.
Лысый был уже мертв, но Стас продолжал бить и бить, не замечая ни смерти противника, ни того, что сам весь перепачкался его кровью. Арнаутов отшвырнул Стаса в сторону.
— Пусти! — орал Стас, вырываясь из рук подоспевших спецназовцев, а они, с трудом удерживая его, успокаивали:
— Все, братишка, все, все…
Увидев вместо затылка Лысого кровавое месиво, Арнаутов коротко выругался. Потом схватил с лестницы выроненный им при падении пистолет с глушаком, и вложил в руку трупа. Сжал пальцы на рукоятке, поправил положение руки так, чтобы вид казался естественным, а пальцы не разжимались, и побежал на чердак, по дороге успев и злобно глянуть на притихшего Стаса, и оттолкнуть двух оперов, пинавших оглушенного Петруху.
Когда Арнаутов выбрался через слуховое окно, Дядя Вася стоял на краю крыши и, прищурясь, из-под козырька своей вечной кожаной кепки смотрел на окруживших его оперов и спецназовцев. Патроны в двух пистолетах — и своем, и Стаса — закончились, и у него оставалось только два выхода.
— Не валяй дурака, Васильев. Проиграл — плати, — крикнул ему Арнаутов.
Дядя Вася покачал головой:
— Стар я на зону идти!
— Щас подойду — помолодеешь.
— Подойди! Ну, подойди! А то мне одному скучно будет лететь!
— В сына моего ты стрелял? И в ребят из отдела?
— А что делать, Иваныч? Жизнь такая пошла! Либо ты, либо тебя!
— Гнида ты!
— А ты ангел? Тогда догоняй!
Дядя Вася развернулся, и, как со скалы в воду, — головой вниз и с вытянутыми руками — прыгнул с крыши во двор.
Вслед за ним полетели плевок Арнаутова и короткая русская фраза.
Несмотря на то, что в ней принимало участие множество специалистов — медиков, криминалистов, следователей, — работа на месте происшествия затянулась.
Надо было осмотреть, сфотографировать и подробно описать в протоколе три трупа, лестничную площадку, крышу и двор. Надо было собрать все гильзы и пули. Осмотреть машину покойного адвоката. Принять письменные рапорта от сотрудников, участвовавших в задержании. Опросить жильцов дома. Надо было сделать много чего, и работа затягивалась…
Стас курил, сидя у стены дома на каких-то поломанных ящиках, и безучастно наблюдал за царившей вокруг него суетой. Время от времени он принимался оттирать кровавые пятна с одежды. А потом снова курил, несколькими затяжками приканчивая сигарету и поджигая новую от окурка.
Подошел Роман с бутылкой водки в руке:
— Будешь?
— На руки полей.
Шилов полил. Потом выпил и сел рядом со Стасом.
Все вокруг были заняты делом, и не обращали на них внимания.
— Трудно было? — задал Шилов дурацкий вопрос.
Самый опасный момент наспех составленного ночью «Плана „Б“» заключался в том, что Стаса могли просто убить, узнав адрес. Конечно, по всей логике получалось, что его обязательно притащат с собой, чтобы использовать как живой ключ для входа в квартиру, но… Могли просто убить. И никто бы этому не помешал. Ведь для того, чтобы все выглядело убедительно, пришлось оставить его без прикрытия, правдоподобно разыграв сцену ухода из-под наружного наблюдения перед встречей с Лукошкиным.
— Не помню, — ответил Скрябин.
— За Карташовым уже поехали.
— Я рад.
— Вот так вот все и закончилось.
— Особенно для Сереги.
Шилов выпил, закурил. Посмотрел в сторону:
— Я в его смерти не виноват.
— Никто не виноват в его смерти… Поеду я. Маму в наш госпиталь перевели. Я этого полгода добивался, а тут за два часа все решилось.
— Правильно, раньше ты был оборотнем, теперь стал героем.
— Невелика дистанция. Увидимся!
— Куда мы денемся?..
Скрябин ушел. Шилов остался сидеть, глядя вниз. По глоточку прикладывался к бутылке. Иногда, ведя с самим собой мысленный спор, качал головой или флегматично пожимал плечами.
Подошел Егоров:
— Дай закурить… Я все узнал, сегодня нас допрашивать не будут. Я к своим поеду, а то они с ума сходят.
— Давай.
— Береги себя! Все, как в кино было… Ладно, пока!
Во двор заехала «Газель» передвижной криминалистической лаборатории, привезшая Юру Голицына. Он бодро выскочил из кабины и пошел к Шилову. Роман поднялся ему навстречу. Голицын лучился энергией:
— Дело мне поручили. Кожурина у меня в бригаде.
— Здорово, — равнодушно прокомментировал Шилов, отворачиваясь, чтобы Голицын не увидел выражение его лица.
Голицын почувствовал его состояние. Замялся, подыскивая нужные слова. Не подобрал и, решив, что поговорят позже, с преувеличенной бодростью махнул папкой в сторону распахнутой двери подъезда:
— Побегу осматривать. Потом все обсудим, ага?
Приехали Арнаутов и Громов.
— Взяли? — спросил Шилов, предчувствуя ответ.
Арнаутов покачал головой:
— Исчез. И еще трое из его отдела. Черт, всегда чувствовал, что этот Карташов — змей.
— Наверное, кто-то страховал этих, — Громов кивнул на лежащий рядом с домом труп Дяди Васи. — Он шефу и позвонил.
— Наверное, — Шилов приложился к бутылке.
— Да, видок у тебя! Ты давай, пока допросы, пока вся эта лабуда, отдохни денька три и — вперед. Работы много.
— Нет, Юрий Сергеевич, с меня все.
