— Гомики?! — ужаснулся Жестянщик.
— А ты не знал?
В этот момент раздался звонок.
Это был Огородников.
Петрович заверил его, что в квартире он один, что готов встретиться, что тот может приезжать.
— Илья звонил, — пояснил он ребятам, положив трубку. — Не нравится мне этот звонок... Юлит Илья. Незачем ему ко мне ехать. Он не был здесь и в более спокойные времена, а тут вдруг понадобилось... Нехорошо это. — Петрович говорил медленно, негромко, раздумчиво водя вилкой вокруг куска колбасы. — Вместе будем работать? — Он поднял голову и посмотрел на Жестянщика и Забоя. — Без всех этих оборотней, без гомиков и комиков... А?
— Давно хотел сказать тебе, Петрович! — закричал Жестянщик и вскочил со своего места.
— Сядь, — тихо сказал Петрович. — Значит, так... Даю наводку — Илюша. Он не остановится... Если со мной что случится, с ним надо разобраться. Сможете?
— Петрович! — шепотом вскричал Жестянщик и опять вскочил.
— Сядь, — не поднимая головы, проговорил Петрович. — Времени нет. Он сейчас будет здесь. Мне надо с ним поговорить. Но мне не нравится, что он сюда едет. Мы с ним договорились, что он не будет сюда ездить. А он едет... Это нехорошо. Мне это не нравится... Когда вы, ребята, здесь, я спокоен, вы не подведете, вы свои люди... А они все чужие. Оборотни.
— Только скажи, Петрович, — подал голос Забой.
— Я и говорю... Пока он гуляет... мы все на волоске. Вам ясно, о чем я говорю?
— Куда яснее! — Жестянщик положил на стол тощеватый кулачок. — Скажи, Гена! — обратился он к другу.
— Ему надо спасаться, ребята... Пока мы живы, он в опасности. И Вобла, и Афганец на его совести. — Петрович врал, но сам верил в то, что говорит. Он доберется и до вас... Не забывайте о нем. И еще одно... Если со мной что-нибудь случится... Вы дали слово, да?
— Петрович! — Жестянщик ударил себя кулаком во впалую грудь. — Век свободы не видать! Гена, скажи!
Забой кивнул молча, но Петрович понял, что на этого парня он может положиться.
— Вам есть где перекантоваться? — спросил Петрович. — А то могу дать адресок, а?
— На Донбасс рванем, — сказал Забой. — Как раз мои ребята под землей бастуют, подниматься отказываются. Спустимся к ним, там нас и атомной бомбой не возьмешь. Поселок Первомайск. Там заляжем.
— Где ты, Гена, живешь, я знаю, — сказал Петрович. — Найду. Дома кто-то остается?
— Мать остается, сестра... Дядька. Они будут знать.
— Хорошо, не потеряемся... — Петрович поднялся. — Все. Выметайтесь. Мне еще марафет навести надо. Я же ему сказал, что в квартире один, чтоб вас не подводить, — слукавил Петрович, зная, что и эти слова ребятам понравятся. — Повторяю — бойтесь Илюшу. Он вас в покое не оставит. Вот ключ от этой квартиры... Берите, авось пригодится.
Ребята ушли, Петрович из окна проводил их взглядом, убедился, что ушли они вовремя, с Огородниковым не столкнулись во дворе, и вернулся на кухню навести порядок. Спрятал вторую бутылку водки, остатки колбасы, стаканы поставил на подоконник.
* * *
— Прости Петрович, прости, дорогой, прощаться пора, — бормотал Огородников, механически управляя машиной и не видя ни встречного движения, ни огней светофоров, ни постов гаишников. Но все получалось, сходило с рук и мелкие нарушения, которые проскальзывали у него время от времени, оставались без последствий. Не свистели вслед гаишники, не гудели сзади нервные самолюбивые «мерседесы», которые чувствовали себя просто вынужденными всех обгонять, требовали к себе на дороге особого отношения, будто все машины даже обязаны были шарахаться в стороны, прижиматься к обочинам, униженно и благодарно пропускать задрипанную, насквозь проржавевшую иномарку.
Но не видел Огородников никаких «мерседесов», перед его глазами лишь дергалась минутная стрелка на приборной доске. Часы громко тикали, и каждый их удар болезненно отзывался во всем теле, в сознании, отражался на положении стрелки спидометра.
Опаздывал Огородников и видел, знал, что опаздывает. Он хотел встретиться с Пафнутьевым не только из послушания и показного правосознания. Пафнутьев должен был обеспечить его алиби. Разговаривая с ним по телефону, Огородников обронил слова, о которых теперь пожалел: «Не надо, Павел Николаевич, нам больше созваниваться, приезжайте, буду ждать». И теперь он должен был во что бы то ни стало без четверти два быть в своей конторе — сонным, усталым, расслабленным.
Во двор Огородников въехал с гораздо большей скоростью, чем требовалось. Выигранные секунды могли легко обернуться проигрышем — если бы Петрович увидел в окно, как въезжает Огородников, все могло полететь к какой-то там матери. Насторожился бы старый уголовник, заопасался бы, глаз бы не спускал с гостя. Но тот знал — в другую сторону выходят окна квартиры Петровича. Но для себя Илья Ильич вывод сделал — плохо он себя ведет, не безошибочно. Надо взять себя в руки, надо сосредоточиться на несколько минут, постараться отрешиться от всего, что сейчас должно произойти.
Так он и сделал.
И как ни мало времени оставалось, он все-таки заставил себя остаться за рулем и, сведя ладони вместе, плотно их сжав, закрыв глаза, унесся к холодным снежным вершинам, к бездонным ущельям и горным обвалам, к снежным лавинам, к темно-синему до черноты небу, на котором даже днем можно было рассмотреть яркие, сильные звезды. А продрогнув до костей на космическом ветру, вернулся Огородников на землю, в свой город, в свою машину, вернулся и понял, что готов действовать.
Он взял сумку за длинный ремень, небрежно набросил ее на плечо, захлопнул дверцу машины, повернул ключ, об этом он тоже помнил. Поднявшись на третий этаж, некоторое время стоял у двери, стараясь успокоить дыхание. Несколько раз глубоко вздохнул. Сердце продолжало колотиться, но Огородников чувствовал, что он уже в норме. Открыв сумку, не глядя нащупал там, в темноте, прохладную сталь пистолета и сдвинул предохранитель. Теперь он был полностью готов к тому, чтобы исполнить задуманное. Задернув «молнию», Огородников еще раз набрал полную грудь воздуха, выдохнул и нажал кнопку звонка.
Дверь открылась сразу, будто Петрович стоял у двери и через глазок рассматривал гостя. Промелькнула в сознании Огородникова опаска — не видел ли Петрович, как он сдвигал предохранитель на пистолете, на заподозрил ли чего, но тут же себя успокоил, ведь он не вынимал пистолет из сумки.
— Входи. — Петрович отступил в сторону, пропуская Огородникова в прихожую.
— Привет. — Огородников пожал длинную костистую ладонь Петровича. Сумку он все еще держал на плече и, пока хозяин возился в прихожей с замками, успел осмотреться. Ничто не насторожило его, ничто не вызвало подозрений. Подойдя к подоконнику, увидел несколько стаканов. Три из них были влажные. С кем-то пил Петрович совсем недавно, с кем-то сидел, с кем-то трепался. Значит, все правильно, чутье его не подвело — когда он звонил, здесь кто-то был.
Услышав шаги, Огородников отошел от окна и сел в кресло напротив телевизора. На журнальном столике остались крошки. Все убрал Петрович, все рассовал по шкафчикам, а вот крошки остались. Значит, он трапезничал не один. Ну да ладно, теперь уж деваться некуда, надо дело делать.
— Что-то случилось? — спросил Петрович, устало опускаясь в кресло и вытягивая перед собой длинные ноги. Руки он скрестил на впалом животе, истерзанном болезнями, подхваченными в лагерях, зонах, пересыльных тюрьмах.
— Случилось. — Огородников прекрасно знал, как себя вести. Сейчас Петрович насторожен и может выкинуть нечто непредвиденное, его надо огорошить чрезвычайной новостью, чем-то из ряда вон. И некоторое время он будет пребывать в состоянии полной беспомощности, его воля, способность к сопротивлению на какое-то, пусть короткое, время будут парализованы.
— Что же заставило тебя, бросив все дела, мчаться сюда сломя голову? — с улыбкой произнес Петрович, исподлобья наблюдая за Огородниковым.
— Ты засветился.
— Да? Как же мне это удалось?
— Отпечатки, Петрович, ты оставил в той квартире отпечатки. Их сняли, заложили в компьютер, и через несколько минут на экране появилась твоя физиономия, номера статей, адреса зон и прочие милые подробности из твоей жизни.
— Не может быть. — В голосе Петровича прозвучали нотки сомнения, озадаченности.
— Я просил тебя всегда перед делом смазывать пальцы клеем? Просил? Всем вам вручил по тюбику и крепко-накрепко наказал обязательно смазывать пальцы. Ты смазал?
— Не помню...
— Не вспоминай, Петрович. Не удосужился. Сейчас будет выпуск новостей, и ты увидишь себя на экране. Не знаю, какую фотографию они нашли в уголовном деле, но что она есть — это точно.
Огородников резко сунул руку в карман, вынул платок и протер вспотевшую лысину. И заметил, что, когда рука его нырнула в карман, дернулся Петрович подобрался, приготовился к прыжку, но, увидев платок, тут же обмяк и устало прикрыл глаза.
