– А Щербак – что-то знакомое.
– А вы с подругой видели его в «Глории» – светловолосый такой, неброский.
– Значит, вы все давно знакомы?
Турецкий жестом и пожатием плеч показал, что вопроса тут нет.
– А тут еще много есть, – сказала она, показывая на оставшиеся страницы. Тетрадка-то была общей все-таки. В коленкоровой обложке, из тех, старых еще. – Можно, а? – совсем по-девчоночьи попросила она. – У тебя разборчивый почерк, ну, Саш!
Турецкий подумал, что пусть уж лучше читает, думает о глупостях всяких…
– Ладно, – и, перелистав страницы, нашел еще одну запись – уже из начала нового века. Да и отдельные имена Кате, надо полагать, уже известны. Слышала. – И он сказал, протягивая ей тетрадь: – Вот отсюда читай… Несколько страничек, я загнул.
«Сокольники… Самое первое мое дело, тогда я был стажером Московской городской прокуратуры, началось именно здесь. Под руководством старшего следователя Кости Меркулова. 1982 год. Ровно двадцать лет назад. И здесь же сегодня закончится дорожка Государственного советника юстиции… Надо идти, сказал я себе. Точнее, уходить…
Письмо в кармане, они его хотели, они его получат. Я вышел на Первый лучевой просек. На лавочках было полно народу. Слишком много народу, это плохо. Мальчишка катался на трехколесном велосипеде. Странно, почему-то запоминались совсем ненужные детали. Старая женщина обсасывала палочку эскимо.
Иван Иванович подошел как-то сбоку, я его не заметил, словно он из-за куста вышел. В руке – кейс. Он улыбался. Он протянул мне кейс.
– Можете не считать, Александр Борисович, – сказал он приветливо. – Как в аптеке.
В кейсе должны были лежать триста тысяч долларов. Плата за то, что «важняк» Турецкий демонстративно уйдет из Генеральной прокуратуры и публично заявит об этом. Сильно надоел он этим Иванам Ивановичам. И он протянул руку, желая получить от меня письмо, в котором я написал свое «отречение», и которое сегодня же будет зачитано по телевидению в «Новостях». Красиво разыграли комбинацию. Он так и сказал, спокойно и даже любезно:
– Письмо.
Я сунул руку за отворот пиджака и увидел его недовольную гримасу.
– Я вас прошу… Тут же наши люди кругом. Оставьте эти шутки, Александр Борисович. Зачем вам это? Что за глупые эмоции? Тем более, теперь?
А я молча вынул пистолет из наплечной кобуры, подержал перед собой и приставил к своему виску. Я не знал, что смерть приходит так тихо. Успел только услышать слабый щелчок бойка, и сразу же надо мной раскололось небо.
А потом, как через вату, услышал пенье райских птиц. Странно они пели, как всполошенные вороны.
И постепенно, все через ту же вату, стал нарастать какой-то треск, переходящий в грохот. И запахло чем-то кислым, напоминающим пороховой дым. И, наконец, я услышал крики. Так орут во время облавы на бомжей, когда «Стой, сучара!» – чуть ли не самое вежливое выражение.
Кажется, я сел. Как-то сфокусировал взгляд и понял, что сижу на утоптанном гравии аллеи. Меня качало из стороны в сторону. И тут я увидел Бога… Сам Господь очень мне знакомой, развалистой походкой, с пистолетом в опущенной руке, приближался ко мне по аллее. И шел он так, будто Спаситель наш только что утихомирил бурю на Генисаретском озере…
Я только потом понял, откуда появилось такое сравнение. Я ж перед тем, как войти в парк, зашел в церковь Вознесения Христа и поставил там свечку на помин собственной души. А потом произнес слова, которые сами пришли мне в голову: «Господи, прости мои вольные и невольные грехи… Впрочем, насчет невольных Ты не обращай внимания, это все – лукавство, в чем и каюсь…» И теперь Спаситель шел мне навстречу в образе… Славки Грязнова.
Он увидел, что я уже вижу его, и закричал:
– Ты чего творишь, засранец?!
Святость момента словно сдуло. А Грязнов все шел по аллее, почему-то прихрамывая и матерясь, судя по движению губ и выражению его лица. Он крепко встряхнул меня и помог встать на ноги.
– Живой?
– Сам не знаю, – ответил ему. И действительно не знал.
– Да вроде целый, – он озабоченно оглядел меня.
А вокруг все продолжало трещать, орать и стонать, главным образом, из-за пышных кустов цветущей сирени.
– Их тут, как вшей у бомжа, – сказал Славка, и показал мне на извивающегося на земле, лежащего возле опустевшей лавочки Ивана Ивановича. Над ним возвышались двое рослых парней в сбруе ОМОНа. – А этот – господин Арбатовский, адвокат и член. С смысле, член коллегии адвокатов. Срока братве скашивает, тот еще говнюк. Попался, наконец. – А подальше лежали на земле еще двое – явные трупаки. – Слышь, мудила, – Славка снова повернулся ко мне, – как же ты посмел?
– Славка, уйди… – Это все, что я мог сказать.
– Что, стыдно?
– Да, – честно ответил ему я.
– Молодец, прощаю. А стыд, Саня, не дым, глаза не выест. Пошли, серьезный разговор есть.
– Куда? – не понял я, все-таки башка еще варила туго.
– Обратно, старик. В жизнь, твою мать! Вот так бы и дал!..
Он сунул свой, ненужный уже пистолет в карман и поднял с земли мой, которым я так бездарно попытался застрелиться. Зачем-то понюхал ствол.
– Ничего не понимаю, – сказал я.
– Да где тебе! – сердито ответил он.
И тут из-за поворота аллеи выскочил длинный и рыжий Дениска.
– В порядке? – закричал он.
– А то! – ответил Грязнов-старший.
И тут, кажется, до меня дошло… Кого я видел вчера последним?…
– Дениска, это мой пистолет? – я готов был схватить его и хорошенько встряхнуть. Как только что Славка – меня.
– Да ты чего?! – Славка в искреннем изумлении уставился на меня, как на полного идиота. -
В самом деле, застрелиться, что ли, хотел?! Дениска, объясни этому… – он не сказал все же, кому, – что его «макарыч» у тебя, у него – твой.
Не надо было теперь иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться.
– Илона? – спросил я.
– А к тебе же на другой козе и не подъедешь! – захохотал Славка. – Верно, племяш?
– Твой кадр? – спросил я у Дениски, и тот ответил мне самой наглой из всех ухмылок, которые я когда-нибудь видел:
– А ты ей, между прочим, здорово понравился, дядь Сань. Так что отныне я ничего не могу исключить…
– Что ты имеешь ввиду?! – почти зарычал не него дядька.
– Я – ничего, – Денис, кажется, продолжал наглеть, – это пусть теперь уж они сами решают, в интимной обстановке… введу – не введу…
– Понял, кого воспитали? – возмутился Славка и, показав на трупы и все еще лежащего ничком Ивана Ивановича, отдал распоряжение: – Всех этих – убрать!
У центральных ворот стояла черная «Волга» с маячком. Сзади, выставив ногу наружу, сидел Меркулов. Увидев нас со Славкой, он приставил свой указательный палец к виску и покрутил известным образом, показывая, что он думает по поводу своего «любимого» сотрудника.
– Стыдно? – повторил он Грязнова.
Я кивнул.
– Все! – подвел черту Костя. – Извинился, и поехали дальше. Забыто. Да, Вячеслав?
– А ты, собственно, о чем? – искренно удивился Славка.
– Вот черти! – засмеялся Костя. – Садитесь, говорю, поехали…
Вечером, когда мы со Славой решили все же надраться – причина-то была, он вдруг вспомнил:
– Покажи, – говорит, – свою писулю хоть. Поглядеть, что ли, чего ты им написал в отказном заявлении?
А я, честно говоря, уже и забыл, чем занимался весь предыдущий вечер, сидя в Нинкиной комнате с ее же фломастерами в руке. Я вынул из пиджака конверт, который ожидал получить от меня адвокат – в обмен на кейс с тремя сотнями тысяч баксов. Мне бы посмеяться сейчас, а стало отчего-то грустно. Нет, надо обязательно выпить…
Славка вскрыл запечатанный конверт, развернул лист бумаги и… чуть не подавился. Так долго хохотал. Ну, конечно, я ведь очень старался, в первый раз занимаясь этим.
На листке я цветными фломастерами очень старательно изобразил большую фигу. Со своей, между прочим, срисовывал. Нет, художник из меня все равно не получится. Раньше надо было начинать. Может, прославился бы. И не ловил бандитов…»
– А дальше можно? – спросила Катя.
– Дальше тебе будет неинтересно. Там – специфика. Мои соображения по фигурантам. Да и фамилии тебе ни о чем не скажут, хотя они были слишком хорошо известны в достаточно узких криминальных кругах. Потапчук один чего стоил…
– А я вспомнила, ты еще упоминал имя – Илона. Красивая женщина?
– Ты ж, наверняка, слышала наш со Славкой разговор. Таких больше не делают. Штучная партия.
– Я, между прочим, и другое слышала… – в ее голосе прозвучала хвастливая нотка.
– И молодец.
– А Денис – это?…
– Погибший Славкин племянник. Меня от бомбы оттаскивал. Спас, как видишь, а сам – не успел…
– Господи, как тесен мир… Спасибо, – она вернула тетрадь. – Но глаза ты мне открыл.
