Я вежливо объяснила Кротовой, что поскольку она причинила смерть Коростелеву, следствию надо проверить, соответствует ли действительности ее версия, а потому я вынуждена ее заключить под стражу, но ненадолго, надеюсь, до того момента, как все встанет на свои места. Она заверила меня, что все понимает и готова идти в камеру, — ведь все-таки человека жизни лишила, хоть и изверга.
Я оформила документы на ее задержание. Санкция на арест у меня была — я ведь объявляла ее в розыск, но я не хотела пользоваться этим документом, чтобы не дать понять Кротовой, что ее роль нам ясна, — ведь в постановлении были перечислены все преступления, в которых обвинялась Кротова.
Пусть немного потешится.
Мать Кротовой мы отпустили до следующего дня, и она сняла номер в ближайшей гостинице.
Теперь я молила Бога, чтобы Коростелев скорее пришел в себя. Мне было о чем с ним поговорить. И мне хотелось, чтобы первое лицо, которое он, очнувшись, увидит над своей кроватью, было моим.
С утра следующего дня я заняла свой пост у койки Коростелева. Я взяла с собой неотписанные дела и потихоньку заполняла процессуальные документы, составляла описи, подшивала нетолстые томики и ждала.
Ждать мне пришлось ровно трое суток. Я не отходила от койки Коростелева даже ночью, на случай, если вдруг он придет в себя до наступления утра. Сестры, врачи и охрана ко мне привыкли и даже приносили поесть, но мне эта больничная еда в горло не лезла, я все время была в напряжении, чтобы не пропустить момент, когда с обвиняемым можно будет разговаривать.
Приходил Лешка и предлагал сменить меня, но я не могла отдать ему этот маленький, призрачный шанс на то, что у нас с Коростелевым будет контакт, я должна была этот шанс получить или упустить сама. Мы ведь с ним уже пытались установить контакт, и мне казалось, что это могло получиться, а Лешка для него — чужой.
Сидя у койки Коростелева, я думала о том, что часто во время следствия абстрагируешься от того, что совершил обвиняемый. Начинаешь общаться с ним, как с обычным человеком. А может ли считаться обычным тот, кто хладнокровно задумал и исполнил убийство, да не одно, а несколько, да не просто убийство, а лишил жизни ни в чем не повинную женщину и маленькую девочку?..
И все же мне казалось, что искра понимания между нами тогда, в убойном отделе, проскочила. Главное, чтобы он меня вспомнил.
За три дня сидения в палате я измучилась, наверное, почти так же, как самые тяжелые больные, прикованные к койке. И к концу третьих суток, не выдержав напряжения, задремала. И чуть не пропустила момент, ради которого все это задумывалось. Глаза закрылись сами собой, голова опустилась на грудь, и вдруг — меня словно что-то подтолкнуло. В палате по-прежнему стояла тишина, но мне было ужасно не по себе, как будто что-то мне мешало. Открыв глаза, я поняла, что: на меня в упор смотрел Коростелев, и его тяжелый взгляд было трудно вынести.
Сон слетел с меня в ту же секунду. Я наклонилась к нему и прошептала:
— Здравствуйте, Виктор Геннадьевич.
Он продолжал смотреть на меня, не мигая, без выражения.
— Как вы себя чувствуете? — спросила я тихо. Он медленно закрыл глаза и тут же открыл их, и снова вперил в меня свой невыносимый взгляд. Значит, он понимает меня. Ну что ж, пора действовать. Я положила свою руку на его восковую кисть, а другой рукой нажала на кнопки пульта телевизора, установленного так, чтобы ему хорошо было видно изображение. В глазах Коростелева впервые промелькнуло какое-то выражение, даже не удивление, а что-то более сложное. А когда на экране появилась спокойная Кротова, с легкой улыбкой рассказывающая, как она подпала под влияние монстра в человеческом обличье, которого смертельно боялась и который заставлял ее творить страшные вещи, я вдруг увидела, как из широко открытых глаз Коростелева, казалось, без всякого выражения глядящих в экран, ползет крупная слеза.
А видеофонограмма продолжалась, и слеза доползла до подбородка и упала на подушку; он смотрел и смотрел, пока я не заметила, что он силится что-то сказать. Я наклонилась к нему, но не расслышала. Наклонилась ближе и тихо спросила:
— Что, Виктор Геннадьевич? Что?
Он почти беззвучно шевельнул губами, и я скорее угадала, чем услышала короткое слово:
— Сука!..
Странно, но после этого видеосеанса Коростелев резко пошел на поправку. Через неделю он уже мог садиться, хотя еще не ходил, и его перевели в тюремную больницу. От него по-прежнему исходила волна опасности, но это не мешало мне с ним общаться. А он признавал только меня, со всеми другими замыкался и смотрел в сторону.
Я приходила к нему каждый день, и сначала он рассказал все мне, но попросил убрать протокол и не записывать, а потом, на следующее утро, согласился дать показания с видеозаписью.
Когда он начал говорить, но еще не сказал главного, я вдруг поняла, какую допустила ошибку, оставив без присмотра мать Ольги Кротовой. Но было уже поздно.
Коростелев тихим, монотонным голосом рассказывал, как вернулся из армии, женился, а вскоре познакомился на танцах с юной девушкой — Ольгой Кротовой. Она поразила его своими большими глазами, мягкостью, нежностью, ему казалось, что она просто светится изнутри. В тот день он впервые пожалел, что рано женился.
Они с Ольгой стали встречаться и не скрывали свою связь от родителей Ольги. Правда, пьющий Ольгин папаша не всегда был доволен, видя Коростелева, и один раз устроил скандал, бросился на Ольгу с кулаками. Виктору ничего не оставалось делать, как скрутить Кротова. Но силушку он не соразмерил, папаша свалился на пол, как куль, да так и остался лежать. Виктору стало худо, когда он представил приезд милиции, допросы. Все узнают, почему он, Виктор, находился тут, придется рассказать, в каких он отношениях с Ольгой, это дойдет до его жены… Ужас! Но ни Ольга, ни ее мать не собирались вызывать милицию. Пока он сидел, уронив голову на колени, женщины деловито накрыли тело старой мешковиной и вдвоем взялись за ее концы.
— Что вы собираетесь делать? — спросил очнувшийся Виктор.
— Ты лучше не сиди носом в коленки, а помоги, — ответила мать Ольги.
И они ночью вынесли труп на берег Ладоги и бросили в воду. Они знали, что делали, — тело так и не всплыло, там на Ладоге страшная глубина.
Виктор чувствовал себя ужасно, он и боялся приходить в этот дом, и тянуло его туда. И он приходил.
А через пару лет Ольга поступила в медучилище, и они с матерью уехали из Приозерска. Встречаться стало легче. Он приходил к ним в дом, не скрываясь от ее подруг. И вот однажды, в день рождения Ольги, который пышно отмечался в шумной компании, мать Ольги отозвала его на кухню. Усадив его на табуретку, она встала перед ним, загородив проход своим крупным телом, и спросила, что он собирается делать?
— В каком смысле? — не понял он.
— Ты жениться на Ольге собираешься?
— Но я же женат, — ответил он, — и дочка…
— Ты должен убить их, — сказала ему будущая теща.
И он обмер.
— Убей их, — говорила она ему каждый раз, когда он приходил в дом. — Убей их, и вы будете счастливо жить с Ольгой.
Как-то раз он не выдержал и заговорил об этом с Ольгой. Он ждал чего угодно, но только не этого жесткого взгляда и безжалостных слов:
— Ты же знаешь, что одно мое слово, и ты сядешь надолго. Ты убил моего отца, и мы с мамой можем сказать об этом в милиции. Нам поверят. Так что ты в моих руках. Решайся.
И он решился. А дальше стало легче. Но когда его арестовали, он подумал — конец всему, и подумал даже с облегчением. Не тут-то было.
Ольга написала ему в тюрьму, адвокат передал записку: она писала, что поможет ему, если он будет молчать. И он ни слова не сказал про Ольгу. А следствие не докопалось.
Когда его осудили, он получил от Ольги послание, она предлагала ему пожениться. Он согласился, Ольга приехала регистрировать брак и сказала ему, что уже обо всем договорилась. Надо только дождаться ухода в отпуск старого опера, а с молодым его заместителем все уже решено.
Через три месяца Ольга попросила длительное свидание. Когда он пришел в барак, там уже был парень — техник с поселения, который что-то чинил у них на зоне. Стояла открытая бутылка со спиртным, но Ольга не разрешила Виктору выпить оттуда. А парень уже обводил стены мутным взглядом и вдруг упал. Ольга велела быстро переодеться, а дальнейшее взяла на себя. Молодой оперативник вывел его за пределы колонии и пообещал, что его судимость снята из базы данных информационного центра, а данных о смерти там не будет.
На воле у него был спрятан общегражданский паспорт и заграничный тоже. Они приехали в Питер, сняли квартиру. Ольга мечтала о шикарной жизни. Ей нужны были деньги. И она придумала способ разбогатеть. Где-то она услышала про возможность оформления страховки за границей, надо будет только предъявить свидетельство о смерти застрахованного, и все. Правда, ей сказали, что следователи страховых компаний приезжают в Россию и все тщательно проверяют, но если будет документ, заверенный прокуратурой или милицией, все сойдет, как надо, лишь бы не выплыли какие-нибудь грубые несовпадения. Ее особо предупредили, что застрахованного осматривают врачи, а потом следователи компании сверяют наличие шрамов, родинок и прочих особых примет. Родинок у него, к счастью, не было, а шрам от аппендицита был. Ольга все организовала, он съездил в Германию, застраховался там и приехал назад, ждать подходящего случая, чтобы выдать за себя чужой труп. Для виду он устроился на завод, благо имел специальность токаря. Но Ольга не могла долго ждать. Тут вдруг появился Лешка Шорохов, гнида последняя, которому на зоне никто руки не подавал. Но он, хитрая бестия, подкатился к Ольге, а не к нему. На зоне многие догадывались, что Коростелев не умер, а сбежал. Хитрее всех оказался Шорохов, который раздобыл адрес Ольги, приехал к ней и сказал, что он все знает. Но пошантажировать Коростелевых разоблачением побега ему не удалось, так как Ольга ловко его окрутила, заболтала, убедила, что денег нет, а потом уговорила изготавливать оружие.
