— Наверное, время у тебя поджимает?
Она охотно пошла ему навстречу:
— Да, я как раз собиралась навестить кое-кого в больнице — в больнице Акер.
Она не сказала, кого она собирается навестить. Фрёлику очень хотелось спросить, но он сдержался.
— Тогда, может, в другой раз?
— Да, наверное, — ответила она, вздрагивая. — Мы что-нибудь придумаем.
— Когда встретимся?
— Может, как-нибудь выпьем пивка после работы?
Он кивнул. «Как-нибудь» немного выбивало из равновесия. Кроме того, это ни к чему его не обязывало. С другой стороны, он пока и сам не мог предложить Анне ничего более конкретного.
Они зашагали по Акергата, прошли мимо редакций «Афтенпостен» и «Дагбладет». Фрёлик нес ее пакет. Шли они медленно.
— Больнее всего, когда кашляешь, — сказала Анна. — А смеяться ничего, не вредно… для спины.
Они прибавили шагу, увидев, как с Апотекергата выворачивает автобус. Последние метры до остановки пришлось пробежать.
— Осторожно! — предупредил он, когда она с трудом поднималась по ступенькам.
Анна таинственно улыбнулась.
Она уже была в автобусе, когда Фрёлик вдруг сообразил, что они так и не договорились, где и когда встретятся.
— Где? — прокричал он ей вслед.
Двери автобуса с грохотом захлопнулись. Оба расхохотались, посмотрев друг на друга через стеклянную дверь. Она что-то произнесла в ответ, показывая на себя и изображая, будто прижимает к уху телефон.
— Мне? — крикнул Фрёлик. — Мне тебе позвонить?
Но автобус уже уехал. Он кричал в пустоту.
Гунарстранна заехал за Туве Гранос в половине восьмого. Он заранее решил, что не будет выходить из машины. По телефону он выразился вполне точно, сказав:
— Спускайся, когда увидишь на дорожке машину.
Туве снимала второй этаж в белом доме на Сетере в швейцарском стиле. Дом стоял посреди большого сада, полного старых яблонь, которые из-за неправильной и недостаточной обрезки напоминали кучи хвороста на шестах. Туве жаловалась, что яблоки маленькие и червивые. Гунарстранна прекрасно понимал, что на таких деревьях других яблок и быть не может. Вслух он, разумеется, ничего не сказал. Скажи он об этом, в конце концов ему пришлось бы самому подрезать деревья, на что у него не хватало ни сил, ни желания. Домом владела супружеская пара, разменявшая шестой десяток; из тех, кто ездит на экскурсии к шведской границе и совершает вечерние прогулки в одинаковых ярких спортивных костюмах.
— Жена вечно убегает и прячется, когда я возвращаюсь с работы, чтобы не пришлось со мной здороваться, — рассказывала Туве. — Да и я не горю желанием с ней общаться.
— Неужели нельзя просто поговорить?
— Мы разговариваем, когда они поднимают плату за квартиру, но деловые переговоры всегда ведет ее муженек. Он терпеть этого не может, но не смеет ей перечить. Когда он звонит ко мне в дверь, жена прячется под лестницей и начинает подсказывать ему, что говорить. Они без конца шепчутся и шипят — можно подумать, что где-то открыли бутылку с газировкой.
Какими бы эксцентричными ни были домовладельцы, Гунарстранна не испытывал никакого желания знакомиться с ними. Он был слишком стар, чтобы подниматься к квартире своей знакомой и звонить в ее дверь, как мальчишка. Правда, когда он остановился рядом с ее домом и задрал голову, то увидел, что Туве стоит у окна и машет ему рукой. Через три минуты она уже сидела в машине.
Спускаясь по извилистой улице Кунгсвейен, они любовались морем огней внизу. Большой город напоминал отражение звездного неба. Гунарстранна включил радио. С программой им повезло — видимо, продюсер любил тихую музыку. Когда они подъехали к многоэтажной автостоянке на Ибсена, Билли Холидей [7]пела «Я люблю тебя, Порги». Правда, внутри радиосигнал не ловился — из динамика слышался только треск помех.
Туве глубоко вздохнула и заметила:
— Кроме тебя, не знаю другого человека, у которого не было бы в машине кассетника или CD-проигрывателя.
Гунарстранна выключил старую магнитолу с переливающимися кнопками и ответил:
— Я купил ее в семьдесят втором… Если меняешь машину, совсем не обязательно менять и музыку.
Пока они шли к лифту мимо ряда припаркованных машин, Гунарстранна брюзжал:
— Жаль, что сейчас больше не выпускают приличных радиоприемников. Еще совсем недавно программу радиопередач печатали в газетах. Можно было посмотреть заранее и выбрать, что хочешь послушать. Помню, я с нетерпением ждал любимых передач: следил за дискуссией, которую вел уважаемый мной писатель, а иногда наслаждался чудесным голосом Осе Бюэ [8], которая читала рассказ Ханса Э. Хинка «Белые анемоны на горном склоне». — Он придержал дверь, пропуская Туве вперед на площадку перед лифтами. — Раньше можно было надеяться послушать что-нибудь хорошее за послеобеденным кофе. А сейчас по радио ничего толком не разберешь, сплошное невнятное бормотание. Ведущие говорят неграмотно и прячут свое невежество за дешевыми песенками. И это безобразие называется «Утренним радио»! Полдень у них наступает в два часа или в вечерний час пик. Если даже и попадаются в куче мусора отдельные жемчужины, достойные того, чтобы отвлечься от повседневного и насладиться искусством, все равно заранее ничего не сообщают. Сейчас услышать по радио что-то хорошее можно только случайно, если сидишь в пробке и включил нужный канал. Хотя, наверное, все наоборот, и это я отстал от жизни.
— Наверное. — Туве улыбнулась и затихла, когда на площадку вышла еще одна пара. Потом пришел лифт. Все четверо вошли в кабину. Гунарстранна и Туве переглянулись в зеркале.
Выйдя из лифта, Туве решительно взяла его под руку, они прошагали по улице Кристиана IV и вошли в стеклянные двери «Норске Театрет». Очутившись в фойе, она принялась озираться по сторонам.
— Мы рано, — заметил Гунарстранна.
— Нервничаешь? — тихо спросила Туве, не выпуская его руку.
— Что?
— Ты нервничаешь? — повторила она.
Гунарстранна кашлянул и посмотрелся в зеркало, перед которым он стоял.
— Почему ты спросила?
— Ты какой-то скованный и немного рассеянный.
— Я не нервничаю.
— Тебе неприятно со мной?
— Нет. — Гунарстранна откашлялся и добавил: — Очень приятно.
Туве выпустила его руку, повернулась к нему лицом и предложила:
— Может, пойдем куда-нибудь в другое место? Например, в кино… или выпьем пива в каком-нибудь полутемном пабе?
— Нет, мне и в театре хорошо. Но может быть, поговорим о чем-нибудь другом?
Она снова взяла его под руку и повела к группе незанятых стульев в фойе. Помахала рукой какой-то женщине в дальнем углу.
— Несколько лет ее не видела, — прошептала Туве. — Вот, значит, где встречаются старые друзья — в театре. А я и не знала!
— Здесь все седые, — заметил Гунарстранна.
— А ты, оказывается, наблюдательный! — улыбнулась Туве. — Ну, признавайся, о чем ты сейчас думаешь?
— О цифрах и буквах.
— И о манне небесной?
— Ты о чем?
— Я бы выпила аперитив! — воскликнула Туве. — Ты не принесешь херес?
Гунарстранна вздрогнул.
— А я выпью красного вина — терпеть не могу херес. Так что ты там говорила — манна? Какая еще манна? — Он передал ей свои перчатки и полез во внутренний карман за бумажником.
— Манна небесная, — повторила Туве и объяснила: — Хлеб, который Господь дал евреям в пищу… Он падал с неба в пустыне.
— Но почему ты вдруг вспомнила о манне небесной?
— Она пришла мне в голову, как только ты сказал о цифрах и буквах. Видишь ли, моя бабушка была очень набожной. У нее на кухонном шкафу стояла большая миска с записочками — их было несколько тысяч. На каждой записочке были цифры и буквы, обозначающие строки из Библии. Например, «Иез. — пять — четыре» обозначало «Книга Иезекииля, глава пятая, стих четвертый», а «Лук. — восемь — двенадцать»…
Гунарстранна замер как громом пораженный.
— Ну конечно, — прошептал он.
— Там и про манну было. Каждый день бабушка доставала записочку с надписью. По-моему, она была пятидесятницей.
— Из Библии! — вздохнул инспектор Гунарстранна, ерзая на стуле.
— Что с тобой?
— «И» — это «Иоанн»… Глава девятнадцатая, стих пятый…
— Ну да, Евангелие от Иоанна, глава девятнадцатая, стих пятый, — с лукавой улыбкой ответила Туве. — Так что там с хересом?
